Use Somebody//Forever

Хёнджин, вообще-то, не верит в вечность. Это сугубо эфемерное понятие, которое всегда несёт за собой необъяснимую тоску и грусть и спорит с главным принципом вселенной — законченностью. Но сейчас ему кажется, что эта пара по истории искусств будет длиться вечно и, может, даже дольше. Хван поворачивает голову вправо и утыкается сонным взглядом в не менее сонного Сынмина, пытающегося сходить за бодрячка с прикрытыми глазами и приоткрытым ртом. Его щека медленно скользит по ладони. Хёнджин знает: ещё чуть-чуть и чужой лоб встретит деревянную парту, поэтому решает предотвратить шум на весь класс: — Эй, Минни, — шепчет, — боишься Кентавров? Тот еле заметно вздрагивает и беззвучно зевает в сторону. — Никто не может быть страшнее человека, который поставил пару по истории искусств первой. А сейчас, будь добр, положи свою руку на стол так, чтобы мне было на ней удобно лежать. Хёнджин не одобряет, но подчиняется, предвкушая то самое чувство онемевшей конечности. — До конца осталось минут семь. Ты точно хочешь идти на рисунок с таким лицом? Русая головушка уже примерно минуту сопела на хёнджиновой руке, и продолжала бы это делать, если бы Хвану срочно не потребовался собеседник. Если бы ваш преподаватель постоянно отвлекался от скульптуры на мифы, растягивая долгие минуты, как пластилин, вам бы тоже захотелось либо поговорить с кем-то на задних партах, либо заняться своими делами. — Да. Почему бы и нет. Сынмин всем своим видом показывает нежелание вести диалог дальше, но это же несправедливо: если Хёнджин жертвует своей рукой, то это должно быть не зря. — Практиканты, не забыл? Ким с глубоким выдохом принимает сидячее положение полностью и протирает глаза. — Мне всё равно. Сынмин никогда не признает, что хочет выглядеть хорошо для незнакомых людей, а тем более производить идеальное впечатление. Рядом с Хёнджином ему определённо стоит быть выше среднего в глазах других, иначе на фоне своего друга он потеряется. Хван никогда не разговаривал с ним на эту тему, боясь задеть его гордость, и никогда этого не понимал, ведь потенциала у Минни намного больше, а что ещё нужно для новых преподавателей? Тем более, если они всего на несколько недель. Хёнджин не углублялся в педагогику и не то чтобы сильно горит желанием выстраивать дружеские отношения с серьёзными художниками, просто почерпнуть от них знаний и опыта будет вполне достаточно. Он слишком скромный для такого, даже если между учителем и учеником всего пару лет разницы. Хёнджину всего двадцать, он ещё не крепко стоит на ногах и не чувствует себя кем-то важным. Ты можешь выбрать прямой путь, но это ещё не всё: тебе решать, идти с расправленной спиной или ползти по нему. Хёнджин что-то среднее. Ему здесь нравится, возможно, только потому, что ничто другое его не цепляет. Цепляет ли его живопись? Во время полного погружения в работу — определённо. По окончанию занятия — уже несильно. Юноша не живет рисованием, в отличии от своих сокурсников, которые в свободное время могли что-нибудь сотворить и имели несколько неучебных скетчбуков. Хёнджин не обрадуется новому набору сухой пастели на день рождения, как это сделал бы Сынмин. Хёнджин оставляет новую огромную синтетическую кисть дома, ведь ему намного удобнее работать старенькой короткой, но пушистой и из мягкого натурального материала. Его карандаши никогда не заточены, а про «клячу» он забыл ещё лет семь назад. Поэтому на следующую пару Хван идёт с арсеналом из двух карандашей, секретной точилки и прошлогодней резинки в виде ананаса. Младшая сестра подарила. Хёнджин заливисто смеётся над хмурым другом, заходя вместе со всей группой в один из самых презентабельных кабинетов этого корпуса. Больше таких огромных скульптур в академии нет, так что это удовольствие временное. Лично Хван не расстраивается: ему намного комфортнее в кабинете поменьше, но роднее. Сынмин больно пихает его в бок локтём, заставляя угомониться и быть приличным, но Хёнджина это веселит только больше. Незнакомая личность у огромных папок с работами заставляет юношу неловко заткнуться и поклониться вместе со всеми. Он не ожидал, что практикант будет выглядеть так… молодо. Хотя, о чём это он? Понятное дело, что к ним пришлют таких же студентов, только чуть старше. Хёнджин представлял себе какого-нибудь более-менее страшненького мужчинку, в очках, может, даже немного пухленького, со вторым подбородком и самой дешёвой стрижкой. Просто большинство его молодых учителей были подобного типажа. Но никак не такими. Хёнджин не может себе позволить рассматривать молодого человека дальше, поэтому уверяет себя, что мимолётного взгляда ему хватило, чтобы предположить довольно крепкое телосложение под большой белой рубашкой, пшеничные волосы и миловидное лицо. «Значит, практикант», — думает юноша и изучает свои относительно новые кроссовки, вставая в один ряд с однокурсниками для уважительного приветствия. Незнакомец оказывается приятно удивлён такой дисциплиной, но даже если бы Хёнджин увидел его реакцию, он бы не понял, почему. — Доброе утро, — решил начать новый преподаватель, и, кажется, все без исключения отметили его неординарный голос. — Меня зовут Феликс Ли, и я буду преподавать вам рисунок и живопись некоторое время. Вы можете звать меня просто «Феликс»: я вряд ли откликнусь на «сонсенним», а вы вряд ли привыкнете к «мистер Ли». Хёнджин задумался. И каково ему будет с таким учителем, если он даже смотреть на него боится? Почему ему не нравится старое-доброе «сонсенним»? Как-то неспокойно на душе, и что-то будто подсказывает, что это только начало. Ким Дахён, стоявшая рядом так, что Хван мог видеть её взволнованные движения ступнями, внезапно выскакивает первая, совсем не стесняясь: — Скажите, Феликс, а откуда вы? Хёнджин подумал, что раз Дахён отвлекает внимание, то можно поднять голову и продолжить рассматривать Феликса, не боясь выдать себя, но он никак не ожидал, что как только он это сделает, то непременно столкнется с таким же изучающим взглядом напротив. Ничего такого, просто Феликсу тоже интересна его группа ребят, с которыми выпала возможность поработать, это просто совпадение, что всё произошло так одновременно. Мистер Ли снисходительно улыбнулся ученице: — Из Сиднея, Австралия. Вау, это впечатляет. Хван уж точно никогда не общался с людьми, которые живут дальше Восточной Азии, и не то чтобы он планировал попробовать… Удовлетворённая ответом одногруппница смиренно делает шаг назад, но всем и так понятно, что ситуация стала намного интереснее, и поводов спросить появилось только больше. Феликс продолжил: — Что ж, если вопросов больше нет, то приступим к работе. Что было последним, что вы рисовали? Хёнджин знает, что Ли рассматривал их работы перед занятием. Не сделать это было бы глупо, тогда зачем спрашивать очевидное? Тем не менее, это не помешало ему тихо указать на огромную голову посередине класса, висящую на чём-то, что закрывает толстый гипс: — Посейдона. — Тогда продолжим, — завидев, что ученики начали расходиться за мольберты, мужчина одним жестом заставил их встать на место. — Что было у вас первым сегодня? — История, — устало отвечает Сынмин, готовый слушать всё, что угодно, только не мифы про древнегреческих богов. Феликс издаёт еле заметный смешок (Хёнджин жалеет, что сумел только услышать это, а не увидеть своими глазами) и меняет курс: — Значит, берите планшеты и рисуйте минимум два наброска. — Зачем? — заинтересованно спрашивает Ёнджун — ещё один друг Хёнджина, с которым тот общается больше, чем с другими ребятами из компании. — Разминка. Хёнджин хмыкнул про себя: такого он никогда не слышал, ведь глаз — не мышца, его не натренируешь, а значит и не разомнёшь, но стоит отметить, что пока отношения складываются неплохо. Может, действительно нужно начать с малого? — А кого рисовать будем? — воскликнула радостная Дахён, приближаясь к новому учителю с деревянной доской в руках. Хван считает, что она слишком бурно реагирует, но не против этого. Не стоя на месте, Хёнджин так же решает пойти за планшетом и неприятно удивляется при виде испачканного в гуаши дерева. Он всё ещё не понимает, почему вдруг их академия стала подрабатывать детским садом, и уж тем более, почему нельзя купить для мелких отдельные доски, но благородно смиряется с участью своих джинсов. Хмурясь от представления очередной стирки руками, Хван улавливает странное тепло в груди. — Меня. Я не хочу, чтобы вы рассматривали меня и отвлекались всё занятие, поэтому сегодня рисуете меня. Теперь все могут глазеть на нового преподавателя и делать вид, что так нужно. Гениально. Феликс сел на перевернутый стул возле стены, облокотившись локтями на спинку, в расслабленной позе ожидая, пока остальные приготовят свои рабочие места и разместятся полукругом. Хёнджин сел сбоку так, что лицо Ли повернуто к нему на три четверти — идеальный ракурс для портрета. — Даю вам пятнадцать минут. Карандаш берётся в руку как-то совершенно неохотно, поэтому Хёнджин принимается изучать натуру без него, нарушая все существующие понятия о том, как стоит начинать. «Думать нужно на бумаге», — звучит на повторе голос его старой преподавательницы по живописи, и Хван невольно вздрагивает, облизывая губы в профессиональном удовлетворении. Линия за линией, Хёнджин перекладывает черты лица на лист, неловко закреплённой тремя старенькими зажимами, и завороженно смотрит на натуру, не обращая внимания на назойливые штрихи сзади. Арин любит почирикать, все уже давно привыкли. Может, он хочет подумать именно о ней сейчас, но построение губ отнимает не только всё внимание, но ещё и дыхание в придачу. Потому что у Феликса такие красивые губы. Нет, Хёнджин не хочет поцеловать их или представить на себе, просто смотреть вполне достаточно. Когда до него доходит, в чём самая завораживающая черта, ему очень хочется поделиться этим с ближайшим сокурсником. Картина себя, кричащего Джинёну: «Ты видел? У него верхняя губа больше, чем нижняя?» быстро растворяется в голове под натиском необычайно красивой формы губ — «лук Амура». Хёнджину интересно, пользуется ли Феликс какими-нибудь гигиеничками-бальзамами, так как на вид его губы выглядят очень мягкими. Отведённое время подходит к концу, и Феликс всё чаще начинает разминать затёкшую шею, но Хёнджин не сочувствует. Он сам в прошлом году два часа с одним перерывом сидел в положении похуже и очень гордится этим. Одно из самых больших недостатков Хвана как художника — это его неумение заканчивать работы. Да, это просто набросок, но и тут должна присутствовать завершённость, чего юноша даже во сне не видит. Он может понять, что чего-то не хватает только через месяц, через полгода, через два часа. Хёнджину очень не хочется прослыть дураком перед Феликсом, поэтому он просто обязан прыгнуть выше головы и произвести хорошее первое впечатление. Никто не может прочитать по лицу нового преподавателя, чья работа его зацепила больше всего. Оказалось, что большинство брали не только голову, но и туловище с ногами, что немного поразило Хёнджина — неужели никто не видит такое красивое лицо? Работы Хвана никогда не были лучшими, да и не будут, но выделиться он всё же смог. Только зачем? Он и сам не знает.

