Tell me everything's not fine

      Деревянное основание биты так правильно ложится в руку, что страшно становится — Маркус ладонью небрежно вытирает текущую по щеке горячую кровь из рассечённой брови, ещё больше размазывая тёмным пятном. В висках стучит оглушительно громко, отбивая один ритм с бешено колотящимся о рёбра сердцем. Он наносит удар больше наотмашь, не особо целясь в какое-то конкретное место, но точно зная, что попадет. Ему тоже прилетает, болью отдаваясь по всё тем же рёбрам, и Флинт в последний момент успевает блокировать, минимизируя возможные повреждения, а в следующую секунду брызнувшая кровь из носа противника окрашивает футболку Марка — его парни ничуть не менее решительны и отчаянны, да и соображают, честно говоря, намного быстрее.       Теренс встаёт с ним спина к спине — они уже привыкли прикрывать тылы друг друга, — и Флинт наконец-то позволяет себе кратковременную передышку, только сейчас замечая, что с самого начала боя ни разу не вдохнул полной грудью, всё больше довольствуясь урывками. Оно и понятно: смрад дымящего совсем рядом, буквально под боком, завода оптимистичности не добавляет. Вьющиеся над высокими трубами чёрные клубы окрашивают небо в серый, угольный, пепельный, какой угодно, но уж точно не в переливисто-закатный, так хорошо различимый с балкона скромной квартиры Оливера.       …Откровенно слабый удар приходится чётко по кисти, но его хватает на то, чтобы выбить из руки биту. Марк встряхивается, отгоняя лишние сейчас — только сейчас, потом, чуть позже, их можно будет ещё раз прогнать в голове с нескрываемым удовольствием — мысли. В ответ, не церемонясь, бьёт с ноги, откидывая нападавшего на добрые полметра и почти впечатывая в стену узкого кирпичного переулка, где они столкнулись, а сразу после рывком меняется позициями с Теренсом, чтобы нижней подсечкой выбить ещё одного верзилу и ловко перехватить так вовремя возвращённую через плечо биту.       Абсолютно в ничто уделанный парень пролетает совсем рядом с Маркусом и валится прямо у его ног. Откуда-то издалека Перегрин выкрикивает неловкое извинение, что больше напоминает вызывающее искренний смех: «Сорри, нот сорри, капитан. Немного не подрассчитал силу». И Флинт правда смеётся, получая в бок лёгкий тычок от так же улыбающегося Теренса.       В паре улиц от них слышится вой полицейской сирены. Марк обменивается взглядом сначала с застывшими на месте противниками, что оказываются к нему ближе всего, после находит глазами глаза стоящего неподалёку Пьюси, и все они, не сговариваясь, бросаются врассыпную. Эдриан и Теренс успевают прихватить с собой Люциана, который, похоже, простым растяжением связок не отделается, пока Флинт выуживает из разномастной толпы, на удивление, почти целых Тео и Блейза. За остальных своих переживать не приходится — их уже и след простыл.       Машина полиции кружит по району, от силы, минут двадцать — по ощущениям, не меньше нескольких часов, — пока они отсиживаются в каком-то пыльном закутке, пытаясь оценить масштабы последствий побоища. За исключением ноги Люциана, они ещё легко отделались. Ссадины, царапины и синяки не в счёт, их и так постоянно до хрена. Сидящий на перевёрнутой деревянной коробке Эдриан, что пару минут назад увлечённым шёпотом спорил с Теодором, внезапно шипит, когда касается собственного виска, лишь сейчас замечая стекающую кровь. Маркус наклоняется к нему, чтобы прикинуть, насколько всё плохо, и говорит не трогать лишний раз. Эдриан послушно кивает и возвращается к разговору с Ноттом, специально перебравшимся поближе к Пьюси и примостившимся по соседству на коробке, пока Флинт опускается на грязный пол рядом с Люцианом и Забини. Теренс аккуратно выглядывает из-за угла, окидывая цепким взглядом улицу, и, поворачиваясь обратно, качает головой в ответ на вопросительный взгляд капитана.       