Сдавайся! В нашей войне ничья, и я прошу - возвращайся.

      При осаде Мальты они оказываются по разные стороны баррикад.       Это ощущается до нелепости смешно, но рыцарь-итальянец и араб, путешествующие вместе в это время и на этой территории…звучит настолько невозможным, что нельзя даже подобрать нужное сравнение для объяснения абсурдности ситуации. К тому же, они серьезно спорят о том, кто должен победить в этом противостоянии, кому нужно помогать, что их действительно разводит по разным сторонам.       К этому моменту Николо уже достойно изъясняется на арабском, а Юсуф понимает итальянский, чтобы этот спор мог стать осуществимым. Энди и Квин называют их старыми ссорящимися супругами и не поддерживают ни одного, ни другого. 500 лет путешествий вместе делают их действительно…невыносимыми в глазах друг друга, поэтому эту возможность очередной священной войны они не упускают. У бессмертных иногда случаются приступы нелепого поведения, которые заставляют их чувствовать себя живыми.       Когда через несколько дней и ночей осады острова двуручный меч сталкивается с лезвием скимитара, искры и лязгающий звук выглядят как радостное приветствие. Пусть и недолгая, но разлука, заставляет изголодаться по смешливому прищуру глаз и привычке спать рядом, зародившейся еще в пустыне при первом крестовом походе – тогда по ночам было действительно холодно. Несколько раз они делают вид, что серьезно ранят друг друга, играючи останавливая лезвие у линии тонкой кожи шеи или живота, кажется, даже смеются среди чужой боли, крови и смерти, не прекращая этот прекрасный танец боя.       Неожиданно в обмен приветствиями вмешивается юный турок, горячий от своего первого сражения и первой пролитой крови, объединенный кристально-чистой верой со своим народом, со своими братьями. Конь под ним почти что безумный от шума, он рвется в бег, чтобы сорваться и ринуться прочь, и воин пользуется этим, поднимает копье, вырванное из мертвых рук рыцаря, пускает его в галоп. Через мгновение острое древко копья проходит сквозь металл рыцарского доспеха и груди, итальянец захлебывается кровью, непонимающе заглядывая в глаза Юсуфа, и почти падает, но тот успевает его подхватить, и не уходит от продолжающегося удара, позволяя пронзить и свою грудь.       На землю они падают вместе.       Под тяжестью чужого доспеха невозможно дышать, и рана, при которой вполне можно выжить, доставляет изрядное неудобство аль-Кесани – чувство боли уже давно притупилось, может быть сто или сто пятьдесят лет назад. Николо перестает хрипеть, его дыхание исчезает, но кровь, все еще горячая и густая, заливает грудь араба, его рану, кровь в очередной раз смешивается и это почти поэтично, можно сложить замечательный стих, если бы не озабоченность тем, что копье, влажное и скользкое, не поддается ни на сантиметр – невозможно освободиться и помочь итальянцу ожить без проблем. Слишком глупо вот так умирать – Андромаха будет слишком громко смеяться.       Николо не оживает слишком долго.       Настолько долго, что в груди у Юсуфа наряду с копьем поселяется сначала беспокойство, еще позже – страх. Как назло вспоминается история о том, что даже бессмертные могут умереть, что этот дар не навсегда. Потерять Николо вот так нелепо…Ссора кажется невероятно глупой, и выбор сторон тоже – у них одна сторона, их собственная.       Аль-Кесани обхватывает мокрыми руками лицо итальянца, пачкает их общей кровью, но не замечает этого, стараясь стряхнуть оковы смертельного сна, вернуть верного врага, друга, дорогого сердцу человека. Его голос дрожит, языки смешиваются, речь становится неразборчивой и непонятной, в один момент он просит его проснуться на итальянском, потом рассказывает на арабском, что война закончена, что в их споре ничья, вмешиваются еще несколько языков, но это меньшее, на что можно было обратить внимание. Особенно когда рыцарь распахивает свои невозможные глаза, вновь начиная дышать и задыхаться, Юсуф не знает какого именно бога благодарить, поэтому благодарит всех, прижимаясь своим лбом к чужому.       - Ты заставил меня переживать, не возвращаясь настолько долго.       - Non devi aver paura, tornerò sempre da te, - голос Николо булькает от крови, но он упрямо обещает возвращаться к своему врагу, другу, дорогому сердцу человеку, любимому. – Давай, наконец, вытащим это из нас?..Пока я еще жив.       Общими усилиями копье поддается.       Им кажется, никому до них нет дела – это не их битва, поэтому все верно, все так, как и должно быть. Николо кроваво улыбается, когда Юсуфу удается соскочить с копья, смеется, притягивая его к себе за шею, прижимаясь лбом и хрипло вздыхая. Глаза в глаза, слова не нужны как тогда, когда они не знали языка друг друга.       Андромаха все же смеется, когда узнает, что их убили во второй раз во время поцелуя.