***

Феликсу нравится здесь работать. Несмотря на то, что большинство ребят с его курса отправили по художественным школам Австралии, а их двоих — Криса и Феликса — в другую страну, где детки уже постарше, его действительно всё устраивает. Намного легче работать со смышлёными и осознанными ребятами, для которых рисование — уже не просто хобби, ведь тогда они подходят к делу с максимальной серьёзностью и симпатией. Очень важно любить то, над чем работаешь. Как и Крис, Феликс должен был вести у одной группы сразу три основных предмета, но преподавательница по композиции была непреклонна, утверждая, что без неё ученики пропадут и обленятся. Честно, Феликс пытался стоять на своём, ведь ему нужна практика, в конце концов это то, зачем он здесь. Однако сразу же после грубого отказа он решил не испытывать себя на прочность. Ему же легче будет. Запомнить ребят не составило никакого труда: эта группа была меньше, чем его собственная раза в два, и Феликс конкретно не понимает, каким образом их распределяют, потому что большой разницы между качеством работ этой и соседней группы нет, разве что крисовы детки более уверены в академической графике. Наверное, наличие в учителях директора академии могло что-нибудь прояснить. Феликс приходит за полчаса до начала пары по живописи, чтобы подготовить натюрморт, но этого ему сделать не даёт стук в дверь кабинета. Точнее, не стук, а просто рандомная мелодия, которую кто-то отбивает на бедном дереве кулаками. Ли закатывает глаза и готовится встречать воодушевлённого Криса без объятий. — Феликс! Можно к тебе? — Можно. Он не разделяет того энтузиазма, которым его одногруппник так и цветёт. Более того, они даже не друзья, по крайней мере, им ещё слишком далеко до этого, хотя Крис так не считает. Феликс ради приличия отзеркаливает улыбку и начинает слушать мешанину из англо-корейских слов. — Представляешь? Ребята позвали меня в «Пантеон»! Но моя мама внезапно поняла, что у неё есть сын, поэтому после работы я либо хочу спать, либо умереть. Вообще, я с группой довольно хорошо подружился, — заметив ехидство в лице напротив, продолжил, — да, я говорил это вчера, но сейчас прям точно! Мало того, что в «Пантеон», так ещё и на день рождение пригласили! Я, конечно, отказался, хотя девочка довольно милая. Феликс начинает потихоньку выдыхать, потому что Крис, видимо, уже кому-то высказался. Если бы Ли был первым на очереди, то этот разговор затянулся бы, как минимум, на час. — Ты помнишь, что нам сказали про отношения с подростками. Отвернувшись обратно к окну, Ли позволяет себе почувствовать лёгкое раздражение. И недели не прошло, как он здесь преподаёт, но его ещё никуда не звали. На самом деле, хочется быть в чём-то похожим на своего сокурсника, но у Феликса немного другая тактика. Выбрав стратегию создавать лишь иллюзию сближения, он и не надеялся, что получит столько отдачи. Несмотря на то, что у него в два раза меньше новых подписок в инстаграме, чем у Криса, Феликс считает, что делает всё правильно. Было где-то пять уроков, и за это время он вполне мог разговорить учеников и ввести их в зону комфорта, потихоньку привыкая к ним, ну и наоборот. — Ну я же не собирался с ней встречаться. Феликс не сомневается. Просто Крис такой Крис, что никто совершенно не удивится, когда услышит оправдания по типу: «это искренние чувства, они всегда спонтанны» или «я думал, что таких красивых девушек не бывает». — Они ещё несовершеннолетние, Крис. Просто будь осторожен. Заботой тут и не пахнет, просто если будут проблемы у одного, то они будут и у другого тоже. Зато пахнет колючей завистью: успехи (вообще не нужные ему) Криса в общении с учениками невольно задевают самолюбие Ли, и только поэтому он решает быть мягче и разговорчивее. Спустя пять минут Феликс остался один в средней прямоугольной комнате. У него осталось совсем немного времени, чтобы найти в мрачной подсобке что-то, что будет соответствовать заданию. Но и от этого его отвлекают приглушённые недовольные вопли за дверью. — Сынмин, я не могу больше! Эту старую каргу уже давно нельзя подпускать к детям! Голос показался смутно знакомым. Отворив дверь, Ли наткнулся на одного хмурого Хёнджина и ровно одного спокойного Сынмина. — Ой! Феликс! Здравствуйте, мы думали, вы ещё не пришли, — начинает извиняться Ким, но Феликсу становится только интереснее. — Ничего. Проходите в класс. Было видно, что в Хёнджине бушует целая буря. Ли решает подождать, пока ученики войдут в класс, а потом уже расспрашивать. — По какому поводу боевой раскрас? Хёнджин нервно смотрит в зеркало на шкафу и трёт красное пятнышко от краски на щеке: — Чхве Соён. Феликс ещё никогда не слышал, чтобы дети называли преподавателей по имени, тем более полному (сам себя не считая), это в Корее точно из разряда дикого неуважения. — Его выгнали из класса, — поясняет Сынмин и садится на табуретку у подоконника, — второй раз за год. Брови Феликса поползли вверх, вообще, они всегда так делают при упоминании той самой преподавательницы по композиции, но сейчас сочувствия намного больше. Он знает, что Хёнджин хороший ученик, но что могло его довести до конфликта, Ли даже не представляет. Сам же Хёнджин кидает свою сумку на табурет рядом с таким звуком, будто там сто кирпичей, и садится на холодную плитку: — Первый. Тогда я, вообще-то, сам ушёл. Феликс отходит за тёмной глянцевой вазой, кидая тихое «верю», и оставляет этих двоих тихо переговариваться. Он бы не пошёл за своим другом, которого выгнали со скандалом, под угрозой такой же судьбы. Всем прекрасно известно, как твоё окружение на тебя влияет, а уж тем более в глазах неприятных учителей. Это слишком рискованно для того, кто ставит карьеру выше пятиминутных друзей. Хотя, Ли не может сказать, как долго Сынмин дружит с Хёнджином, но вряд ли даже два года могут помешать мечте. Хёнджиновы длиннющие ноги мешают Феликсу пройти к низкому столику, где уже были развешаны драпировки, поэтому Феликс тоже решает чуть отдохнуть и подсаживается к парням с другой стороны, бережно обнимая почти полуметровый сосуд. — Я просто хочу сжечь все эти грёбанные эскизы, которые я вчера до трёх ночи старался рисовать. Долго ещё до двадцать пятого? — устало спрашивает Хёнджин и беззвучно кладёт голову на седушку табурета, предварительно распустив свой хвост. Феликс знает, что за это шея юноши спасибо не скажет, но тактично отмалчивается, продолжая зримо наблюдать. Он мог бы включиться в диалог, но для этого нужно знать, о чём они говорят. — Завтра, Хёнджин. Сегодня двадцать четвёртое, — посмеиваясь, отвечает Сынмин. Феликс всё ещё не понимает абсолютно ничего. — О, правда? — Хван резко поднимается и тут же вопит от колючей боли, потирая шею, — Ай, больно! Сынмин кидает короткое «заслужил», и Феликсу просто становится жалко бедного пацана. Ли со вздохом отставляет вазу на подоконник и подсаживается настолько близко, насколько это вообще возможно в таком положении, чтобы ему самому было удобно положить свои руки на больное место. Хёнджин же не положит голову между чужих ног, но это не обязательно. Феликс может позволить себе пару минут дискомфорта в кривом изгибе. — Где болит? — Справа… айщ! Хёнджин жалостливо скулит, когда ловкие пальцы надавливают там, где нужно, но Феликс беспощаден, хотя и интенсивность постепенно снижает. Ему главное заставить ученика встать обратно в строй, чтобы можно было спокойно работать и не смущать остальную группу, но что-то подсказывает, что госпожа Чхве слишком постаралась. — Плохой день, да? — Ли просто пытается разговорить парня, надеясь смягчить его нрав нежным массированием. Заметив, что Хёнджин постепенно расслабляется и потихоньку облокачивается на его ногу, Феликс садится удобнее, но руки не убирает. — Отвратительный. — Вы прямо как бойфренды, — говорит всё это время сидящий рядом Сынмин, посматривая в свой телефон. Хёнджин опять вскакивает, на этот раз без повреждений, и грозно смотрит на своего непоколебимого друга. Феликс, потеряв тепло, просто посмеивается, ему есть чем заняться и без этих сумасшедших подростковых провоцирований. — Сынмин! Не ожидал от тебя такого, — Феликс не видит, но догадывается, с каким лицом сейчас стоит его ученик, это заставляет его улыбнуться и продолжить дальше заниматься своими делами, слушая чужой разговор. — Какого? Сзади слышится выразительное цоканье, а Феликс решает свою дилемму, протирая предметы от пыли соседней драпировкой, ведь ему просто уже некогда бегать мочить тряпки туда-сюда. До того, как отпустят остальную группу, остаётся совсем ничего, а ему ещё второй натюрморт ставить надо, не будут же двенадцать человек толпиться в одной части класса, пытаясь за спинами товарищей рассмотреть стеклянную посудину? Ли обратился к работам: большинство учеников уже закончили писать прошлые композиции, сейчас нужно будет заняться новыми. Но времени нет! — Так ты завтра идёшь? Я не хочу весь вечер общаться с Джисоном, он меня напрягает. А ещё постоянно лапает, — проворчал Хёнджин и уселся на подоконник, завесившись выцветшими волосами. Феликса немного возмутила кое-чья своевольная задница возле папок, поэтому его вредности не было предела: звонкий шлепок по ляжке, и место волшебным образом стало снова свободным. — Кыш! — притворно-грубого голоса вполне хватило, чтобы Хван так же драматично пискнул и послушался. Сынмин посмеивается. Феликс может его понять, правда, но он старается относиться ко всем ученикам одинаково, уделяя им одно и то же внимание. Вообще, Ли старается просто относиться к ним, как изначально и планировал, делая из себя фактически Кристофера, но при этом он почему-то не учёл собственную личность. Размышляя об этом опыте ещё там, в Сиднее, Феликс искренне считал, что пока это его временная работа, то и стараться в искренность не стоит, только зря эмоциональные запасы истратишь, а одиноким он точно не будет с таким общительным сокурсником. Однако собственный дискомфорт смог помешать, и сейчас его действительно волнует прогресс. На самом деле, это оказалось намного легче, чем ожидалось: всё-таки, большая часть его образования была посвящена тому, как работать с детьми, а не со взрослыми. Хотя здесь, в Корее, к двадцатилетним парням и девушкам всё ещё относятся, как к пятнадцатилетним, что непосредственно влияет на их социальное сознание. Если бы это была страна с другим менталитетом, Феликса бы не пустили преподавать в академии. — Конечно иду. Как раз сожгу всё то, что мама гневно отстаивала на прошлом просмотре. Вчера она кинула мне работы в лицо, думаю, они ей больше не нужны. Кстати, мне тоже не нравится Джисон. Пока ученики разговаривали на свои темы, Феликсу пришла в голову одна идея, но он ещё не продумал до конца, как осуществить её и не выглядеть жалким. — У него невыносимый характер, к слову, у твоей мамы тоже. Но она хотя бы не кидается на меня с объятиями каждый раз, когда видит поблизости. — Она вообще ни на кого не кидается с объятиями. — Соболезную. Просто не позволь матери твоих будущих детей делать так же. Я верю, из тебя выйдет хороший отец. Только не забывай кормить их вовремя, а то твоя бедная крыса до сих пор преследует меня во снах. Но крысы, вообще, даже милашки, когда не двигаются. Двое тихо похихикали, но не долго. Феликс замечает, как ловко Хёнджин поддерживает друга, одновременно избегая его проблем под навесом собственных. — Как у вас с портретами? — прерывает тишину Ли, закрывая работы толстым куском картона. — Никак. Из нас всех они получаются только у Хёнджина. — Отлично, значит его и рисуете сегодня. Феликс не уверен, но, кажется, Хван начал танцевать от воодушевления, приостанавливаясь на секунду: — Всё занятие? Теперь становится ясно, с кого рисовали котика из Шрека; с таким взглядом Хёнджин мог бы выпрашивать что-угодно у кого-угодно со стопроцентным шансом успеха, Ли абсолютно в этом уверен. Получив спокойный кивок, оба разделилась на два противоположных мнения и незамедлительно: кто-то продолжил упадочно танцевать и ставить в опасность весь навесной потолок помещения, а кто-то обречённо простонал и скатился по стеночке. — За что? — вздыхает Сынмин, устало зевая в ладонь. Отголоски воодушевлённых разговоров за стеной слышались с каждой секундой отчётливее. Феликс убеждён в том, что если он заставит Хёнджина молчать всё занятие, то и остальные тоже разговаривать не станут за отсутствием главного собеседника. Тем более, на серьёзную работу он сегодня не настроен. Пока ученики готовят свои рабочие места, Ли продолжает возиться с натюрмортами. Посадить Хвана на стул не займет и трёх минут, поэтому можно не спешить. — Феликс, вы уже знаете? Сегодня опять, наверняка, будут осуждать нашу группу в учительской. Конечно, знает, именно поэтому он так редко там появляется, но на вопрос Суджин отвечает отрицательно, всё-таки, он не знает ни малейших подробностей о том, что произошло. Ребята в последнее время делятся с ним многими вещами из их общей сферы, но до самых косточек пересчитывать не позволяет дисциплина (Крису она никогда не мешала). — Госпожа Чхве раньше была деканом факультета, но даже после ухода с этой должности по состоянию здоровья продолжает отлично манипулировать вышестоящими. Хёнджин не первый, на кого она срывается. Но и остывает она довольно быстро. — Суджин, вряд ли репутацию нашей группы можно опустить ещё ниже, — нахмурившись, выдаёт Ёнджун и продолжает копаться в своей сумке возле мольберта. — В любом случае, госпоже Чхве просто не нравится то, как Хёнджин мыслит творчески, поэтому всячески его пресекает, как и сегодня. Феликсу становится неинтересно уже после второго предложения, но он стоически изображает любопытство, продолжая разрезать большие листы ватмана канцелярским ножом. В шкафу остались из разрезанных только тонированные листы, и он не хочет их использовать в экспериментальном этюде, слишком жалко. Ли кивает и указывает на материал, бросая короткое: «Прикрепляйте». Довольно визгливая Дахён в уголке доводит бедного Хвана расспросами о прошлом занятии. Феликс не вслушивается, пока до ушей не доносится собственное имя: — … а вообще, что ты тут разлегся? В смысле тебя рисовать? Феликс, мы что сегодня Хёнджина рисуем? — Да, его лицо. Шок на лице Дахён сменяется раздражением, а потом обратно, останавливаясь на довольно хитром выражении. Ли заметил, что эта девушка намного смелее остальных, что делает её невероятно милой, наверное, поэтому она здесь как негласный лидер. — У нас есть предложение, от которого вы не сможете отказаться. На этот раз заинтересованность была неподдельная, но половина мыслей в феликсовой голове занимало: «На что же посадить Хёнджина, чтобы он отсидел два с половиной часа?» — Мы постараемся нарисовать портрет, только если вы пойдёте с нами завтра в «Пантеон». Вы же слышали про это место, не так ли? Конечно, он чувствует удовлетворение. Его позвали в «Пантеон» почти тогда, когда и Криса, а это значит, что он двигается в правильном пути, по крайней мере, это чувствуется всем сердцем. — Я завтра заканчиваю в шесть, для вас это не поздно? Лица половины класса так точно озаряются улыбками: от неловкой Джинёна, до во все тридцать два Дахён. И как он может отказать таким милашкам? Возможно, после того, как он узнает ребят получше, будет легче с ними работать? Они будут относиться к нему как к другу и преподавателю одновременно, но такого панибратства как в другой группе у них не должно быть. Хотя бы потому, что Феликсу всё равно на самих ребят, ему важны их успехи и прогресс. — Самое то! Мы никогда не жжём до заката. — Что жжёте? — Да разное. Это как ритуал: когда мы сжигаем бесполезные идеи, мы освобождаем нашу голову от них и готовы к новым задумкам. Интересно, но до жути суеверно. У Феликса никогда не было нужды верить в подобные или страшные вещи про сглазы и проклятия, но это действительно впечатляет. Что ж, если его ученики таким образом облегчают свою жизнь, то он не в праве судить. Удовлетворившись ответом, Ли приводит всех обратно в рабочий дух одним жестом рук; стул к софиту пришлось поставить свой, так как он был самым удобным, да и Феликс сам редко сидит за учительским столом. Хёнджин в готовом настрое плетётся на предложенное, жмурясь от яркого света прямо в лицо, дожидаясь, пока его отрегулируют. — Нет, с волосами, — пока Хёнджин поправлял одежду, Феликсу пришлось ненадолго бросить софит и самому расплести хвостик, потому что не натура ставится под свет, а свет ставится под натуру. Сейчас Ли видит в нём именно это — натуру, и его совершенно не волнует, как это выглядит со стороны. Руки сами расправляют мягкие чуть осветлённые волосы на свой лад, руководствуясь своими эстетическими инстинктами: Феликс делает чётче пробор и укладывает чёлку легкими движениями пальцев, замечая пристальный взгляд на своём лице. Хёнджину должно быть неловко, каждому бы было неловко, но ему почему-то нет. Хван просто не дышит или дышит, но очень и очень осторожно. Феликс от усердия сделать парня максимально живописной натурой, даже губы облизывает, закусывая — он делает так всегда, когда что-то пишет или рисует, стараясь изо всех сил — и только тогда Хёнджин перестаёт рассматривать его лицо. Ли не решается ставить свет под дикими углами, пусть лучше ученики получше схватят черты лица, налажать с тенями они ещё успеют. Оставив ребят намечать основные линии, Феликс пошёл в другой кабинет искать памятки по портретному мастерству, которые обычно всегда дают детям в школах. Учитывая, что это академия, ламинированные листочки с черепом в каждом классе не валяются, потому что программа обучения рассчитывает на развитые навыки в этом деле. В итоге, что-то подобное он находит через минут десять-пятнадцать, вспотев и ободрав руку об острый угол шкафа. Небольшой свёрток с пропорциями был где-то вдалеке за ватмановскими листами, видимо, им давно не пользовались. Феликс надеется, что все его усилия были не зря. Когда в классе он не увидел ни одного приличного наброска, стало неясно, что ощущать: с одной стороны, вся беготня была не зря, а с другой — это ужас академика. Несмотря на то, что осталось всего несколько минут, лёгкая атлетика для него только началась. Бегать от мольберта к мольберту и тыкать противоположным концом длинной кисти в работы оказалось тем ещё занятием. Благо, большинство хотя бы улавливало парные плоскости. От учеников не требовалось точного построения за час, просто основных линий было бы достаточно, чтобы приступить к этюду акварелью, но самым сложным для класса оказалось правильно провести скулы (а для кого-то, кто сидел совсем сбоку, всего одну). — Вспоминайте череп. Вы должны были рисовать его в трёх вариантах, неужели вам не увидеть параллельность скулы и линии челюсти? — Феликс подошёл к мольберту Мунбёль, прикладывая к двум линиям карандаш и кисточку, — Почему они у тебя пересекаются? Нос — «Меньше!», глаза — «Ниже!», шея — «Тоньше!», но все исправления были катализированы только учителем, что было неправильно, ведь каждый сам должен увидеть свои ошибки на живом примере. В конец Ли просто понял, что лучше он покажет на натуре, чем каждому тыкать во что-то одно; к сожалению, книги других преподавателей он брать не решался, да и в классе разбор черепа тоже не висел, как в школах. Тем более, рисовать сейчас голову Вольтера по памяти было бы просто потерей времени. Хёнджину придётся потерпеть. — Смотрите все сюда, — дождавшись внимания, Феликс взял ручку с журнала позади себя и принялся показывать главное, не дотрагиваясь до кожи чужого лица, — Основа — плоскости, вы должны разбить его лицо на как можно меньше плоскостей. Напоминаю, лоб, — ручка параллельно бровей, — хотя бы горизонтальная плоскость, дальше — брови по парным точкам, — пальцы почти касаются уголков бровей, — кончик уха, — ведет, еле заметно, пальцами по виску и убирает прядь волос за ухо со стороны софита, — соединяете с кончиком брови, нос строите; намечаете, просто намечаете, Сынмин, глаза, — пальцы на уголках прикрытых глаз со слегка подрагивающими ресницами, — потом строите глазницы — здесь тень от носа, тут часть скулы на свету, далее — плоскость щёк, — проводит ладонью вдоль затемнённой щеки, не касаясь, — тут рефлекс, обозначьте одной линией, и в конце просто намечаете рот с подбородком. Если и близко не получается, ну постройте дополнительные линии снизу, — Феликс действительно старался не задевать, но губы Хёнджина такие пухлые, что не коснуться их не получилось, — уголки губ у молодых людей всегда устремлены вверх. Обращайте внимание на общие пропорции, повторите форму верхней губы. И приступайте уже к акварели, слишком долго строите! Феликсу удалось что-то вбить в эти головешки по теме, но в итоге получились работы, всё ещё далёкие от идеала. — Собирайтесь. Усталые ученики почти стукнулись головой о мольберты и скатились вниз, кто-то даже пропищал что-то похожее на «ура», Хёнджину тоже пришлось несладко: — Ой-й, у меня так болит спина! Феликс, вы можете мне сделать массаж поясницы? Ну это вообще уже неслыханная наглость. Конечно, сейчас он всё бросит и побежит разминать бедному Джинни спинку, как будто у сидящих всё это время на деревянных низких табуретах остальных ребят она не отваливается. — А массаж ягодиц тебе не сделать? Кто-то посмеялся после напряжённого дня, а Дахён негромко вставила «Я бы от такого не отказалась». Феликс сделал вид, что он этого не заметил.