На телефон Марка приходит несколько сообщений от Гойла — они уже добрались до Гнезда и проинформировали Поттера, Вуда и Паркинсон. Вообще-то Панси хотела отправиться сегодня с ними, но Тео уговорил её присмотреть за Милли и Гермионой. Со стороны это могло выглядеть, как просьба не мешаться под ногами, «девке-то куда в мужскую разборку», но все они, включая Панси, прекрасно осознавали, что это весьма обоснованное беспокойство. И за саму Панси, и за других девушек.       Проходит больше получаса прежде, чем Теренс уверенно заявляет: «Всё чисто», — и они покидают своё временное укрытие. Пустые улицы встречают их холодным молчанием и внезапным гулом со стороны завода — Марк не знает, что это там гудит, и надеется никогда не узнать. Люциан может лишь скакать на одной ноге, поэтому до Гнезда его тащат сначала Маркус и Эдриан, а после, примерно с середины путаного по узким улочкам маршрута, — Тео и Теренс. Забини тоже порывается помочь, но Флинт ловит его за капюшон толстовки и советует начать продумывать чёткий пересказ стычки для дотошных Поттера и Вуда. — Ты сам знаешь, хер они отстанут с расспросами, пока не узнают что, как да почему. Не просто так же у Олли папаня старшим инспектором работает.       И Маркус кругом прав — да, хер они отстанут, и да, не просто так старшим инспектором работает. Непонятно только, почему сын старшего инспектора якшается с уличными бандами, вроде них. С Флинтом и Теренсом Оливер знаком ещё со школы, но это не отменяет того факта, что его повседневное окружение слишком резко отличается от Змей. Конечно, когда они только начинали формироваться, Олли сам вызвался помогать, и какое-то время коллектив жил исключительно его стараниями. Именно Оливер привёл Гермиону, а чуть позже — Поттера, вслед за которым, по никому не известным на тот момент причинам, пришёл Пьюси. Именно с его подачи Маркуса выдвинули на пост капитана, именно его идеей было организовать Гнездо, именно-много-чего-ещё. И всё равно Флинт не понимает его мотивов. Разумно было бы спросить Оливера об этом напрямик, но говорить словами через рот — явно не конёк Марка, поэтому, свити, как-нибудь в другой раз.       Назвать их штаб «Гнездом» предложила невесть откуда взявшаяся в банде Панси (вот уж к чьему присутствию в рядах Змей было вопросов даже больше, чем к Вуду). Паркинсон выдвинула идею настолько безапелляционно, что поспорить нельзя было при всём желании, которого и в наличии-то особо не было — «Гнездо» подходило идеально, если брать за основу «Змеиное гнездо». Тем не менее, кто вообще решил назвать банду Змеями, никто из ныне в ней состоящих сказать не сможет. То ли кто-то окрестил их так в шутку, то ли это было временное условное обозначение, которое настолько приелось, что стало как-то не до придумывания нового. Короче, Змеи есть Змеи, никто против не выступает, ну и не больно-то надо, значит, были и останутся Змеями, не в названии дело.       Дело в составляющих — в Люциане, в Перегрине, Эдриане, Гарри, Тео, Панси и других — и в целях. (А ещё, как думает Марк, дело в том, что Оливер безбожно, почти преступно красив, кто ему вообще разрешил, нельзя же так.)       К тому моменту, когда они наконец-то добираются до Гнезда, уже становится темно. Время переваливает за одиннадцатый час вечера (ночи?), и первое же, что видно на подходе к неказистому зданию — зажжённый фонарь, подвешенный под металлическим козырьком. Свет от него падает лишь на дверь, пару ступенек и небольшой полукруг около входа, но и этого достаточно. Люциан перед самой дверью передёргивает плечами, отказываясь от помощи, и стоически ковыляет последние несколько рывков сам. Маркус смотрит на его потуги с явным скепсисом, но ничего не говорит, лишь махнув рукой остальным, мол, чего встали.       