Нарушая запреты

      Очередной надрез канцелярским ножом. Лезвие буквально расстёгивает кожу, рану начинает жжечь, а по руке стекает алая жидкость, щекоча кожу. Провожает взглядом голубых глаз тонкие полосы, которые стекают по руке, а после падают крупными каплями об пол с едва слышным звуком, окрашивая кафельный пол кухни в красный. Раны глубокие, рваные, но не смертельные. Заживать будут долго, учитывая, что кожу то он режет тупым лезвием, которая приносит дополнительную боль. Донг устало откидывается спиной об спинку стула, а голову наклоняет вперёд, глаза прикрывает. Телом он находится здесь, на кухне, однако сам он утопает в каком - то водовороте ненужных и совершенно пустых мыслей с такими же пустыми воспоминаниями. Не пытается выбраться, а лишь продолжает своему телу всё больше и больше погружаться вниз. Всё ниже и ниже, позволяя черной пустоте заглатывать его оболочку. Пузырьки всплывают вверх, организму не хватает воздуха, однако вместо удушья он чувствует непонятное чувство. Оно чем - то схоже с безразличием и яростным отчаянием, от которого хочется кричать, истерить, сжимать пряди до такой степени, чтобы на руках остались рыжие клочки волос. Но Питер молчит. Нем, как рыба, лишь губы обкусанные сжимает зубами, в очередной раз рвёт мягкую ткань до появления крови. Больно, а во рту сладко - металлический вкус. Стук чего - то пластикового об пол и Питер лениво раскрывает глаза, чуть дёрнув головой. Переводит взгляд на ладонь и не видит ножа. Неудивительно, ведь он буквально пару секунд назад упал на пол, а Донг даже и не чувствует, как нож соскальзывает с его руки. Вместо того, чтобы поднять предмет с пола, он лишь немного ёрзает ногой, а после резко дёргает вперёд, тем самым пнув канцелярию, которая с характерным звуком проезжается вперёд, а после врезается в стену с глухим стуком. Смотрит немного на нож, а после поднимает взгляд наверх, на часы настенные, которые всё это время только и делают, как отбивают тиканье, тем самым разрывая гробовую тишину в маленькой кухне. Уже почти двенадцать часов ночи, уже давно на улице гуляет комендантский час в виде служителей стража порядка, которые расхаживают по различным переулкам, караулят, как стервятники, ожидая, что кто - то да попадется на их глазах, на того, кого можно избить, а потом сорвать с него бешеный штраф за нарушения правила. Питер совершенно не знает, о чём он думает, когда встаёт со стула и направляется в сторону прихожей. Не понимает, зачем он в данную секунду надевает на себя ботинки и накидывает сверху пальто, а после в спешке выходит из квартиры, едва не забыв закрыть дверь. Спешным шагом спускается по лестнице, держась рукой за ограждение. Эхо отдается по площадке, вгрызается в голову, лихорадочно напоминает, что ему стоит потише ходить, иначе люди услышат, донесут по телефону и тогда Питеру точно не поздоровится. Но он не думает об этом, лишь быстро выходит из здания и направляется в сторону, которую знает только он. Точнее, даже если кто и спросит его о том, куда он сейчас направляется, то он едва ли сможет дать внятный ответ. Он не знает адреса. Не помнит. Ноги сами несут его вперёд, Питеру остаётся лишь поддаваться этому странному порыву. Он едва помнит, как проскакивает мимо стражей порядка, бродя по тёмным переулкам, которые едва освещают городские лампы. Да и то мигают, погружая Донга в густую тьму, пускай это и буквально на четверть секунды, а может и меньше. Едва помнит, как добирается до нужного дома, до нужного этажа. Стоит около двери с номером семь, стучит об неё уверенно, прекрасно зная, что хозяин квартиры не спит. Не в первой ему сюда приходить, можно сказать, что всегда приходит почти в одно и то же время, не изменяет своему графику даже здесь. Ждёт. Натягивает рукава до кистей, корка запекшейся крови ломается, а порезы продолжают болеть. Забыл даже банально обработать их, оттого и болят сильнее. Питер хмурится и глаза прикрывает, едва наклонив голову набок. Глупо. Как же всё глупо. Сейчас бы по - хорошему ему надо было развернуться на сто восемьдесят градусов и уйти отсюда, оставив владельца квартиры в покое. Но он не уходит. Стоит и дожидается, подобно псу, который терпеливо ждёт, когда хозяин откроет и впустит в свою тёплую берлогу. Покрутится радостно вокруг и ляжет в своей будке, а если и повезет, то вместе с человеком. Звук замка, ручку дёргают, а дверь открывается, озаряя тёмный коридор мягким светом квартирным. В проёме стоит мужчина, который выше Донга на голову, а может и на полтора. И смотрит на него абсолютно спокойно, чуть устало. Под веками светло - лиловые мешки, сразу видно, не высыпается человек. Не потому, что спать не выходит из - за слишком жёстких кроватей, которые скрипят при неосторожном движение, а потому, что дел много. Занятой он и Питер об этом прекрасно знают. Где - то на мгновение в районе груди что - то неприятно колит, сжимая сердце. Вот, мужчина работает, иногда не спит ночами, а он вздумает прийти к нему. Как будто дел и