***

Три баночки яблочного сидра благополучно лежат в рюкзаке, обнимаясь друг с другом. У Хёнджина сегодня настроение такое — обнимательное, когда дело доходит до «Пантеона», а значит и до небольшого скопления людей, Хван всегда становится очень тактильным и любвеобильным. В нём, на самом деле, очень много любви, которую он, не догадываясь, куда деть, пытается раздать всем и каждому. Иногда это выглядит странно, но обычно жертвы неожиданных объятий смиряются со своей участью и больше не смущаются. У стадионных ворот, к его удивлению, никто не стоит и не караулит; обычно Бомин из параллельной группы всегда встречает его вместе со своей девушкой. Оставив своего железного коня с обратной стороны входа в здание, Хёнджин прислушался: рычащий мотор больше не мешал громкому смеху долетать до ушей, а потом раздалась и негромкая музыка. Ветер ударил в спину, зашумели опавшие грязно-жёлтые листья, а юношу обдало порывом тёплого воздуха — лучше бы наступающий дождь прошёл побыстрее, не будут же они жечь в помещении. А предание традиции — худшее, чем мог бы закончиться сегодняшний день. В помещении, круглом в плане и расписанном с пола до потолка, в нос сразу забивается запах хмельного пива, которое Хёнджин не переносит, а в глаза бросаются острые осколки некогда полноценной бутылки, по-видимому, Сохён. Молодая девушка, одна из лучших подруг Сынмина из академии, на корточках оплакивает свою потерю, пока сам Сынмин показательно закатывает глаза над ней, делая вид, что его это совсем не тревожит. Хёнджин вздрогнул; чтобы такая девушка, как Сохён, пила подобное пойло? Он никогда не придерживался старых взглядов и стереотипных гендерных ролей, но, о великие создатели сладкого вишневого пива, пить такое не станет никто до тридцати пяти лет уж точно. Кто-то кидается к Хвану поприветствовать, кому-то хватает кивка или обычного выкрика издалека — он всем вежливо улыбается и учтиво кланяется; несмотря на обилие голосов и разного шума людей в этот раз было совсем немного, поэтому любопытству Хёнджина ничего не мешает, как всегда: — А что, сегодня половины первой нет? Ёнджун, всё это время настраивающий какую-то технику у одного из окон, расслабленно отвечает: — Домашка. Их временный препод задал им столько набросков, что Джисон до сих пор нас сидит рисует, — он кивает на потрёпанный темный диван, на котором сидит, подобрав ноги в турецкую позу, Джисон и сосредоточенно рисует Дахён у одного из стеллажей. Смесь облегчения и разочарования волной опускается на Хёнджина: как же хорошо, что Феликс задаёт им не так много, как бедняжкам из параллели, с другой стороны, хотелось бы встретиться всем вместе. Кстати, сегодня же к ним должен будет присоединиться Феликс! Хёнджин действительно взволнован, его ладони начинают немного потеть, но в этой взволнованности нет ничего необычного, в плане, просто новый человек, мнение которого ему важно, оценит все нарисованные фрески и их местечко в целом! Плюс, здесь хранится его несколько незаконченных работ по композиции, которые неплохо было бы сдать к концу семестра, и зрелый взгляд на них был бы очень полезен. Хёнджин понимает, что разница у них совсем небольшая, по нескромным исследованиям девчонок его группы, Феликс старше их всех на три года. Это забавно, наблюдать, как Дахён с Чеён шепчутся каждый раз, когда преподаватель нагибается к их мольбертам, чтобы указать на неточность. Хёнджину внезапно становится интересно, что будет с Феликсом, если он закрутит роман с какой-нибудь из учениц. Мило улыбнувшись Ёнджуну, он плетётся дальше, надеясь, что его не заметит одна коварная морда, но подходить близко к Дахён было главной ошибкой этого вечера. — Хёнджин-и! Привет, бро! Джисон определённо ждал, пока Хван подойдет к нему и, возможно, не станет брезговать их общением, но, видимо, не в этой жизни. Да и дело было не в Хане, а скорее в диване — он был ни разу не презентабельным, да и плюсом даже не их группы, поэтому Хёнджин просто машет ладошкой и принимается доставать красочный плед из рюкзака. Мягкие крупные матрасы обычно плотно разделяют чьи-то филейные части от холодного пола, но и на них садиться было небезопасно, по этому поводу кто-то всегда приносил что-то ещё из дома. Матрасы от дивана ещё отличало то, что на них можно усесться большой компанией, а не ютиться в виде бутерброда. При мысли о том, как он плотно прилипает к Джисону, у Хёнджина случился микроинсульт. Как только Хёнджин устроился поудобнее и зевнул, его тут же потянули сделать пару снимков на полароид; он, конечно, поворчал, потеряв только приобретённое спокойствие в мышцах, но святое достал (всё святое всегда носится рядом с сидром). Многие уже довольно хорошо проводят время, он может наблюдать это отстранённо ото всех через камеру: снимок, где Сынмин весело катает Сохён на спине, падает в ноги к тому, на котором Джинён вдумчиво читает книгу на подоконнике, поправляя очки. Хёнджину нравится фотографировать, это почти как растягивать мгновения прошлого за бесплатно и навсегда. Они больше никогда не вернутся в этот миг, но память о нём всегда будет жить в какой-то непрочной бумажке. Вообще, Хёнджин пришёл сюда первым делом отдохнуть, поэтому настала его очередь расслабиться и растянуться на пока ещё никем не занятом матрасе. От пледа веет домашним теплом и уютом, так что новый зевок так и напрашивается вырваться из-под ладони. Прохлада обдаёт затылок юноши, перебирая отросшие рыжеватые пряди, но окна все напрочь закрыты; радостный писк Дахён и разочарованный стон Джисона — совсем не то, что он хочет слышать прямо сейчас, но приходится с этим мириться. Входящих радостно встречают, низкий голос раздаётся в оглушительной акустике, который ещё цветочки по сравнению с громким возгласом девушки: — Здравствуйте, Феликс! Мы рады, что вы согласились прийти! А это вам, как гостю, пирожные! Хёнджин будто видит затылком эту неловкую улыбку преподавателя, слишком уж он часто засматривался на его реакцию на такие очевидные подкаты. — Эм, спасибо, ребят… — Чувствуйте себя как дома, здесь всё — общее! — произносит Чеён, и Хван хмурится. Он не видел её уже два дня по причине болезни, но было неудивительно, что она не пропустила сегодняшний день. Размышления приводят лежащего на спине ногами к стене и головой посередине матраса Хёнджина к выводу, что девушка привела Феликса, но не могла же она сделать этого одна? Или могла? Из транса его вытащила мягкая просьба сверху: — Я присяду? Хёнджин резко открывает глаза, будто бы он не может узнать чужой голос, и натыкается взглядом на желтоватый потолок с круглым окном посередине. Конечно, чтобы увидеть Феликса, ему придётся сказать «прощай» своей шее, и Хван ловит себя на мысли, что ради массажа он пойдёт на это. Удостоверившись, что это действительно Феликс, а не инопланетное существо, переодевающееся в кожу людей, Хёнджин возвращается в исходное положение без происшествий. — Конечно. Он буквально чувствует с закрытыми глазами, как Феликс разглядывает это место и останавливается на фреске как раз возле матрасов, осторожно опускаясь рядом. Пружины подминаются совсем немного, из чего Хёнджин делает вывод, что гость сидит на краешке, ему некомфортно, в отличии от самого Хвана, и он находит это странным: никогда бы не подумал, что лежать в неформальной обстановке рядом со своим преподавателем может быть так привычно. Даже его любимая учительница, госпожа Сон, когда приглашала на чай с бубликами, не могла создать такой атмосферы. Наверное, сказывалась небольшая разница в возрасте. — Здесь уютно. А чьё это помещение, и почему вас до сих пор не выгнали отсюда? Хёнджин действительно надеялся, что экскурсию Феликсу уже давно провели, и трещащие наушники с гидами в виде одногруппников уже не требуются, он правда хочет просто полежать и не двигать даже ртом, но как можно отказать? Тем более, уважительной персоне. — У Ёнджуна папа — мэр. Ему выделили деньги на ремонт стадиона, но он оказался несрочным, поэтому мы здесь. — Так в любой момент вы можете потерять это место? Никто и не задумывался об этом. Все ребята преобразовывали «Пантеон», чтобы иногда проводить здесь время и наслаждаться им здесь и сейчас, казалось бы, зачем столько стараний? Хёнджин понимает, что все нарисованные фрески были созданы не для того, чтобы быть на века, а чтобы создать атмосферу на каких-то пару лет, ведь само удовольствие от рисования такого ни на что не променяешь. В любом случае, гадать о будущем Хвану никогда не нравилось. — Получается, да. Понравились фрески? Вот эту, — тыкает потрёпанным кроссовком в стену, — мы с Сынмином рисовали. — А кто изображён? — Это Сатурн. Мы сначала хотели всех семерых стилизовать под планеты, типа космической темы немного вбахнуть, и даже до потолка бы достали, если б краска с крыши так не осыпалась. Вообще, я хотел кольца нарисовать и там, может, своего чё добавить, но Чеён убедила, что лучше оставить как в оригинале. В итоге вышло гармонично с остальными, — вдохновляясь темой разговора, Хёнджин активно жестикулирует и сгибает ноги в коленях, его взгляд скользит по так и не расписанному потолку, — Чеён и Дахён, кстати, Венеру рисовали, вон там, возле плиты, но в итоге за них доделывал всё Марк. О, Марк нам в прошлом году помогал с этим, ты заметил надпись на входе? Жаль он выпустился уже, но иногда приходит к нам на немного. — Надеюсь, тут никто не похоронен, — смешливо комментирует Феликс, не зацикливаясь на неформальном обращении к нему. Вряд ли Хёнджин сам заметил это. — Конечно нет, — он хихикает и находится в одном шаге от удара головой о твёрдый матрас, но сдерживается, не желая портить укладку, — но хотелось бы, конечно, окна заделать для пущей реалистичности, кроме круглого, естественно. Это уже безнаказанным не осталось бы; мы, по сути, вандалим на охраняемой территории… Хёнджин на секунду представил его «Пантеон» без типичных окон в стене и зажмурился: выглядело бы ужасно, хотя бы потому что тот человек, кто строил стадион, не был гением древнеримских времён. — Вы молодцы. — Да, мы старались над этим целый год; большинство ходило расписывать до занятий, пока солнце только встало, благо, у нас тогда ещё работали батареи и можно было сварить кофе. — А что сейчас? — Отключили. Не выгодно. Больше нечего сказать ни одному, ни второму. Хёнджину комфортно и в тишине, правда после непрерывной болтовни немного захотелось пить. Три баночки всё также и остаются лежать нетронутыми, потому что Хван никогда не пьёт один, потому что это то же самое, что признать свою никчёмность и одиночество. Или алкоголизм. Волнение уходит на задний план, Хёнджин снова расслабляется и прикрывает глаза, глубоко вздыхая; нос щекочет сладковатый парфюм, которого он раньше не слышал. Феликс действительно хотел сюда прийти? Все до последнего сомневались в этом, но Хёнджин был проще — ему всё равно, ну, может, чуточку интересно в профессиональных целях. Придёт или нет — не его дело, в конце концов, не он же звал собственного преподавателя на исключительно подростковое мероприятие. Хёнджин мог бы чувствовать раздражение из-за новой персоны в их застоявшейся компании, но просто не имеет ничего против. В любой момент эта затея может обернуться как во что-то весёлое, так и плохое, как и со всеми ситуациями в мире, и только Хёнджин может решить для себя, как ему поступать. Он выбирает привычное «ничего не изменять». Так уж получается, что на каждой