Привычная суета Гнезда оттесняет на второй план всё, кроме подскочившего на месте при виде них Поттера, что метнулся за уже раскрытой аптечкой, и Оливера, пролавировавшего сквозь остальных и остановившегося рядом — плечом к плечу — с Марком. Олли ненавязчиво дёргает его за закатанный рукав чёрно-белого бомбера, но Флинт только фыркает, скривившись, и выходит на улицу, специально как можно тише закрывая за собой дверь. Тем не менее, его уход не остаётся незамеченным: Теренс переглядывается с Вудом, но дать объяснение ему никакое не может, поэтому пожимает плечами и снова оборачивается к Гарри, с которым говорил.       Постепенно Гнездо смолкает.       Маркус так и не возвращается внутрь — это настораживает, но не удивляет. Оливер ожидал подобной реакции. Даже несмотря на то, что Флинт кажется непрошибаемым, совесть за пострадавших товарищей гложет его куда больше, чем любой из них может себе представить. Да, он не может уберечь их от всего — специфика деятельности, что б её. Однако в его силах — они оба это прекрасно осознают — свести полученный урон к минимуму, и то, что он не сделал этого сегодня, согласившись пойти на поводу у желания надрать зад Северникам, было чем-то из ряда вон выходящим. Северники сильнее них, Северников больше, Северники считаются одной из самых опасных банд — ну и что, что Змеи сплочённее? Их могли запросто размазать по стене, если бы не полиция, которая, как бы тошно ни было это признавать, появилась очень кстати.       Когда в прошлом месяце Северники зашли на их территорию с явным намерением отхватить себе приличный кусок, первой же мыслью было гнать их взашей. И мысль эта, абсолютно нелогичная ввиду всех преимуществ противников, нерациональная, дебильная до мозга костей, настолько прочно укрепилась в головах всех — всех! — членов банды, что никто даже и не думал о других возможных вариантах. «А надо было», — ядовито твердил внутренний голос. Чей это голос — непонятно, но, сдаётся Оливеру, что сейчас он был один на всех, и громче всего высказывал претензии ему и Марку.       Блейз сидит на тумбочке, придвинутой к открытому настежь окну, и курит. Запах у его сигарет отвратительный — какая-то дешёвая, но уже всем приевшаяся дрянь. Ему сколько раз говорили сменить, потому что мало того, что вонища стоит до потолка, так ещё и ни хрена не выветривается, но только всё как об стенку горох.       Оливер смотрит на тлеющую в смуглых пальцах сигарету, а в следующую секунду её, долгим прикосновением пройдясь по коже, перехватывает ладонь Теодора, примостившегося на всё той же многострадальной тумбочке. Нотт затягивается и под тихий смешок Забини треплет его чёрные, немного неряшливо раскиданные кудри. На диване в углу Гарри всё ещё копается с раной Эдриана, тихо ворча что-то, издалека напоминающее: «Ладно, эти убогие, но тебя-то как туда занесло?» В темноте сложно что-либо разглядеть на таком расстоянии, но Поттер точно поджимает губы, судорожно выдыхая. И чуть приподнимается, чтобы воровато коснуться виска Пьюси поцелуем. И сжимает руку Эдриана в ответ, когда тот перехватывает его, свободную от бутылька перекиси. И отвешивает парню несильный щелбан в ответ на такой же мягкий поцелуй, оставленный на тыльной стороне ладони.       Оливер колеблется всего пару секунд, а после выходит из здания. Фонарь у входа в Гнездо погашен, и он ступает в кромешную темноту, видя лишь ступеньки под своими ногами и силуэт у машины, стоящей чуть поодаль. Силуэт поворачивает голову в его сторону и жестом подзывает к себе. Здесь уже Оливер не колеблется ни мгновения — Флинт обычно неохотно шёл на контакт после провальных стычек, поэтому то, что сейчас он сам — сам — сделал первый шаг, явно было неспроста.       