Смотрит

Когда тёплые лучики золотят белые волосы, когда пушистая малфоевская чëлка падает на левый глаз, и он лениво смахивает её со лба, Гарри только шумно выдыхает, а на краю сознания плещется мысль, что надо отвести взгляд, но он продолжает смотреть. Вообще он много смотрит — на уроках, в коридорах, в Большом зале — как сейчас, — и только чувствует, как сердце в груди бухает и снова щекотно падает вниз, а бабочки-мурашки взлетают из живота и бегут к шее, разливаясь на щеках сладким румянцем. Когда холодный колючий взгляд лениво скользит по нему, оценивая, Гарри на секунду забывает, как дышать, но не отводит глаз, даже когда тонкие губы кривятся в почти оскале, и презрение сквозит в серебристых глазах, а сам Малфой небрежно берет кубок с тыквенным соком и отворачивается к Забини, демонстративно показывая, что лохматые придурки его совершенно не интересуют. Гарри только поражëнно выдыхает и впивается взглядом в бледные пальцы, расслабленно сжимающие точëнную ножку бокала, и из мыслей-облаков его выводит только понимающее хмыканье Гермионы где-то рядом — уж она то всё понимает. И Гарри правда благодарен ей за это: она видит, ей не нужны слова, только грустная полуулыбка трогает её розовые губы, когда она следит за его долгим взглядом, устремлëнным куда-то туда, где хмурятся тонкие светлые брови, и на лбу появляется едва заметная складка. Солнце льёт на пол плавленное золото, и сердце Гарри бьётся где-то в глотке, когда горло сжимают цепкие длинные пальцы, вновь прижимая к холодному камню стены. Белые волосы мажут совсем по щеке, и Гарри хочет только провалиться под землю, потому что тут уже совсем невыносимо жарко, и он чувствует, как огонь сжирает его в своём пламени, когда ядовитое шипение опаляет жаром ухо и рассылает по телу всё тех же бабочек-мурашек. Сердце бьётся коротко и рухает вниз, в самые пятки, и Гарри зажмуривается, лишь бы не видеть ледяных глаз, налитых тяжёлым свинцом ненависти, улавливает отголосками сознания обидные фразы, но правда, уже не слышит за шумом крови в ушах и набатом сердца, успевшего вынырнуть из глубины и теперь снова долбящегося в висках. Тонкие пальцы сильнее сдавливают шею, и Гарри чувствует, как дрожат ноги и подгибаются коленки от едкого голоса, и на щеках разливается густая краска; он чувствует — ещё немного — и он не выдержит. Но коленки всё же подгибаются, и он позорно съезжает вниз по стене, мгновенно пряча пылающиеся щёки в ладонях, желая одного — убежать быстрее, но ноги становятся предательски ватными. Красные пятна уже ползут по шее, и ему так горячо — как никогда, будто он в жерле вулкана, и лава раскалëнными иглами впивается в тело, когда он слышит сквозь весь этот сумашедший шум и стук сердца едва слышный шёпот: — Поттер… Ты чего?.. А голос у Малфоя — неожиданно хриплый и совсем неуверенный — вздрагивает на последнем слове, как лопнувшая струна, и Гарри чувствует лёгкое прикосновение к коленке. Кожа горит сильнее чем от ожога, и он понимает, что сейчас его просто разорвёт — сердце трещит по швам уже где-то под рёбрами, и он разлепляет густые ресницы, и… Смотрит. Смотрит, как взволнованные серые глаза внимательно и чуть тревожно скользят по его лицу, вдруг останавливаясь чуть выше подбородка. Смотрит и уже не может не смотреть, облизывает пересохшие губы и ответно пялится на чужие — слегка поджатые, тонкие, бледные, — и всё не может оторвать взгляд. А потом, когда платиновая прядка мажет его по кончику носа, и Драко склоняется совсем-совсем близко, что видна россыпь бледных веснушек на его неожиданно сладко-розовых скулах, когда в голове становится совсем пусто и горячо, и он чувствует невесомое касание чужих губ к своим, сотню раз искусанным, сердце замирает. — Гарри?.. И словно собственное имя на чужих губах снова запускает биение, и щекочащее тепло разливается в груди, а светлые ресницы с ворохом солнечных зайчиков трепещут совсем рядом. И Гарри, ловя в больших серых глазах сладкое смущение, неловко кивает и тянется вперёд с ответным поцелуем.