развилке Хван сворачивает только тогда, когда возможности стоять больше не остаётся. Юноша не успел удивиться, почему те, кто так яростно хотел Феликса в «Пантеоне», оставили его без своего внимания, как тут же подходит милая Суджин с очаровательной улыбкой. Признаться честно, Хёнджин год назад конкретно так залипал на девушку, но она на него не особо. — Ну как вам пирожные? По секундной заминке Феликса, Хван понял, что пирожные ему примерно никак, учитывая, что он даже их не открывал. — Я ещё не пробовал. Кстати, тебе идёт новая причёска. Это было уже любопытно. Хёнджин в привычном жесте повернулся обратно на живот, чтобы собственными глазами лицезреть аккуратное каре брюнетки. Не отказав ей во внимании, он тоже поставил лайк, наблюдая за смущением Суджин, и всё-таки она очень милая. — Ой, спасибо… Теперь Хван мог видеть недовольную моську Дахён за стеллажом, на которой так и было написано что-то про нерезонное собственничество и ревность, а следующая реплика Ким заставила его буквально хохотать. — Суджин-и, не могла бы ты мне помочь с учебниками по орнаменту? «Суджин-и» извинилась и удалилась на совершенно ненужную помощь, ничего не подозревая, как же они не понимают, что им ничего не светит? Хёнджин, хихикая, опять лежит на спине уже намного ближе головой к Феликсу; тот обречённо выдыхает и вопросительно смотрит на ржущего почти под боком ученика: — Что смешного? — Они так стараются тебе понравиться, это о-очень мило и глупо; почти как заставить соревноваться за ничего — только отношения между собой испортят. Сквозь улыбку (кто не улыбнётся, когда возле тебя валяется кто-то, кто смеётся так ярко и заливисто) Феликс произносит: — Ты жесток, Хёнджин. — Я? Ну да, лучше быть тем, кто боится сказать, что ему не нравятся пирожные и он не собирается их даже пробова… — примерно на этом моменте в лицо Хвану прилетела мягкая пыльная подушка и шутливо-раздражённое цоканье. Это было довольно хорошим приёмом для того, кто совсем не знает Хёнджина, потому что заткнуть его как раз получилось, правда не без сопровождения еле слышного чиха. Пока младший садится, потирая лицо, Феликс распаковывает пирожные; коробка от безе с хлопком приземляется как раз позади и тут же попадает в цепкие лапы Хвана. — О, они с персиком! Мои любимые… — бессовестные глаза умоляюще смотрят прямо в душу Феликса, надеясь манипулятивно подёргать за ниточки и выпросить всё, что нужно. — Обойдёшься, я сам всё съем. У тебя и так персик отъеден. Хёнджин не сразу понял смысл данного высказывания, а когда до него дошло, на лице добавилась парочка помидоров. Продолжить тему собственного персика ему просто не хватило смелости, это слишком смущает. Зато думать об этом никто не запрещает и не запретит: Феликс действительно рассматривал его сзади или это просто так было сказано? Видимо, Хёнджин никогда не узнает. Слышал бы сейчас этот разговор Сынмин, забуллил бы друга до смерти своими подколами. Феликс показательно жуёт сладость над сложившим руки на груди учеником, даже крошечки не обронив. Хёнджин, пока наблюдал за уплетанием любимого лакомства кем-то другим, вовремя вспомнил, что когда-то хотел пить. А следовательно, что хотят пить они оба. Надутые губы растянулись в хитрющей улыбке: — У меня есть лишняя банка сидра. — Предлагаю обмен, — доев всего одну (на большее, видимо, не способен) пироженку, Феликс соглашается на сделку. — Тебе с трубочкой? Хёнджин на секунду замер, не понимая, с какого момента исчезли формальности в их диалоге, но продолжил копаться в сумке, как ни в чём не бывало. Ему отвечают положительно. Хван не понимает, зачем купил целых три штуки, наверное, парочка для него и Сынмина и одна запасная. Ким же продолжает катать в украденной тележке Сохён и даже не думает о бедном брошенном Хёнджине. Тот понимающе кивает головой без лишних слов и жалований. Замечая всё больше людей в помещении, Хван двигается ближе к стене с сидром в руках и надевает капюшон от особенно надоедливых, но не то чтобы это помогает. — Эй, Джин-и, хочешь постучать в мой бубен? — играя бровями, спрашивает Джисон, а Хёнджин корчит лицо в гримасе отвращения. Отвращения как и к ужасным подкатам, так и к выдуманной глупой традиции перед каждым началом этого цирка бить в какой-то потрёпанный бубен. Настала очередь Феликса смеяться, но в отличии от самого Хёнджина, он делает это очень тихо, прикрываясь ладошкой. Младший бы всё отдал за то, чтобы сейчас спокойно дотянуться и ущипнуть Ли. Джисон дожидается, пока все посмотрят на него, и звенит в свой дурацкий бубен. Бесконечное за всю его жизнь закатывание глаз Хёнджину не мешает увидеть, что к нему быстро протянулся Сынмин и устроился рядом. Хван не хочет делиться пирожными ни с кем, поэтому надёжно прячет их в рюкзаке, но соблазн съесть ещё одну намного сильнее силы воли юноши, поэтому кругленькая безешка отправляется в рот полностью. Он жмурится от терпкого вкуса маракуйи, потирая уголки губ пальцами, и никак не ожидает увидеть всё такой же насмешливый взгляд Феликса напротив. — Так-так, все рассаживаемся в круг, давайте, быстрее, быстрее, Арин, двигайся, — казалось, Джисону тут не все особо рады, но чисто из приличия держаться и не говорят ему совершенно ничего. Бесполезная трата времени и нервов. Сохён из-за сынминовой спины довольно распевает песни, доносящиеся отдалённо из чьей-то колонки, Ёнджун извиняется перед всеми за отсутствие привычных чипсонов по причине обжорливости Чеён и Джинёна. Хван не расстраивается по этому поводу: он бы всё равно не позволил крошить на свой любимый плед. Все послушно ждут, когда Сохён заглохнет, и можно уже будет начать. — Итак, спасибо всем, что пришли на наш двенадцатый Фестиваль Торжественного Жжения, — Хёнджин впервые слышит, чтобы кто-то всерьез так называл обычный день, но Дахён можно всё и всегда, иначе кому-то будет плохо. — Сегодня с нами необычный гость, — она оборачивается к рядом сидящему Феликсу, и что-то подсказывает Хвану, что это не просто совпадение. — Всем привет, я Феликс Ли, — тот неловко сидя кланяется и уступает слово дальше. — Просим не раздевать его и не целовать, это частная собственность второй-второй, — заканчивает за Дахён Чеён, поправляя свои коротенькие хвостики. Хёнджин уверен, что справится с такой задачей, даже если сам является частью второй-второй, ему совершенно не нужна эта привилегия. И никакие смущённые улыбки напротив не смогут поменять твердое мнение настоящего зрелого мужчины. — В качестве вступительного обряда, вы должны рассказать один секрет в обмен на секрет каждого присутствующего, — предложил Джинён, прекрасно зная, что никакого вступительного обряда у них никогда не было. — …и, может быть, показать пресс… — тихо добавила уже пьяная Сохён над плечом друга. Все смеются, а Сынмин, выпучив глаза, осуждающе смотрит на девушку с близкого расстояния: — Извините, она уже «таво-этова». — Тогда я начинаю? Эм… — Феликс видимо растерялся, но любопытных взглядов, смотрящих прямо в глаза, не стало меньше; Хёнджину секреты учителя не интересны вообще, единственное, что ему от него надо — это оценка пары работ, лежащих на верхушке стеллажа. — Я никогда не играл в «правду или действие». Ребята мигом забыли, что должны были по очереди рассказывать что-то своё, увлекшись такой замечательной идеей. — Так давайте сыграем! Давно мы таким не занимались… — Мы что, пятнадцатилетние? — сомнительно протягивает Ёнджун. Хёнджин знает, что ему, в принципе, индифферентно, просто повредничать хочет. — Да, а кто сказал, что вопросы будут детские? — довольная улыбка на лице Чеён была слишком многообещающей. — Мы сейчас такие найдём, что придётся пожалеть потом… Хёнджин достаёт телефон, пока не поздно, и гуглит самые интересные вопросы и действия, но то, что там высвечивается, просто заставляет его ментально блевануть: — «Какая твоя любимая поза.», «На какое животное во время секса ты похож.», «Какое нижнее бельё на тебе сейчас.», «Ты смотришь в унитаз перед смыванием…» — я не хочу на это отвечать! — ошеломлённый звенящей пошлостью интернет-юзеров, Хван отбрасывает от себя мобилу. Только спасительные пирожные сейчас способны помочь ему успокоиться, но делиться до сих пор ни с кем не хочется, в коробочке и так мало. — А что там по действиям? — среди массового хохотача голос Джинёна кажется совсем тихим, и Хёнджин, не желая портить отношения с хорошим одногруппником, продолжил на свой страх и риск. — Э-эм, ну, — не желая возиться с этим дольше положенного, юноша сразу читает первые варианты, — «Выпей рюмку алкоголя или литр воды», «Поцелуй того, кто сидит напротив тебя», «Потанцуй под музыку, выбранную другими игроками». Стрёмно. — Что такое, Джин-и? — насмешливо произносит над ухом Сынмин, — ты у нас гомофоб? Хван не понимает друга от слова совсем и вопросительно смотрит на ухмыляющееся лицо. — Что? Нет, к чему это? Примерно через секунду он понимает, к чему это. Ну да, странно, что никто ещё не попросил поменяться с ним местами, чтобы сидеть прямо напротив Феликса. От мысли поцелуя с ним прямо у всех на глазах у Хёнджина появляются мурашки и незамедлительно встают волосы на руках — как минимум, это было бы волнительно. — Помните, Марк оставлял нам подобную карточную игру? Она должна быть в шкафчике рядом с кистями. Дахён, принеси, пожалуйста. Девушка уже почти смирилась с потерей тёплого местечка в кругу, но яркая молния резко озарила помещение из большого окна. — Прости, Суджин, я не могу, мне страшно от грозы, — неплохо сыграв испуганную, Дахён прижалась к боку Феликса и заставила обхватить себя одной рукой. Теперь Хёнджин уже не удивляется, почему Ким не захотела меняться с ним местами — она и так отлично устроилась. Тревожные мыслишки о грядущей неудаче в сожжении закрадываются в голову почти у всех, но самые ответственные решаются заверить остальных, что дождь кратковременный. Наслаждаясь мерным постукиванием по стеклу, Хёнджин медленно попивает остатки сидра и наблюдает за друзьями, в голову внезапно приходят мысли о том, что Феликс уже второй раз за своё существование обратил внимание на его попу, и второй раз за последние пять минут ему предлагают поцеловать собственного преподавателя. Сам же Феликс по этому поводу вообще не парится на вид, и Хван рад, что ему стало комфортнее. — Успокойся, Дахён, никто не будет рассказывать страшилки. Хотя та, про мальчика, который приехал погостить к родственничкам, довольно интересная… Девушки продолжали бы издеваться друг над другом, если бы Ёнджун сам не принёс наполовину выцветшие карточки в коробке. Все принялись рассматривать прощальный подарок Марка; листочек с правилами остался лежать непрочитанным в стороне. — Значит так, крутите бутылочку, — словно из ниоткуда Сохён достала пустую ёмкость, — берёте карточку. Все задания там парные. И начались какие-то гладиаторские бои; в какой-то момент между Джисоном и Сынмином, танцующими под свою любимую гёрлс-группу и обнимающихся на полу Суджин и Арин (теперь новый фетиш) Хёнджин подумал, что они выбрали неправильную задумку, ведь из «Пантеона» можно бы было сделать и «Колизей». Кто же знал, что когда-нибудь Джинён будет изображать тут быка под оригинальными приказами Суён. Хёнджину выпадали не самые интересные вызовы, но он с ними прекрасно справлялся до того момента, пока горлышко бутылки не остановилось в аккурат напротив. Погода совсем недавно успокоилась, солнце под тучами незаметно опустилось; яркий