Опершись на капот автомобиля, Маркус крутил на указательном пальце связку ключей — брелок с Чужим бряцал о резцы по окончании каждого оборота. Ладони его запрятаны под псевдо-кожаные перчатки без пальцев, а выглядывающие из-под чёрной ткани костяшки, как нетрудно догадаться, сбиты в кровь. Слишком напряжённый, слишком молчаливый, слишком задумчивый, слишком слишком. Маркус почти всегда был для Оливера «слишком», но сейчас это чувствовалось намного отчётливее. Когда они только познакомились, Марк был слишком высоким: почти две головы разницы и бесящий (окей, слишком бесящий) взгляд сверху вниз. Чуть позже — слишком невыносимый, слишком вспыльчивый. А ещё чуть позже — слишком близкий, слишком господи-боже-мой-блять-Оливер-мать-твою-Вуд-как-тебя-вообще-угораздило-влюбиться-именно-в-него-да-что-ж-за-непруха-то-а.       В общем, слишком Маркус Флинт. — Вуд, — Марк поднимает глаза на него, кивает в сторону машины и, больше ничего не говоря, направляется к водительскому месту.       Они едут по полностью пустому шоссе через какой-то там обвод, название которого Оливер даже не старается запомнить — с номерами и названиями дорог у него всегда было так плохо, что хоть плачь. Привязанный к зеркалу дальнего вида плюшевый зверёк непонятного происхождения («Это утконос», «Какой ещё утконос, Грейнджер?», «Морской котик», «Недоумки, блять, это мопс») покачивается из стороны в сторону. В салоне смешиваются запахи кофе, энергетиков и тех самых сигарет Забини. Чтобы эта смесь была не такой убойной, оба окна — и со стороны Маркуса, и со стороны Оливера — открыты. Вуд опирается на подлокотник, прикрыв глаза, но, когда машина подскакивает на специально не обогнутой выбоине в асфальте, панически быстро распахивает их. Марк усмехается и говорит не спать.       Незадолго до выезда на федеральную трассу Флинт сворачивает на просёлочную дорогу и едет вдоль кромки редкого леса. Фар он не зажигает: непонятно, как видеть что-то в такой темноте умудряется. Сделав крюк через спящую деревеньку, они выезжают на пустырь в нескольких десятках километров от окраины города, откуда начинали путь. Оливер знает это место (оно всегда выглядит как после апокалипсиса, даже днём, при свете солнца) — Марк уже не впервые привозит его сюда. Чем только оно ему так приглянулось?       Маркус глушит двигатель, и на пустыре становится тихо — на этот раз уж точно, как после апокалипсиса. Оливер вылезает из машины, дожидается Флинта, а после они оба забираются на капот автомобиля, спиной откидываясь на лобовое стекло, повидавшее в этой жизни некоторое дерьмо. — У тебя кровь на лице, — как бы невзначай отмечает Оливер, даже не глядя на Марка. Он ведь, как ушёл, так и не заглянул обратно — кровь из рассечённой брови застыла тёмной коркой и неприятно стягивала кожу. Флинт пожимает плечами, мысленно удивляясь тому, что даже не обращал на это внимания, пока Олли не сказал, и тянется рукой коснуться, но останавливается на полпути, потому что Вуд говорит: — Не ковыряй, только хуже будет. У тебя аптечки с собой нет? — Есть, но она пустая, так что толку от неё, как от твоего кота. — Прости, а чем это тебя мой кот не устроил? — Оливер садится в пол-оборота к Маркусу, одну ногу загибая под себя. — Напомнить, кто мне этого кота притащил с улицы в третьем часу ночи со словами: «Принимай, хозяин, животинку, а то люди — сволочи бессердечные, по миру пустят»?       Возмущался Оливер, разумеется, не по-настоящему. Марку надо было отвлечься и не возвращаться к мыслям о Северниках, иначе он сожрёт себя изнутри потому, что допустил подобную промашку, потому, что капитан из него, якобы, как показывает практика, такой себе, и ещё куча всяких «потому», которые крайне настойчиво гложут его в не самые лучшие времена. Оливер был одним из немногих (читать как: «единственным»), кому Марк доверил свои переживания из-за этих «потому». Даже если переживания те и были беспочвенными, Флинт не умел просто затыкать их, запихивая куда подальше, и всё, чем мог в сложившейся ситуации помочь Оливер — отвлечь разговором на любую, не касающуюся банды тему.       