проблем своих мало.... - Проходи, - бархатный и низкий голос отдаётся эхом в рыжей голове и Питер делает слишком шумный вздох, а внутри него что - то ёкает и замирает. Плавится жарким огнём и неспешно течет всё ниже и ниже, по груди, животу, ногам, до самых кончиков пальцев на ногах. Чувство непривычное, странное, пускай он и чувствует это не в первой. До сих пор не знает, как назвать его. Джеймс, именно так зовут мужчину, отходит чуть в сторону, пропускает парня, а после закрывает дверь на замок. Питер снимает с себя пальто и вешает на крючок. В квартире тепло, не то, что у него самого, где приходится надевать на себя многочисленные свитера, укутываться в одеяла и греться возле батареи, которая едва греет замёрзшее тело с руками. Мужчина ничего не говорит, а лишь расстёгивает пуговицу на рукаве и оголяет руку. Кожа изрезана, покрыта тёмной коркой, а тонкая ткань рубашки уже запачкана кровью и стала красного цвета. Джеймс аккуратно берёт его за кисть и ведёт в сторону ванной. А Питер что? Ему только и остаётся, как поддаваться ему, идти за ним, ведь этот путь был пройден не один раз. На Донга накатывает небольшое чувство дежавю, когда Каннингем включает воду и мочит небольшое полотенце, аккуратно проводит сначала по одной руке, вытирая кровь, а после и на другой. Ткань окрашивается в алый, впитывает себя всё, оставляя руки чистыми. Лишь порезы портят худые бледные руки. Как и розовые, которые разбросаны по всему предплечью, так и алые, свежие, красующихся на задней стороне. Джеймс щурится, рассматривает руки и молчит. Для Питера он всегда остаётся серьезным, холодным и даже суровым. На лице ни одна мышца не дёргается, пускай Донг и думает судорожно, что тот вот-вот сейчас наорет на него за эти порезы и выгонит из дома. Так бы сделал отец. Отец бы ещё вдогонку пару раз схватит за рыжие волосы и стукнет об стену, до помутнением перед глазами и острой болью в районе виска. Боль оглушит его, лишит слуха на некоторое время, возможно даже вызовет темноту, в которой он сможет провалиться на доли секунды. А потом очередной сильный удар вернёт его в реальность. В суровую и мрачную реальность. Мать бы в свою очередь рыдала, хриплым голосом спрашивая, что она не так делает, раз её мальчик, единственный сын, так мучает себя. Переводит все стрелки на себя, обвиняет себя, что не смогла родить здорового ребёнка. И рыдает пуще прежнего. А Донгу стыдно. Стыдно и больно, что он не смог родиться нормальным. И вина лишь разрастается, грызёт Питера большими кусками, оставляя за собой лишь крошки. Если повезёт. А Джеймс не такой. Молчаливый, понимает всю боль без слов. Джеймс только проводит грубыми и большими пальцами по свежим ранам. Гладит, боится повредить. Донг чувствует себя фарфоровой куклой, которой боятся навредить и боятся, что она треснет от одного лишь неосторожного касания. Питер только глаза прикрывает да вздыхает шумно, через нос. Бледные пальцы немного дёргаются, сгибаются. Приятно и совсем немного щекотно. Кончики фаланг грубые, чувствуются мозоли, однако его касания мягки подобно пёрышку. А потом Джеймс смотрит на парня и кивает на одежду, рукава которой пропитаны кровью. Питер понимает, что он имеет ввиду и снимает с себя рубашку с окровавленными рукавами, оставаясь в одной майке, и кладёт её в раковину. И уходит. Уходит быстрым шагом, словно боясь, что Джеймс ему сейчас что - нибудь скажет, отругает всё - таки за то, что он раз за разом приходит сюда за поддержкой со стороны мужчины. А Питер не может не приходить. Это стало что - то наподобие привычки. Даже сказать неким ритуалом, от которого отказаться крайне сложно. Раз в две недели он точно приходит к нему, может, чуть реже. Он заходит в комнату Джеймса и садится на кровать, у самого краешка и пальцами нервно мнет футболку. Боится, очень сильно боится. Сердце стучит, бьётся об рёбра, так и намеревается сломать косточки, разбрасывая осколки по всему организму. Питеру кажется, что сердце уже разбивает его кости и те самые частицы впиваются в его лёгкие, рвя мягкие ткани. Дышать становится труднее. Глубокий вдох через рот и очередной стук сердца приносит боль в груди. Упирается локтями в колени и роняет лицо в ладони. Очки от столь резкого движения не удерживаются и с глухим стуком падают на пол. Оправа слабая уже, едва держится. Точнее, держится она уже на одной тонкой изолентой синего цвета, без неё они бы давно развалились. Смотрит сквозь пальцы на деревянный пол и ничего не видит. Лишь большое мутное пятно тёмно-коричневого цвета. А после прикрывает глаза, пальцы сжимаются в кулаки, царапая кожу лба и щёк. В голове слышится звонкий и тонкий писк, а так же низкий и грубый мужской голос, орущий что-то. Смысл слов уловить Питер не может. Буквы перепутаны и все предложения кажутся такими бессмысленными. Голос отца похож на тот самый голос из радио, который по утрам вещает новости. Такой же глупый и громкий, несущий полный бред, бесполезный набор слов, старающихся нести в себе полезную информацию.