фонарик на одном из телефонов настойчиво придерживал колоду заканчивающихся карт. Всё, что Хвану нужно сделать — это взять картонку. Руки немного подрагивают, а голова кружится, но это скорее из-за второй подряд банки сидра, чем от волнения. Хёнджин бы так не волновался, если бы ему опять выпало сделать что-то с одногруппниками, почему-то ему было бы легче поцеловать Чеён вместо Феликса. Он на девяносто процентов уверен, что там будет написано что-то такое. Прям своим персиком чувствует. «Ты просто мечтаешь, дебил» — звучит ехидный голос Сынмина в его голове, и Хёнджин мысленно отмахивается от него, наконец взяв карточку в руки. — «Убеги с этим человеком из забегаловки, не оплатив». Э-э, мы точно должны это делать? — юноша перечитывает надпись несколько раз замыленными усталостью глазами и хочет, чтобы его пощадили. Звонкие восторженные крики оглушают; Хёнджин решает одним взглядом проверить реакцию самого Феликса и натыкается на искринки в глазах напротив. Сердце пропускает один удар. — И чтоб без обмана! Пришлёте фотографию за одним столиком с гамбургером. — Да, мам, — отвечает Хван, предчувствуя, как же это будет неловко, — а теперь, пошли на улицу, дождь закончился. Все положительно гудят и разминают конечности после такой небольшой посиделки; Хёнджин вряд ли вернётся сюда, поэтому прихватывает и плед заодно. В свежем воздухе ещё слегка моросило, но маленькие редкие капельки уж точно не могут помешать разжечь огонь в ржавой бочке. Языки пламени осторожно выглядывают, требуя пищи, и Хёнджин без сожалений кидает туда все свои измученные эскизы. Чьи-то ненужные работы, наброски — всё летит в бочок в качестве жертвы в проверенном ритуале по очереди; все наблюдают, пока идеи не сгорят полностью; всегда кто-то оставался подольше, завороженный пламенем. Хёнджин не среди их числа, зато Феликс — да, и именно в этот момент Хван залипает на него полностью в сторонке: просто не может отвести взгляд от светящегося силуэта в темноте, от задумчивых глаз и острых скул. Юношу охватывает неподдельный интерес, о чём же сейчас думает Феликс и хочет ли он пойти домой, может, ему это не очень нравится? Может, он рассчитывал уйти сразу после того, как всё будет сожжено? Хёнджина это действительно волнует, ведь он не хочет мешаться под ногами и, тем более, заставлять делать его то, чего он не желает. Подойти оказалось совсем не сложно, а вот хоть слово сказать не получалось, потому что глаза Феликса оказались намного красивее, когда они на тебя смотрят. Хёнджин только приоткрыл рот, облизнувшись, чтобы проглотить несуществующий ком в горле, как по стадиону раздался звонкий прерывистый сигнал машин. Последний раз Минхо-хён был здесь несколько месяцев назад, поэтому всему этому воодушевлению, крикам и свисту есть вполне адекватное объяснение: ребята соскучились. Одна из трёх чёрных машин останавливается прямо перед Хваном, и что-то внутри него радостно трепещет — кидаясь на старого друга, Хёнджин сначала чуть не валит их обоих, и только потом принимается за расспросы. — Хёнджин-и, ты стричься не пробовал? — ну, конечно, Минхо не будет Минхо, если не предъявит что-нибудь в первую секунду. — Ну, хё-он, отстань, — Хван смеётся, ослеплённый своей детской радостью, — Лучше расскажи, что делал все эти два месяца. Я, между прочим, скучал. Минхо треплет его по щеке и явно не спешит что-либо рассказывать, но никто этого не замечает. — Да так, по делам. Садись, подрифтуем с Чонён. — Только я за рулём! Все посторонние мысли как-то мигом улетучиваются из головы, предоставляя место приятным ощущениям крепкого руля в руке; Хёнджин не занимался дрифтом уже довольно долго, всё время уступая Минхо в этом: как никак, ДиКей в их компании — это он. Несмотря на небольшой перерыв, Хван всё ещё уверен, что сможет обогнать Чонён и сделать это довольно легко. Хёнджин беспрепятственно выглядывает из окна машины, подзывая рукой остальных: — Давай, нуна, ты же так хотела надрать мне зад! Минхо на пассажирском прыскает от смеха, но молчит. В ответ долетают такие же грозно-насмешливые реплики команды Чонён, состоящей, в общем-то, из всех девочек, а команда Хёнджина тогда какая? Он оглядывает стадион и натыкается на пристальный хитрый взгляд Феликса (Хёнджин решает, что он тоже не в его команде), а дальше искать поддержки уже не было смысла, потому что «Мелкий мальчишка!» уже доносилось из соседней машины. — Пускай эта детка, — указывает Минхо с пассажирского на Феликса, — даст нам старт. «Детка» по отношению к преподавателю для Хёнджина оказывается самой смущающей вещью за весь день, а то и месяц, но отступать некуда. — Феликс, начни отсчёт, пожалуйста! Он отходит к красной стартовой линии между машинами, и Хёнджин не может перестать сравнивать, в каком же свете Ли красивее: от огня или от фар? В качестве дополнительной мотивации мысль о том, что Феликс будет каждый день над ним прикалываться, если продует, заставляет завести мотор до рычания на счёт три. Хёнджин закрывает окна, слышит каждый удар своего сердца прямо у себя в голове, даже взволнованные удары Минхо о бардачок не могут заглушить их, на счёт два. — Один! Динамит внутри Хёнджина тотчас взрывается и в крови уже плещется адреналин, разливаясь по пульсирующим венам. — Давай, покажи этой сучке, кто учил тебя гонять! — агрессивно подбадривает его хён, но это не особо и требуется, ведь до первого крутого поворота носы машин ровняются, как по линейке. Что выкрученный до упора руль, что головокружение в голове Хёнджина — одно и то же, пока правая нога упрямо не жмёт на тормоз по всем известным устным законам дрифта. Чонён совсем немного сбрасывает скорость на таком зыбком моменте, что и становится её главной ошибкой. Хёнджин, ухмыляясь, увеличивает скорость на прямом участке без усилий. Рык Минхо раздаётся, кажется, не только в салоне, но и в соседнем городе, а Хвана это так смешит, что в последующие повороты с небольшими препятствиями в виде бочек он вписывается в состоянии полного удовлетворения, ведь Чонён отстала, хоть и совсем немного, но она это сделала, и вернуться на равные с ним — просто невозможно без посторонних читерств. А читерство в этой компании не приветствует никто. После победного скрипа шин Хёнджин выходит из салона на негнущихся ногах и ждёт непременной похвалы и признания, но получает лишь безразличные смешки от девчонок. Пару пацанов бросают «Хорошая гонка, чувак», и этого вполне хватает: он никогда не жил гонками и прочими шалостями, хотя не прочь изредка и похулиганить. Чонён не собирается покидать свой салон, поэтому Хёнджину приходится опираться о дверь и чуть заглядывать к копающейся в своей сумке девушке и ждать, пока между её пальцами не появится небольшой розовый пакетик. Гламурненько на этот раз. — Как обычно, сигарета и презерватив, но так как ты не куришь… Поймав заигрывающий взгляд, Хёнджин кладёт штучку в свой задний карман и разворачивается на все сто восемьдесят. Феликс смотрит на него, как на маленького ребёнка, который забавно играет взрослого, и спрашивает: — Кондом, серьёзно? — Что-то смущает? Брови Ли улетают моментально с такой дерзости; у Хёнджина, если честно, реакция похожая, но он не подаёт виду, переживая пожар внутри. Это всё победы на него так влияют, вряд ли бы он мог сказануть подобное утром в академии. Рука Минхо на плече вальяжно означает жалкое подобие попечительства. Хёнджин предполагает, что у него такие отношения со всеми донсенами, поэтому даже не ищет минусов. — This is night life, babe, — шепелявит Минхо Феликсу, и неприятное чувство уже второй раз за вечер мешает Хёнджину нормально дышать. Выражение лица преподавателя Хван расценивает как пассивно-угрожающее, но Минхо вряд ли заметил неприкрытую враждебность, а если и заметил, то проигнорировал, заводя свои шарманки дальше: — Джин-и, поехали со мной в клуб, сегодня Кел угощает за счёт заведения всех друзей. Хёнджин даже если напряжёт свой мозг, то не вспомнит, кто это, да и какое бы настроение сейчас у него не было, лучше выполнить задание, а потом уже лететь куда-то на чужих беспечных крыльях. — Извини, у меня планы на сегодня. В другой раз. Минхо, кажется, не расстроил отказ вообще нисколько — Хёнджин в очередной раз убедился в том, что таких, как он, у Ли вагон и маленькая тележка. — О, а чё, подружку завёл? Или дружка? — громкий смех прямо в лицо заставляет юношу попятиться, а ещё совсем немного пойти домой, где уютно и тепло. — Ну-у, хён. Всё, мне надо идти, до встречи. Хёнджин отворачивается от него прежде, чем увидит напускное милое лицо и услышит что-то наподобие «А обнять, а поцеловать?». Сегодня у него нет желания проводить время с такими людьми, даже если его и можно назвать другом. Старым другом — это бы всё объяснило, но почему-то Минхо не хочет заметить то, как отдалился от него Хёнджин в последнее время. Причин поступить так было довольно много, но самая главная — Хван просто хотел попробовать всё то, что они делали, трезвым. Без посторонних веществ и алкоголя. В понимании Хёнджина употреблять было совершенно бессмысленным занятием, ведь чтобы почувствовать себя счастливым ему никогда не нужно было тонуть в безграничном количестве разбавленного спирта, несмотря на различные трудности в жизни. Многие его точку зрения не разделяют, в том числе и сам Минхо. Хотя, Хёнджин сомневается в том, что он её хотя бы знает. Подойдя к Феликсу обратно, Хёнджин замечает, как сразу же смягчается взгляд преподавателя. Хван и сам улыбается по такому поводу. Было что-то такое в этом человеке, что заставляло Хёнджина чувствовать себя в безопасности и доверять, но одновременно и что-то липкое и цепкое, от которого не сможет отвернуться ни один заинтересованный человек, за что хочется схватиться, но оно тебя уже не отпустит. У всех есть своя тень, это просто часть человеческой души. Такое представление не мешает Хёнджину считать, что двух полностью подходящих друг другу кусочков пазла нет, и в абсолютно любых отношениях что-то приходится сглаживать, как это делал юноша в детстве, играясь с разными кусочками в попытке соединить. Что в дружеских, что в романтических, даже в отношении к своему отцу он имеет полное право не любить что-то в нём, но это никогда не будет значить то, что он не любит его самого. — Ты пялишься. Прерывистый выдох вырывается из легких неловким туманом, и Хёнджин понимает, что действительно пялится. «Феликсу, должно быть, совсем скучно и некомфортно» — проносится в растрёпанной голове. — Если хочешь, мы можем сказать всем, что сделаем это потом, и они забудут об этом задании навсегда. Но я проголодался. Эта чистейшая правда, Хёнджин не ел примерно с обеда, может, чуть раньше, и его желудок сходит с ума от такой непродолжительной голодовки; может, Феликс не против составить небольшую компанию? — Зовёшь меня покушать вместе? — улыбается тот, обнажая верхний ряд белоснежных зубов. Это может быть первый раз, когда Хёнджин видит такую улыбку от преподавателя, и это довольно льстит. — Получается, что так. У нас тут недавно столько понастроили забегаловок в американском стиле, а я очень хочу огромный бургер. Хёнджин сильно смущается, потому что дело принимает совсем не тот поворот, который должен был быть изначально: когда всё превратилось из обычной подростковой шутки в свидание? Свидание. Неужели он действительно только что пригласил на свидание собственного учителя? — А я хочу наггетсов. Поехали.