Маркус правда был ему благодарен. И не только за это. — Хорошо, убедил, часть этого косяка — моя, — кивает он. — Но воспитанием его ведь занимался ты. — Воспитывают детей, а он — кот, Марк, кот. Его, максимум, дрессировать. — Это не просто кот, — обижено отвечает Флинт, активно подхватывая тему спора, — он почти наш ребёнок. Поэтому и воспитание. — Наш? — фыркает Оливер, сдерживая смех. — Наш ребёнок? То есть, ты предлагаешь перескочить все эти конфетно-букетные периоды, свиданки в пресловутых парках, свадьбу, развод и сразу перейти к ребёнку, который живёт только у одного из родителей? В таком случае: где мои алименты?       Маркус аж воздухом подавился, вылупившись на почти серьёзного (был бы серьёзным, если бы не глушил хихиканье закушенной губой) Вуда. Здравствуйте, вот это заявление. — Алименты на кота, Вуд? — он крутит пальцев около виска. — По голове сегодня, вроде бы, мне дали, а не тебе. Всё хорошо? — Ты сам буквально пару минут назад сказал, что этот кот, цитирую, «почти наш ребёнок». Что тебя теперь не устраивает? — Да хотя бы и свидания в парках, — Флинт тоже разворачивается к нему лицом. — Неужели ты считаешь, что я не придумал бы места поинтереснее, куда тебя сводить, вместо всех вот этих… Куда там обычно ходят?       Оливер откидывает голову назад и заливисто смеётся, потому что, хорошо, ни один из них толком не знает ответа на вопрос «куда там обычно ходят». Маркус, сидящий на расстоянии одной ладони от него, улыбается уголками губ, выдыхая в холодный ночной воздух невесомое облако. А ещё Маркус (ну, слишком уж явно) пялится. — Как насчёт кладбища, Олли? — спрашивает Флинт. — Ну, того самого, на которое у твоей квартиры окна выходят? Можем ночью сходить. А что? И атмосферно, и недалеко. Если хочешь, я даже бутафорский череп притащу и Гамлета процитирую с вот этим вот: «Бедный Йорик! Я знал его, Горацио», — или как там он говорил. — Свидание на кладбище? — уточняет тот, снова начиная смеяться. — Ты же понимаешь, что я не откажусь? Бери лучше с собой складной нож, пойдём пугать тех сектантов, которые каждый раз свои ритуалы начинают проводить именно тогда, когда мне вставать на пары ни свет ни заря. Давно мечтал посмотреть, как они бегают, — тут уж наступает очередь Марка хохотать. И очередь Оливера пялиться, да, потому что его капитану, кажется, чуть легче.       Маркус опирается головой на локоть, поставленный на крышу автомобиля, и на пару минут закрывает глаза, пока Оливер продолжает смотреть на то, как смягчаются черты лица напротив. Марка редко можно застать таким… спокойным и безмятежным. В девяноста пяти процентах случаев он напряжён или просто взвинчен, взбудоражен или чем-то обеспокоен, улыбается так, что (почему-то) у Вуда щёки сводит, или буквально светится. Сейчас же он был мягким и будто бы ручным — не знай Оливер его так хорошо, как знает, точно протянул бы ладонь, чтобы погладить по голове (или, чего хочется намного больше, по щеке), и, вероятнее всего, получил бы несильный, но ощутимый шлепок в купе с предостерегающим взглядом из-под чёлки.       Ох, чёрт. Марк слишком резко поднимает веки, сталкиваясь взглядом с так и не отвернувшимся Оливером. Их долгие выдохи вырываются почти одновременно, смешиваясь и зависая в воздухе между ними. Маркус моргает. И продолжает смотреть. Снова моргает. Шепчет: — У тебя звёзды в глазах блестят. — Звёзды?.. — Да, — кивает вверх, на небо, действительно искрящееся уже зажёгшимися звёздами. — Хотел бы я сказать, что вижу какое-нибудь красивое созвездие или там… Плеяды, Гиады всякие. Но ничего из этого не знаю, уж извини.       На этот раз улыбаются уже оба. Неловко и как-то смято, но улыбаются.       