Глупо, всё глупо, везде глупо.

Из болота воспоминаний его вытаскивает рука, расположившись на плече Питера. Он поворачивает голову влево и видит перед собой Джеймса. В его большой ладони помещаются моток самого обычного и дешёвого бинта, а также перекись водорода в пластиковой бутылочке. Почти полная, видно, что ей почти не пользуются. Мужчина смотрит на рыжеволосого из под полуприкрытых век, совершенно спокойно. Однако от этого взгляда Питер испытывает смешанные эмоции. Страх и уважение к этому человеку. Чувствует себя собакой, которая жизнь готова отдать за хозяина, но при этом сторониться его и постоянно прячется в будке, стараясь не попадаться на глаза человеку. Даже если прекрасно знает, что хозяин не обидит его и не сделает больно. Всё равно страшно. Джеймс садится рядом с Донгом, берёт в свою ладонь предплечье и поворачивает немного в бок, дабы видеть внутреннюю сторону руки. Мужчина смотрит на Донга, а тот даже не видит этого. Опускает взгляд вниз, старается не смотреть на него. Чувствует себя школьником, который стоит перед родителями и ждёт, пока на него будут кричать из-за плохого поведения или из-за очередной тройки, а может даже двойки. Перед глазами вновь всплывает картина, как разъяренный отец держит в одной руке старый школьный дневник, в другой руке рюмка с прозрачной жидкостью, а сам он орёт на сына за четвёрку по истории Великого Государства. Снова пьян, снова злой. На помощь можно не рассчитывать: отец не успокоится, а мать даже и не подумает спасать своего ребенка от пьяницы. Сама боится попасть под горячую руку, потому и прячется в комнате. Дневник кидают в сторону, через пару секунд раздается хлопок об кожу и за ним крик. Руки болят от шрамов, а теперь ещё и плечи. К ним больно прикасаться, а следующий удар и вовсе заставляет выть и всхлипывать. Горло болит от ежедневных криков, а сам голос хрипит. - Питер, - парень зажмуривается лишь сильнее. Нет, не хочет, боится увидеть человека, которого он презирает больше всего на свете. - пожалуйста, посмотри на меня. Донг открывает глаза и видит...Джеймса. Видит его взволнованное лицо, густые брови немного приподняты вверх. Обладатель круглых очков смотрит на него, немного приоткрыв рот. А после опускает взгляд на свою руку и измученно улыбается. - Всё хорошо, - хриплый голос разносится по всей комнате и Питер даже сперва не понимает, что это его собственный голос. Он кажется таким чужим, совсем измученным и усталым. Донг чувствует на себе взгляд Джеймса, а после порезы начинает щипать, отчего пальцы на руках вздрагивают. Не больно, скорее неожиданно. Перекись водорода шипит, проникает в маленькие ранки, тем самым обрабатывая их. Ровные царапины поперёк вены на руках больше не кровоточат и даже не болят. Точнее, для Питера эта мелочь не является болью, лишь небольшое жжение. А после начинают забинтовывать. Самым обычным марлевым неэластичным бинтом, который продается в каждом магазине за какие-то копейки. Некоторые нитки по бокам под натяжением расходятся в сторону, соскакивают с друг друга, но Джеймс продолжает бинтовать его руку. От кисти до локтя, не туго, дабы не перекрывать кровоток. В голове всплывает момент, где Питер слишком сильно перетягивает ткань и ладонь становится синей и начинает оттекать. Донг фыркает и в порыве агрессии рвёт этот несчастный бинт. Нитки рвутся, лопаются и падают вниз лишь какие-то жалкие лоскутки, которые раньше смели называться повязкой. Валяются на полу, на кровати мелкими кусочками, которые потом не собрать. А Джеймс неагрессивный. Делает всё спокойно, размеренно, осторожно. Рука набита, ведь ему не впервой кого-либо перевязывать. Его работа предусматривает это занятие и Донг совершенно не удивлен. Треск и мужчина делает двойной узелок на предплечье, ближе к локтю. Остатка бинта хватает лишь на то, чтобы забинтовать только самые глубокие раны, мелкие же он закрывает пластырями, дабы не оставлять царапины