***

Когда родители купили Хёнджину мотоцикл, все друзья от зависти стали постоянно подкалывать его из-за этого, будто его железный конь создан чисто для того, чтобы катать на нём девушек. Безусловно, это приятно, когда холодные руки человека, который тебе нравится, смыкаются на твоём торсе, а спиной ты можешь чувствовать всё чужое тело, но в этот раз было слишком. Хёнджин осознал, что ему всё-таки понравился Феликс, примерно тогда, когда не удалось унять бешеное сердце просто из-за каких-то рук под расстёгнутой курткой, а дышать в запасном шлеме стало неудобно. Свой обычный (проверенный) он без уговоров отдал пассажиру, а себе достал совершенно левый, неизвестный, что лежал на одной из полок шкафчиков «Пантеона». Одинокая забегаловка на краю города напротив заправки влечёт ярким светом вывески; Хёнджин тормозит недалеко от входа, но и не близко, учитывая запланированный конец этой истории, и снимает шлем. — Ну как тебе вечерний Сеул? Феликс снимает шлем тоже и вешает на ручку, по его выражению лица не прочитать ничего, поэтому Хёнджин и не пытается, а только присматривается, как он поправляет свою причёску. «Интересно, есть ли в нём хоть что-то некрасивое?». — Впечатляет. Но я, вообще-то, большую часть дороги дремал. Только сейчас Хёнджин замечает сонные глаза, которые Феликс тут же трёт вместе со щеками, и тут плывут все. Хван, не ожидав увидеть веснушки под тональным кремом, направляет удивлённый взгляд прямо на них, хотя мог бы заметить чужую секундную растерянность, и отдалённо слышит: — Пересчитать не дам. Ему определённо стоит перестать относиться к собственному преподавателю как-то по-другому. — Не очень-то и хотелось. Это чистая правда. На самом деле, если что-то и хотелось, то только потрогать, не более. Хёнджин думает, что Феликс переигрывает, и очень был бы не против увидеть его настоящего. Хотя, зачем? Всё это кажется таким бессмысленным и непонятным, что навязчивая идея даже не притрагиваться к чужой личности слишком давит на юношу. Возможно, на обоих. Но разве чувства когда-либо имели смысл? Хёнджину просто интересно, как и во всех подобных ситуациях с разными людьми; даже если это никогда и не приводило к чему-то серьёзному, он не может пожаловаться на плохо проведённое время. Феликс закатывает глаза и усмехается по пути ко входу, заставляя идти сзади и наблюдать за своей походкой. Хёнджину любопытно, сколько людей уже хотело пересчитать веснушки Феликса? «Наверное, в него много кто влюблялся» — думает юноша, вежливо кланяясь уставшей официантке. Лично Хёнджин не находит веснушки чем-то таким, что нужно выставить в музей и любоваться столетиями, но не привлекательными их тоже не назовёт. Безусловно, они делают Феликса очаровательным, но и без них было бы неплохо. Молодая полноватая девушка в рабочей одежде проговаривает выученные слова, и Хёнджин не обращает на неё никакого внимания, потому что профиль Феликса — самая красивая вещь, которую он видел за последнюю неделю. Как вообще люди могут быть такими? Хван в любом человеке мог найти внешний недостаток, а тут и при особом усилии ничего не разглядишь. Хёнджин очарован и ослеплён — это он понял сразу. Пока Феликс неотрывно смотрел в окно возле столика, Хёнджину пришлось делать заказ за двоих. Посетителей не было вообще, потому что все уносили еду с собой и редко когда оставались трапезничать за не внушающим доверия металлическим столиком. Полностью разделяя такую позицию, Хёнджин перестаёт проводить бесполезную проверку на чистоту и рассматривает мини-стэнд с рекламой, за которой стоят пару цилиндров. — Что это? — вертя в руках жёлтый, спрашивает он у Феликса опять напротив. Теперь расстояния между ними один маленький столик, а не целый круг, и это позволяет чувствовать себя менее чужими друг другу. Феликс вскидывает брови и отбирает бутылочку из рук, слегка касаясь Хёнджина пальцами, но не заостряет на этом внимание. «Его это не смущает?» — Осторожнее, она приоткрыта! Похоже на соус, — Ли ловко возвращает бутылку в стандартное положение и заинтересованно двигает бровями. Стоящие в подставке салфетки добровольно соглашаются стать ассистентами в клоунском номере; Хёнджин думает, как было бы клишированно сейчас мечтать оказаться на их месте, потому что Феликс с трудом капает жёлтый соус на салфетку и касается кончиком языка субстанции. Хёнджину смешно от гримасы отвращения на феликсовом лице, а ещё Ли так похож на недовольного кота, что Хёнджин невольно начинает прислушиваться к возможному рычанию: — Это… сырный соус… — больше похоже на скулёж. — И что такого? — Вкус не описать словами, тебе определённо стоит попробовать самому! Мелкий смешок вырывается из горла Хвана вместе с просьбой опознать и красный, но очевидное «Это кетчуп» не даёт развить диалог в эту сторону дальше. Хёнджин внезапно вспоминает про доказательство и в подтверждение своих намерений достаёт телефон, чтобы сфотографировать. Даже если полароид в рабочем состоянии, то он здесь и не пригодится: это же не групповое воспоминание? Незачем тратить картридж на такое недоромантическое мгновение. — Что за задания такие? Интересно, тот, кто их составлял, уже привлекался за хулиганство? — бурчит голодный Феликс, опираясь локтями о столик, а Хёнджин выжидает момент, на котором он будет улыбаться. Или хотя бы милым. — Расслабься, нас не поймают, — шепчет, — ну, если только ты не затормозишь. — Не дождёшься; если в обезьянник — то вместе. — Ого, Феликс, да ты романтик. У Хвана буквально встают волосы на загривке от того, как по-другому звучит имя его преподавателя вне стен академии, и он от неловкости начинает залипать в телефон. Там не ждёт его ничего, кроме сплошных требований о парной селке рядом с едой, и тогда приходится сдаться. — У тебя есть корейское имя? С вызовом приподнятая бровь говорит о том, что Хёнджина неправильно поняли, но ему почти наплевать, ведь всем своим внешним видом и неспадающей улыбкой кричит о доброте своих намерений. — Есть. Хёнджин молчит, ждёт развёрнутого ответа; Феликс не спешит отвечать, смотря в окно, и, видимо, по своей воле никогда не продолжит. Это могло бы раздражать Хёнджина, и он больше никогда не поднимал эту тему снова, вообще никогда не разговаривая как с приятелем или с другом, он мог бы обидеться. По правде, Хёнджин довольно обидчивый, но влюбчивый до безобразия, и от самопоставленного образа другого человека он откажется только тогда, когда что-то произойдёт очень нехорошее. Именно поэтому сейчас младший смотрит на Феликса снизу вверх с еле заметным эгьё и небольно стукает чужую ногу своей. «Пускай уже обратит внимание!» — Что? Изначально сердитый Феликс тушуется (Хёнджин думает, это из-за его выпяченной вперёд нижней губы — так он был в сто раз милее обычного) и вздыхает: — Оно старпёрское, и я им не пользуюсь. — Ну, скажи! — Ли Ёнбок. Меня назвали в честь деда, а что? Хёнджин не выдерживает и смеётся; больше не с имени, а с того, как Феликс к нему относится и с какой интонацией произносит, за что и получает в лодыжку. — Ай! Ладно-ладно, мне просто неудобно произносить «Феликс», слишком много иностранных звуков. Немного подумав, Ли выдаёт такой номер, что у Хёнджина глаза на лоб лезут. — Можешь называть меня Ликс, так и быть. Но только вне универа, понятно? «Мы будем видеться после универа, или это сказано, чтобы я больше не приставал?» мельтешит в голове, и Хёнджин чувствует так много гордости за себя, ведь он единственный, кто может называть его так из всей группы, а может, из всей академии. Крутой, однозначно. — А Ликсей можно? — тихо спрашивает и наблюдает за реакцией: возмущению в глазах напротив не было предела, Феликс даже чуть привстаёт, по-видимому, дать затрещину, но всё, что чувствует Хёнджин, это руку в своих и без того растрёпанных волосах, которая стремится сделать у него на голове воронье гнездо. Хван откровенно ржёт и на бэкграунде слышит и хихиканье Феликса. — Нравится меня доводить, да? Руки Ли немного подрагивали в нетерпении побить своего ученика, Хёнджин понял это сразу, только вот безуспешно сдерживаемая улыбка Феликса не могла подтвердить эту точку зрения (по крайней мере, не полностью). — Ага, кайфую. Сквозь широчайшую улыбку Хёнджин в силу разреза своих глаз не сразу заметил официантку с пластиковым подносом. Теперь всё внимание привлекает сочный на вид огромный такой бургер, и Хван просто не побоится им воспользоваться. Откусывая такой большой кусок, на который только способен его рот, юноша довольно жуёт вкуснейшую еду (с голодухи — всё вкусное) и совсем не смотрит по сторонам, в то время как Феликс спокойно уплетает свои наггетсы в коробке, попивая молочный коктейль. — Неплохо. — По десятибалльной шкале? — с трудом глотая кусище, Хёнджин решается на разговоры. — Семь, если не считать соусы. Они стрёмные и только всё портят. Смотреть на умное лицо Феликса и жевать второсортную котлету сейчас кажется самым счастливым занятием в мире, и Хёнджин жалеет, что его руки сейчас слишком грязные, чтобы сделать фото. — Даже кетчуп? — Хван недоверчиво берёт красную бутылочку, потому что вторая половина бургера уже идёт не так легко, как хотелось бы. — Ну, я бы ещё подсластил. — Значит, шаришь в этом? С глубоким вздохом язвенника Хёнджин на немного отвлекается от неполезной пищи, позволяя себе полностью проникнуться разговором. Одинокий сухой кусочек бургера от него никуда не убежит, а чувство тяжести в желудке нельзя назвать близким к эйфории. — М-м, не очень, но готовить иногда люблю. Моя паста самая крутая! — Смелое заявление. Я из паст только дошики жру, — теперь расслабиться не давал взгляд, которым Феликс щедро одарил Хвана, и так мучающегося, — не осуждай. Холодный чай приятно остудил горло, и мимолётный дискомфорт почти прошёл, но, к сожалению, не настолько, чтобы продолжать есть голый фастфуд — тот самый момент, когда Хёнджин делает главную ошибку сегодняшнего вечера. Сырный соус совсем не хочет литься из небольшой дырочки, и тогда Хван агрессивно трясёт бутылочку над кунжутной булкой в надежде попробовать хоть капельку этого жёлтого чуда. В один момент чуда оказывается так много, что никаких бургеров под сырным морем и не разглядишь, если только специально не покопаться и не приподнять — Хёнджин опечаленно бросает кусок на поднос, пока Феликс, не скрывая, угарает над ним. — О боже… твоё лицо… когда ты, — закончить у него не получается из-за внезапной смешнявки, зато Хёнджин осознаёт, что до сих пор сидит с выпученными глазами. Не подхватить за Феликсом кажется невозможным: Хван пытается не заржать всего две секунды, а потом сдаётся и чувствует себя самым счастливым человеком на Земле. Феликс успокаивается первым и выжидательно смотрит Хёнджину прямо в блестящие от слёз глаза, а младший и не понимает, что от него хотят, он продолжает выдерживать странный взгляд и вытирать руки салфетками в звонкой тишине. Может, здесь было бы уютнее, если б был кто-то ещё, кроме них. Хёнджин тщательно осматривается в поисках менеджера, но в поздний час никого нет даже за кассой; чувствуя удовлетворение в выборе, юноша понимает, что в таком дешёвом месте на окраине даже камеры не стоят. — Побежали? — шепчет Феликс заговорчески, а в его глазах пляшет целое стадо мелких чертят. Коротко кивнув, Хёнджин машинально хватает Ликса за руку и пулей выбегает из кафешки. Свежий воздух обжигает лёгкие, дышать становится совсем сложно, когда ты бежишь со скоростью света и одновременно ржешь, но оно того стоит. Хёнджин понимает это, когда окрылённый адреналином Феликс случайно (?) падает в объятья перед самим мотоциклом, когда его самого ноги не держат, и всё, что остаётся — сидеть на корточках и смеяться в асфальт. Ли протягивает Хёнджину шлем и садится на заднее сидение, ожидает, когда его сегодняшний водитель успокоится, и они свалят по-быстрому, и Хван слушается, подчиняясь немому приказу.