Оливер взглядом прикипает к чёрной татуировке на шее Марка. «Tell me everything's not fine». Казалось бы, значение у неё может быть абсолютно любое, но Вуд-то наверняка знает, что это строчка из песни grandson. Маркус набил её больше полутора года назад, и первое время видеть её было очень, ну, очень-очень непривычно. Как если бы она была переводной или нарисованной перманентным маркером — таким маркером Теодор однажды изрисовал лицо спящего Гарри, за что получил укоризненно-весёлый смешок Эдриана и поттеровское «ну-ну, я тебе это припомню, проснёшься — голова будет в тумбочке». А ещё первое время Оливеру постоянно хотелось дотронуться до кожи на шее, чтобы убедиться — если провести с нажимом, краска не сотрётся, не выведется, а так и останется. Однако Маркус, скорее всего, дёрнулся бы в сторону от такого прикосновения, поэтому Оливер терпел, поглубже зарываясь руками в карманы джинсовки.       Оливер взглядом прикипает к чёрной татуировке на шее Марка, а когда тот беззлобно усмехается, ловит себя на том, что большим пальцем очерчивает «not». Флинт сверкает глазами, приподнимая одну бровь, мол, давай, что дальше сделаешь, и Оливер полностью кладёт горячую ладонь на шею, перекрывая чёрную надпись. — Ей без малого два года, а ты только сейчас докопался, — всё тем же шёпотом ворчит Маркус. — Тормоз. — Тормоз, — окей, тут грех не согласиться. — Наверное, даже больший, чем ты думаешь.       По губам Марка снова скользит усмешка. Он перехватывает руку Оливера за запястье, удерживая в воздухе, и склоняется вперёд — между их лицами меньше сантиметра. Вуд готовится ко всему, чему только можно, но явно не к тому, что Маркус наклонится ещё чуть-чуть и соприкоснётся своей щекой с его, мягко потираясь и за запястье отводя ладонь Оливера себе на плечо. Дыхание Марка щекочет где-то под ухом, как и, вероятно, его собственное. Оливер прикрывает глаза, чувствуя себя до странного спокойно и… правильно? Да, правильно. Именно так.       Коротко повернув голову, Маркус носом утыкается в щёку Оливера, но губами кожи не касается. Вуд опускает вторую руку на тёмную макушку, ближе прижимая к себе, поглаживая, и этот контакт намного волнительнее любых поцелуев или ласк. Оливер тяжело сглатывает — он действительно слышит дыхание Марка, слышит, как ухает его сердце, слабыми ударами отдаваясь в затылок. Невероятно.       А потом Марк ещё немного поворачивается, поддевает кончик его носа своим и застывает в ми-лли-ме-трах от соприкосновения губ, внимательно заглядывая в глаза.       Первый поцелуй — на пробу, просто сухое касание, неуклюжее и, ох, Марк серьёзно, что ли, покраснел? Оливер улыбается и тоже наклоняет голову, чтобы они не столкнулись носами. Маркус притягивает его к себе за карманы джинсовки, снова смотрит и только после этого целует глубже, прихватывая губу и проходясь языком по нижнему ряду зубов. Когда Флинт касается нёба, Вуд запускает пальцы ему в волосы, приглаживая, — то, что ему хотелось сделать последние пару лет. Марк усмехается в поцелуй, ловит ту ладонь Оливера, что лежит на его плече, и максимально банально, «чересчур розово-ванильно», как сказала бы Панси, сплетает их пальцы. Он пытается несколько сменить положение, сдвигается вперёд, но капот скользкий, и Оливер, широко раскрыв глаза, чуть не срывается с него на сырую землю, благо, Марк успевает его удержать.       Пару-тройку минут они так и сидят, не распуская рук, но смотреть друг на друга не смотрят. У Маркуса кровь стучит в висках так же, как во время боя. А может быть и сильнее. Поэтому он сдаётся первым и спрашивает: — И как давно? — С выпускного класса. — Точно тормоз, — Флинт фыркает, отворачиваясь, поглаживая ладонь Оливера большим пальцем. — Ещё какой, — согласно кивает. — Что насчёт тебя? — Третий год средней школы. — И кто тут ещё тормоз? — Оливер вскидывается и заразительно смеётся, пока чуть не наворачивается с капота. Опять. И Маркус его удерживает. Тоже опять, да. — Всё ещё ты. Или малыш Олли думает, что я не догадался, кто же вызвал сегодня полицию, так вовремя заглянувшую в самый гиблый район?       