открытыми. Вряд-ли они продержатся долго, учитывая качество Великого Государства, (Питер немного щурится. Нет, он не должен так отзываться о своей Родине, ведь он порядочный гражданин.) но это хотя бы даст немного времени на то, чтобы мелкие царапины немного зажили. - Останешься? - спрашивает Джеймс, смотря на Питера, который собирается уже встать и больше не тревожить хозяина своим присутствием. Парень смотрит на мужчину, промаргивается. Не успев даже рот раскрыть, как Каннингем подбирает очки с пола и надевает их на Донга, пройдясь пальцами по виску, а после по щеке. Питер шумно выдыхает. Жесты Джеймса непринуждённые, даже сказать случайные, совершенно нет цели. Однако даже столь лёгкие касания вызывают внутри рыжеволосого непонятные чувства. Одно прикосновение пальцев к его щеке заставляет буквально плавится подобно кубику льда. Внутри холоден, отстранён, однако тёплые касания могут растопить, заставить открыться. Только Джеймс хочет убрать руку, как Питер лихорадочно хватает её и прижимает к своей щеке, наклонив голову в её сторону. Ладонь большая, теплая, согревает холодную кожу щёк. Донг прикрывает глаза и шумно выдыхает, сжав в ладони ладонь Каннингема. Не отпускает. Не хочет отпускать. Не отпустит. И вновь боится. Боится, что если он хоть на немного разожмёт руку, то всё, Джеймс вырвет руку, скорчит лицо омерзения и брезгливости и выгонит с диким криком, желая, чтобы он больше никогда и никогда не возвращался. Пожелает, чтобы тот ушел навсегда и больше никогда не появлялся на глазах. Выгонит из своего дома, как отец в один из зимних дней. Выгонит, потому что он мешает, потому что лезет под ногами в ненужном времени и месте. Выгонит, потому что не любит и чувствует только одну ненависть к Питеру. Ничего не говоря, парень кидается на мужчину и обнимает его. Вцепляется бледными пальцами в рубашку, держась за ткань так, как будто бы от этого зависит его жизнь. Словно держится за канат, который если он отпустит хоть на немного, то он упадет вниз. И будет лететь всё ниже и ниже, пока его тело не встретится с жесткой землёй, которая мгновенно выбьет его из этой оболочки, не успев даже осознать этого. Пальцам больно, растерты до крови, но он не отпускает канат. Держится, пока силы не покидают его тело. Силы придаёт ощущение ладоней на своих плечах, лопатках. Питер щурится и утыкается лбом в его плечо. Хочет что-то сказать, даже рот открывает, однако он не станет этого делать. Лишние слова лишь разрушат эту атмосферу, уйдёт момент. Тот самый момент, когда тишина говорит о намного большем, чем тысячи бесполезных и пустых слов. Завтра обоим на работу, завтра всё будет точно так же, как и вчера, как и позавчера. Ни один день не будет отличаться от другого, всё будет как обычно. Они проживут всю жизнь как один день, лишь дата будет меняться в календаре и погода на улице. А возможно даже и не проживут. Быть может, в квартире Джеймса стоит камера, как это бывает во многих домах, и сейчас она прозрачным глазом смотрит на них, передавая запись тем, кто там, выше. Быть может, кто-то уже берёт ручку в костлявые пальцы и пишет донос на них. "Нарушение директивы №0621: запрещено вступать в романтические и/или сексуальные отношения с человеком своего пола" Они уже мертвы. На их бланках стоят красные печати с жирными печатными буквами, несущее в себе слово "расстрел". Руки болят от грубой верёвки, перед глазами ничего не видно из-за тряпки. Спереди слышится, как опускают затвор, а после голос командира, приказывающий навести на них прицел, а после громко выкрикивая последнее слово "Огонь!" Их нет. Их не будет завтра. Именно поэтому стоит сейчас сосредоточиться и запомнить всё до мельчайших деталей. Тепло Джеймса, которое исходит от его тела, большая ладонь, которая гладит его по рыжим и ломким волосам, пропуская сквозь пальцы рыжие пряди, тихие слова о том, что всё хорошо и дыхание, обжигающее висок и щёку. Мёртвым запреты не нужны.