***

В этот раз хватка на его торсе была намного крепче, и Хёнджин подумал бы, что его действительно хотели обнять, если б Феликс был не настолько возбуждён. Место, в которое его привёз младший, было самым привлекательным в Сеуле и разительно отличалось от предыдущего хотя бы толпой — возле некоторых учреждений просто так пройти не удавалось даже сейчас ночью, поэтому Хёнджин пользовался этим сполна, каждый раз брав Феликса за руку. — Мы где? — в широких глазах Ли отражаются все неоновые вывески и все светофоры, что делает его ещё привлекательнее, а почти детский восторг от такого места заставил Феликса глядеть по сторонам всё чаще. — В центре. Хочешь кофе? Феликс опять засматривается на уличных танцоров, и Хёнджин не хочет ждать, пока его поглотит нескончаемый поток, и вытаскивает его ближе к одному из торговых центров; взгляд, которым одаривает его Ликс, вызывает такое огромное желание просто схватить его и утащить подальше от всей городской суеты и шума, чтобы сердце не разрывалось от: — А? Ты видел, там фристайл хип-хоп танцуют! Хёнджину кажется, что любопытный блеск в глазах старшего имеет какую-то чарующую мощную силу: другого объяснения, почему ему хочется сделать всё и даже больше, чтобы Феликс был счастлив, просто нет. — Разве у тебя в городе не так? Феликс смущается и отводит взгляд: — Ну, я не часто выбираюсь по ночам. «Какой же он милый» — проносится в сотый раз за вечер в хёнджиновой голове. Мысль о том, что он сам делает чужие воспоминания связанными с собой, приятно колят в солнечное сплетение; Хёнджин не против стать частью чьей-то жизни. Возможно, он хочет. — Кофе будешь? Феликс фокусируется на торговом автомате и коротко кивает. «Мда, выбирает Феликс, конечно, довольно в интересной позе», — отмечает про себя Хёнджин, с силой отворачиваясь от прогнутого в пояснице преподавателя, и обращает всё своё внимание чужому выбору. От горячего шоколада с максимальным количеством сахара лицо у Хвана вытянулось так, что брови стали побаливать, а щёки загорелись от совсем неуместных размышлений о послевкусии во рту после такого сладкого нонсенса. Взяв свой простенький американо, Хёнджин прислоняется к стене рядом с Феликсом, слегка касаясь его плеча своим. Они примерно одного роста, и это всегда подкупает его, потому что разговаривать с великанами и коротышками не очень удобно, ведь наибольший комфорт достигается, когда ваши глаза на одном уровне. С людьми значительно ниже Хёнджин чувствует, что должен постоянно уделять внимание и заботиться (как с детьми), а выше — просто хочется рыдать им в грудь без остановки. Хёнджин просто хочет быть равным с человеком, который ему важен. В какой момент Феликс внезапно стал важным, не знает абсолютно никто. В голову приходит идея голяком всякое не пить, а выбор в еде всегда разнообразный на сеульских улицах; если принюхаться, можно почувствовать запах вкусненького даже здесь. — Может, по хот-догу? Феликс опечаленно мотает головой, и Хёнджин в очередной раз за сегодня умиляется. — Ладно, тогда подержи, я сейчас вернусь. Оставив растерянного парня стоять с двумя стаканчиками (Хёнджин всё равно не любит пить кипяток), Хван побежал за главной причиной того, почему он ещё не стройный и почему его желудок медленно умирает. Сосиска в панировке пахнет так вкусно, что придаёт сил и скорости одним только запахом сочного расплавленного сыра, поэтому Феликс и не успел почувствовать себя одиноким. Потерянность в глазах Ликса медленно заменяется адскими мучениями, и Хёнджин это прекрасно видит. — Я знаю, ты хочешь, — отрицательное мычание, — ну, откуси! — Нет. — Ну, давай! — Хёнджин настойчиво пытается максимально заинтересовать Феликса хот-догом, крутя и аккуратно тыча в лицо, пока не добивается своего. — Ладно. Феликс кидает один неловкий взгляд и приоткрывает рот, но Хёнджин не будет Хёнджином, если обманчиво не уберёт рыжую палочку прямо перед чужим ртом назад. Зато каким взглядом его вознаграждают! Определённо стоило лёгкого пинка в ногу. — Ещё раз так сделаешь, я пролью твой американо и съем всю твою сосиску. Брови Феликса забавно хмурятся, а губы по-детски надуваются вместе со щеками — Хёнджин смеётся, озаряя своей улыбкой на пол лица темноватое людное местечко, но слушается и уже даёт откусить по-человечески, подставив под чужой подбородок свою ладонь для подстраховки. Феликс жуёт с таким удовольствием, с каким Хёнджин жуёт только по праздникам и жидкое, поэтому улыбка с обоих лиц спадать не собирается ни на секунду. — Я, вообще-то, на диете. Был. Должного сочувствия Феликс не получает. Только после избавления от ненужного мусора они оба замечают, как сильно устали за день. Хёнджин стоит, прислонившись к холодной каменной стене, и листает ленты социальных сетей с полу-слипшимися глазами. Он замечает уголком, что у Феликса развязались шнурки, как он сгибается в девяносто градусов, стоя на одной ноге почти напротив, и как ему показательно не дотянуться. Ну, а кто такой Хёнджин, чтобы не помочь несчастному человеку? У него отлично получается игнорировать странный взгляд на себе, когда просто берёт и завязывает чужой ботинок рядом, будто каждый день так делает со своими преподавателями. Ничего такого. — Тебя подвезти? — А… Нет, спасибо, мне ещё нужно увидеться с Крисом, он сказал, что… О, я вижу его! Взгляд Хёнджина заметно тускнеет, различая последние всплески феликсовой энергии не на себе, а на временном преподавателе первой группы, он бы хотел, чтобы Ликс так махал и ему. На самом деле, Хёнджин никогда не умел ревновать, из этого всегда выходила всепоглощающая жалость к себе, и никто не мог с этим бороться, кроме него самого (впрочем, никто за его внутренние кризисы никогда и не боролся). А моменты тупого расставания он не любил также, как и госпожу Чхве. — Ну, я тогда пойду? — Феликс проявляет инициативу первым, выводя из размышлений. — Подожди. Хёнджину всё равно на завтра, на послезавтра и на после-послезавтра (хотя остережение было бы не лишним), он хотел сделать это последние несколько часов, поэтому его совершенно не волнует ничья реакция — ни прохожих, ни самого Феликса, щека которого так удобно располагается под хёнджиновыми мягкими полусухими губами. — До понедельника, Ликс, — отвернувшись от парня, Хёнджин меланхолично шагает к своему мотоциклу и в глубине души надеется почувствовать чужой запах в своём шлеме.

***

У Феликса было ровно два дня на размышление, и этого времени оказалось даже много. Всё было предельно просто, ведь подобных ситуаций в его жизни было предостаточно, а любовников и любовниц ещё больше. Феликс даже не уверен, что может их сосчитать; не то чтобы он этим гордится, скорее наоборот. Даже оправдания по типу «я просто ищу родственную душу», не могут спасти ситуацию и не разбивать чьё-то сердце. У Феликса, вообще, очень низкие стандарты, и из-за них раньше было много мучений, но в какой-то момент он просто понял, что никогда не был серьёзно влюблён, и, тем более, не влюблён сейчас. Ли мог бы назвать это подростковыми шалостями и просто типичным развлечением, если бы жить без этого не мог. Так уж получается, что ему нравятся слишком многие, а Феликс просто сам хочет быть любимым. Хёнджин нравится ему. С ним весело и уютно, всегда можно о чём-то поговорить, и у него довольно приятные на вид формы (пощупать ещё возможности не было). Феликс соврёт, если скажет, что Хёнджин некрасивый и не притягивает его взгляд каждый раз, когда появляется на уроках. Впрочем, девочки из его группы тоже симпатичные, только слишком корейские. Разница в менталитетах была огромной, и Феликс до сих пор с трудом справляется с внезапными эгьё своих учеников. Что же касается его странных отношений с Хёнджином — Феликсу приятно. Он чисто кайфует от всех этих робких взглядов, коротких фраз и постоянно краснеющих от взаимной симпатии щёк — слишком типичный сценарий для него, но от этого не менее приятный. Феликс чисто физически не может быть один, поэтому запрет на близкие отношения с учениками и учителями ранил его в самое сердце, заставив смириться с неизбежной участью бедного. Примерно тогда оказалось, что бедность для Ли — совсем не в отсутствии денег, а в отсутствии ласки и заботы, а ещё через пару дней — участь совсем не неизбежная. Ну, и что будет, если он будет целовать Хёнджина у него в квартире? Никто не узнает об этом, и никто не умрёт уж точно. Учитывая профессионализм обоих, скрытые отношения не смогут помешать нормально работать друг с другом, а значит проблем вообще нет. Феликс просто скрасит своё время в Корее очередным милым мальчиком. Поэтому сейчас он расслабленно стоит у окна и контролирует, как ученики заканчивают работы. Феликс считает, что на бюст Посейдона уходит слишком много уроков, и что сегодняшнее занятие — последнее на этот рисунок. В любом случае, хмурого бородатого дядьку можно дорисовать и перед просмотрами. О, борода… Либо Феликс не умеет доходчиво объяснять, либо детки у него совсем глупенькие, и на его возглас: «Скульптор сумел передать пышность бороды через камень, вам просто нужно сделать то же самое!» все прячут голову в плечах, отказываясь от такого челленджа. Ну и что, что это гипс? Это же волосы. И нарисовать их надо волосами, но в гипсе. Несмотря на то, что Феликс симпатизирует своему ученику, поблажек он ему совершенно никаких не даёт и относится ко всем одинаково в стенах этой академии. Но смотреть, как мучается Хёнджин со своим ластиком-ананасом и пытается ослабить акцент на злополучной бороде — эквивалентно двукратным мучениям самого Ли. У Феликса как раз лежит новый запасной из художественного магазина, стоящий примерно в пять раз дороже хёнджининова, но насколько будет странно выглядеть его подарок прямо при всех? С другой стороны, ждать до конца урока — совсем не вариант, иначе чья-то борода превратится в кусок серой смазанной неопознанной массы, а сам Хёнджин испачкается до безобразия. Руки руками, после смачной пары по рисунку они у всех отдают серебристым, но тут одной рукой не обошлось: несколько пятен на лице и как минимум три на одежде, не говоря уже про зловещее пыхтение над бедной бумагой. Да, последнее может быть самым страшным в этой ситуации, не считая хмуро сведенных бровей над переносицей. Феликс находит это милым, но опасным для кое-чье успеваемости. За каждым его шагом больше никто не следит, все увлечены своими работами и не обращают на него никакого внимания; Феликс больше не сомневается и подходит к сгорбившемуся перед мольбертом Хёнджину, ловя его быстрый неловкий взгляд. Всё занятие Хёнджин ограничивался подобными переглядками, в то время как Феликсу это доставляло удовольствие. Конечно, Ли знал, на что идёт, становясь учителем в сознательные юношеские годы, и обо всех этих глупых историях о влюбленности учеников в своих молодых учителей прекрасно осведомлён. Не думал, что это так быстро произойдёт, ведь даже высшего образования у него ещё нет. Хёнджин без слов позволяет учителю делать свою работу, и Феликс ему благодарен. Уже нормальной резинкой Ли проходится по всем неудачно смазанным местам, поправляя бороду Посейдона (Ликсу кажется, что все в классе уже стали ненавидеть этого дядьку, причём не только из-за рисунка), а по окончанию просто берёт резиновый ананас и выкидывает его в урну одним метким броском. На краешек мольберта аккуратно приземляется толстый кусочек настоящего мужицкого ластика под вопросительный взгляд Хёнджина, стремящемся заглянуть и в глаза такому щедрому Санта Клаусу, но Феликс просто подмигивает и возвращается к журналу. Флирт, безусловно, десять романтичных дедушек из десяти, но в таких условиях — это максимум. К концу занятия Феликс обычно позволяет ученикам немного расслабиться, потому что не понаслышке знает, каково это сидеть безостановочно пялить в натуру и умирать на неудобных табуретках. Крис рассказывал, что у параллельной группы в кабинете обычно полноценные стулья со спинками, на которых все удобно сидят и полностью увлекаются процессом. Не все феликсовы дети способны на такое, но он не считает, что за меньшие способности нужно так обделять комфортом: это просто несправедливо. Может, дело в выносливости? Наверное, именно из-за её неразвитости большая часть класса почти лежит на мольбертах и медленно разлагается. Феликс старается изо всех сил указать на незаконченные аспекты каждой работы, тем самым отвлекая от ленивых усталых мыслей, хотя подростки отлично справляются сами. — Джун, — тихо шепчет сидящая за ним сзади Арин, — пойдешь в столовку сейчас? — А-а, ну конечно, мне мама сегодня в портфель такую вкусную свинину засунула! — совсем без стыда и осознания вины Ёнджун отворачивается от своего мольберта на все сто восемьдесят. Неожиданно неназойливый шёпот перекрывает громкое урчание чьего-то желудка. По многочисленным взглядам в сторону Сынмина и негромким смешкам остальных Феликс понял, чей он был. — Спасибо за внимание, — растерянно произносит Ким и утыкается обратно в работу. — Кому вообще кто-то готовит в универ? — Дахён, видимо, отвлеклась окончательно и уже даже не понижает свой голос, чтобы поговорить с одногруппниками. — Не завидуй. — Я не завидую, просто это для несамостоятельных школьников. — Ученикам не готовят токпокки в школу. Примерно на этом моменте Феликс решает больше не вслушиваться; ему действительно не интересны ничьи перепалки и рассуждения, очевидно, детям из состоятельных семей всегда прилетает больше клеветы. Это не его дело. Но кое-что, всё же долетает до ушей голосом Хёнджина: — Эх, мне бы кто пасту приготовил, я бы отдал все свои имеющиеся персики этому человеку. — Хёнджин, твоему бреду уже никто не удивляется; так вот, в прошлом году я каждый день брала небольшую порцию салата с кефиром… Феликс не понял, почему его так прокринжило: с блевотнообразного кефира или с того, что только что сказал Хёнджин; смотря на него, Ли не видит ничего необычного в пустом взгляде в стену. Хёнджин даже мельком не взглянул на учителя, а Феликс бы хотел увидеть его бесстыжие глаза в тот момент. До худшего подката в жизни это, конечно, не доходит, но вместо должного огня вызывает только еле сдерживаемый смешок. Занятие наконец-то заканчивается, и Феликс ждёт. Ждёт непонятно чего, на самом деле; просто в одной комнате концентрация тупейших подкатов за один час превысила все возможные нормы и сломала все измерительные приборы. Может, Феликсу самому стоит что-то сделать и задержать Хёнджина? Никаких поводов и причин делать этого нет, но это и не нужно, потому что Хёнджин порядочно дожидается, пока все быстро уйдут по своим делам в большой перерыв, и привычно залезает на подоконник рядом с учителем. — Что ты де… Ай! Феликс абсолютно знакомыми действиями сгоняет своего ученика с окна, не больно шлёпая по бедру, и с напускными безразличием и серьёзностью принимается дорабатывать первую попавшуюся работу мягким карандашом. Нужно показать Хёнджину, что в стенах академии он не может быть другим. — Слезай. Хёнджин безмолвно спускается на табуретку совсем рядом, оказываясь почти вплотную к ногам Феликса, и можно было бы заметить тень печали в его глазах, если бы Ли не было б всё равно. — Предлагаю тебе прогуляться после пар. Тут уже скрыть улыбку Феликсу не удаётся, и он терпит мини-фиаско с поднятым уголком губ. Первой мыслью было подумать (ради приличия) и согласиться, но неприятный комок лишней ответственности угрюмо напомнил о себе где-то в солнечном сплетении: — М-м, сегодня не получится, прости. Лучше бы Ликс не видел этот душераздирающий взгляд снизу, но не посмотреть виновато в его случае было бы дурным тоном; сложенные утонувшей лодочкой губы Хёнджина так и напрашиваются на поцелуй. Поцелуи явно переоценены, иначе Феликс не был бы готов целовать первого встречного. — Почему? — Ваша верхушка любезно попросила меня помочь с украшениями к юбилею. Это на часа два, не меньше. Хёнджин опечаленно вздыхает; Феликс уже неделю назад смирился со своей участью подлизы, чтобы в конце практики получить хорошие рекомендации, поэтому ему не привыкать. Ну, поломает он себе спину пару часиков, ничего, не умрёт же? — Я могу помочь! — Заманчивое предложение, но зачем? Прогуливать литературу запрещаю. Феликс не понимает, кто он. Кто он такой, чтобы отказываться от полноценного сна, и кто он такой, чтобы запрещать Хёнджину что-то? Это странно, но ему показалось, что имеет право оказывать подобное воздействие в качестве учителя. Хёнджин возмущённо фыркает: — Откуда ты знаешь, что у меня отработка вечером? — У меня есть кристальный шар. Он посмотрел в журнале ещё сегодняшним утром, почему-то любопытствуя. С каждым подобным событием Феликс на чуточку признаёт, что интересуется этим несмышлёным мальчишкой. — А он, случаем, не показывает тебя на моей кухне без рубашки? Глаза Феликса на лоб лезут от таких заявлений, посматривая на Хёнджина снизу вверх, вот чего-чего, а такого фокуса не ожидал вообще никто. — К сожалению, он показывает только пропуски, оценки и комментарии. А тебе стоит проконсультироваться с врачом: кажется, половое созревание началось, — самодовольно отвечает Ли и продолжает заниматься своими делами, не обращая внимания на всяческие попытки Хёнджина обратить внимание на себя. — Ты всегда такой вредный? — раздражённо пихает в бедро и хмуро сопит. — Только на работе. Феликс знает, что Хёнджину не нужно объяснять простейшие вещи, но догадливость этого парня иногда сводит с ума. Даже стены академии всегда будут давить на Ли, а паранойя, что кто-нибудь сейчас войдёт или подслушает, развивается с бешеной скоростью каждый раз, когда он чувствует себя не в безопасности. — Тогда в твоих приоритетах позволить мне помочь — и уйти отсюда раньше. Хёнджин неоспоримо прав: он даже не представляет, как Феликс хочет поскорее прийти в свою съёмную квартиру и съесть что-то полулёжа под новый фильмец. Даже не понятно, хочется побыть в одиночестве и потом к ночи унывать, или хочется устать от чьего-то присутствия, но засыпать в объятьях? — Ладно, — Феликс и не заметил, как задержал дыхание, размышляя. Хёнджин истолковал его громкий выдох неправильно, — что у тебя после перерыва? — Только каллиграфия, и я могу отпроситься с последних минут, — Феликс ловит его сочувствующий взгляд и продолжает использовать напускную усталость в свою пользу.