Разоблачённый Вуд всё-таки соскальзывает. Он ударяется относительно несильно, но кривится, будто отбил себе поясницу-спину-задницу-руки-ноги-и-вообще-всё. Маркус спускается с капота вслед за ним, помогая подняться. Шалую улыбку с его губ хочется сцеловать, но вместо этого Оливер хмурится. Вместо этого он намеревается спросить, когда Марк догадался и почему сейчас улыбается — улыбаться в таких ситуациях совсем на него не похоже. И либо у Оливера всё на лице написано капсом, либо думает он слишком громко, потому что Флинт привычным движением несильно подталкивает его в плечо, чтобы привести в чувство, и собирается что-то сказать. Вероятно, это что-то должно быть чем-то («что-то чем-то», ох, гениально) действительно воодушевляющим и сильным, однако, подумав, Маркус выдыхает весь набранный ранее в грудь воздух и, быстро поцеловав ещё больше обалдевшего Оливера в щёку, шепчет: — Спасибо, — слово, брошенное почти на бегу. Марк отстраняется одновременно с тем, как говорит, поэтому сначала Оливер смотрит непонимающе, глупо хлопая глазами и абсолютно не догоняя, серьёзно ли тот или всё-таки шутит (у него всегда было специфическое чувство юмора, пора признать). Но Марк с этим своим щенячьим взглядом такой открытый, уязвимый даже, что сомнений не остаётся — он предельно честен.       Однако Оливер всё равно не догоняет. В смысле, «спасибо»?       Прежде, чем продолжить говорить уже громче, Маркус снова улыбается: — Серьёзно, спасибо. Типо… Если бы не ты, нас бы перебили к чертям собачьим, и это целиком и полностью была бы моя вина. Так ведь не в первый раз уже, — он взмахивает рукой, видимо, пытаясь абстрактно обозначить все эти «не в первый раз». — Ты постоянно подстраховываешь и прикрываешь нас, хотя ничего и не говоришь об этом, постоянно помогаешь оправиться. Да ты фактически берёшь на себя командование, когда я не в состоянии! — на этом моменте слова застревают в горле. Марк выдыхает, медлит пару секунд, прежде чем сокрушённо проговорить: — Вообще-то всё это должно было прозвучать… не знаю, романтичнее, что ли.       Он снова замолкает, но шестерёнки в его голове продолжают крутиться в попытках подобрать верную вариацию развития мысли — на этот раз тишина длится достаточно долго, чтобы Оливер успел переварить полученную информацию и, закусив губу, собраться с силами для ответа, но Флинт его опережает: — Ты, может, со своей позиции этого не видишь, но я-то замечаю. Олли, ты всю банду на плаву держишь, — долгий вдох, чтобы унять дрожь в голосе, — ты меня на плаву держишь.       На последних словах Вуд резко вскидывает голову, надеясь зацепиться за взгляд Марка, но тот поспешно отворачивается в сторону, благодаря чему Оливер замечает, да, не совсем то, что планировал изначально, но кое-что намного интереснее — щёки Маркуса горят адским пламенем. И Оливеру совсем несложно сделать пару шагов вперёд, накрыть всё так же горящие щёки ладонями, обхватывая лицо. Близко, слишком близко, так, что между ними снова ми-лли-ме-тры.       Третий поцелуй за эту ночь отдаёт целым ворохом невысказанных слов. Ворохом длинных, высокопарных предложений, которые наверняка прозвучат неубедительно и наигранно. Они понимают — им есть, что сказать друг другу, но вряд ли всё это хоть когда-то будет озвучено вслух.       Да и вообще, слова для слабаков. О каких словах может идти речь, когда Оливер прямо, вот прямо здесь сверкает глазами, отражающими звёзды, улыбается, говорит что-то про дураков и «теперь-то ты точно от свидания на кладбище не отвертишься»? О каких словах может идти речь, когда Марк в очередной раз ловит Оливера за карманы джинсовки, притягивая ближе к себе и выдыхая прямо в приоткрытые губы?       Назад они возвращаются уже многим позже. Трасса по-прежнему пустует, поэтому Маркус не боится увеличить скорость настолько, что ветер, залетающий в открытые окна, оглушительно ревёт. Флинт опускает руку на коробку передач и краем глаза смотрит на Оливера, откинувшего голову на сиденье, — кажется, он вот-вот заснёт. Последний взгляд Вуда, кинутый на руку Марка, сопровождается частыми морганиями и долгим зевком. Что ж, эта ночка действительно была не из простых.