***

Когда Хёнджин приходит в нужный кабинет, потирая правое запястье, у Феликса уже всё готово. На огромных столах лежит куча картона, цветной бумаги и пачка трафаретов вместе со старыми украшениями. О том, сколько сил и усердия было затрачено на поиск всего этого, можно и промолчать. Всё равно никто не пожалеет бедного мученика. Хёнджин усаживается на привычное для него место у стены, конкретно игнорируя стол, и в его взгляде читается сильнейшее желание передумать и уйти на литературу вместо этого. Феликс давно заметил, что ему не сильно нравится, когда массивная работа не висит на мольберте, а мёртво покоится на плоскости. — И… что нужно сделать? — Вырезать гирлянды, цифры, надписи, потом коллаж и пару плакатов… — Разве постеры не должны рисовать ученики? — брови Хёнджина опускаются, как темные тучи. Он уже берётся за работу, а точнее, за огромные картонные буквы-палочки. — Может быть. Госпожа Чхве ничего не говорила вам? — Без понятия. Знаешь, только сила наушников помогает мне справляться с её вечным недовольным бубнёжом. Феликс усмехается: так портить отношения с бывшим деканом и привязываться к самому последнему учителю, что здесь ненадолго — определённо, где-то что-то пошло не так. Необходимость в контроле автоматически пропадает под глобальным безразличием Ли к результату, но командовать иногда приходится. — Что вырезать? И Сколько? — Хотелось бы мне самому знать. Ну, вырежи: «С юбилеем, любимая академия!», думаю, они повесят это на большое окно в холле вместе с цифрами, — помедлив после того, как Хёнджин принял и обработал информацию, добавляет, — спасибо. — М? О, Феликс знает, что тот услышал всё чётко и, как обычно, вредничает, поэтому игнорирует изучающий взгляд на своих руках, разрезающих лист ватмана, и, только когда шум окончательно исчезает, произносит: — Спасибо, что помогаешь мне. — А кто сказал, что я за «спасибо» помогаю? — хитрющий взгляд Хёнджина ощущаемо прожигает феликсово лицо. — Тогда какова плата? — Ли поднимает голову и видит своего показательно размышляющего ученика: одна нога кокетливо закинута на другую, губа закушена, а глаза смотрят куда-то по диагонали вверх. — Один поцелуй в час. Феликс не чувствует ничего, кроме веселья и бесконечной симпатии. Мысль о том, вечер он проведёт не скучно греет в груди и отдаёт привычным покалыванием в пальцах рук, и он даже не замечает, как соглашается.

***

Чаще, чем раз в полчаса, Феликс ловит себя на мысли, что хочет поцеловать Хёнджина, и, может быть, делать это долго. Имеет ли он на это право? Феликс мучает себя этим вопросом уже примерно минут пятнадцать, и ничего не понимает: с одной стороны, это всё звучало, как шутка и, может, не имело смысла вовсе, а с другой, почему бы этим не воспользоваться, не обращая внимания на такие мелочи, типа серьёзности своеобразной валюты. Сколько бы Ликс не отвлекался на ученика, он не мог понять, ждёт ли Хёнджин чего-то. Он никак не реагировал, когда Феликс вставал менять воду или доставал с самой высокой полки шкафа засохшую гуашь, только сосредоточенно вырезал фигуры из бумаги. Падающий с потолка свет чётко выделял его скулы так, что Феликсу было сложно отвести взгляд от такого красивого лица, как бы он ни старался. Как и сейчас. Парочка небольших прядей выбилась из хвостика Хёнджина уже как пять минут назад, и все эти пять минут Феликс честно пытается бороться с желанием заправить её за ухо. Это постоянно так отвлекает, что сожаления о выборе партнёра в помощи закрадываются в голову неминуемо. Самого Хёнджина, кажется, отвлечь вообще невозможно. Почему оставаться наедине всегда так сложно? Если в классе со всей группой Феликс без проблем может сконцентрироваться на задаче и не выделять никого, то в данную минуту ему кажется, что границ и оков больше нет. Он всегда загорается очень быстро, и этот случай — не исключение. Брови Хёнджина нахмурены, он сидит, прислонившись боком к столу, и рассматривает получившуюся надпись, которую осталось вырезать в виде гирлянды. Феликс не хочет больше мешкать и оставаться неблагодарным — ловким движением пальцев старший ловит острый подбородок и мягко целует раскрывшийся в немом вопросе рот. Хёнджин замер в изумлении. Может, он вообще хотел спросить разрешение на дальнейшую работу, а тут такое. Феликс не думает, что Хван очень против, потому что совершенно не чувствует его дыхания, только цветочные губы под своими. Игнорируя ноющую боль в мышцах, старший продолжает без сопротивления оттягивать нижнюю. Феликсу настолько это нравится, настолько ему этого не хватало, что от таких нежных, абсолютно невинных поцелуев кончики пальцев будто бы покалывает. Он определённо выбрал самую неловкую позу на свете для первого поцелуя: руки деть некуда, поэтому ласково поправлять наглые выбившиеся прядки кажется единственным вариантом не облажаться ещё больше. Феликс отстраняется и видит супер потерянное лицо Хёнджина. Тот сразу же отводит взгляд и облизывается, полностью погружаясь в работу дальше; даже если и было что-то, что нужно уточнить — оно испарилось вместе с напускной уверенностью младшего. Кажется, Хёнджин нахмурился только больше, и, возможно, это тоже нравится Феликсу. Он не уверен, но и не думает об этом. Бездумно наблюдать — тоже дело, особенно когда ты уже целый день работаешь и еле стоишь на ногах. Несмотря на то, что Хёнджин, видимо, и не думал отвечать на поцелуй, не то что уж комментировать ситуацию, Ли не теряется. Мальчишка вообще милый. Приятный такой, красивый и душевный, интересный как личность. Феликсу всегда хотелось встретить человека, который не любит смотреть в будущее. Удивительно непохожи. Пока старший лениво рисовал красочные рекламки, Хёнджин сидел смирно, а его гиперактивность вообще куда-то пропала. Внимания Ли как не получал с самого начала, так и не получает по сей час. А ему бы хотелось! Если Хёнджин первый начал оказывать знаки внимания, заверив Феликса в своей симпатии к нему, то почему сейчас заставляет сомневаться в себе? Будучи человеком довольно привлекательным, старший в принципе не обижается на подачу ложных надежд — один щелчок пальцев, и кто-то уже стоит рядом, подбирая слюни с пола. Единственное, что неприятно режет тупым лезвием по ладони — это возможное ухудшение отношений с учеником. Или с учениками. Колючий холодок проходит по позвоночнику при одной только мысли, что у Хёнджина есть все права рассказать кому-то о таком замечательном досуге, и на следующее же утро кое-кто отправится обратно в Австралию при таком раскладе. Это означает одно — нужно браться за дело основательно. Феликс не может облажаться, просто не может себе позволить быть одиноким. Хёнджин слишком простой, чтобы стараться получить его сердце себе. Так думает Ли, когда пытается вывести его на диалог. — У вас до какого курса общеобразовательные науки будут? Хёнджин даже не откладывает в сторону канцелярский нож, чтобы провести полноценный диалог, и просто продолжает работать, изредка посматривая на собеседника. — Смотря какие. Математика закончилась еще в том году, а дурацкая политология до пятого… Хорошо, что компьютерная графика до четвертого будет, я недолюбливаю её, — младший оборачивается, проверяя реакцию на свой развёрнутый ответ, и улыбается, — странно, что тебя не заставили, ой, ну, то есть не попросили сделать постер через ПГ. Ах, да, Феликс почти забыл, с кем имеет дело. Несмотря на вполне нормальное желание подстроиться под Хвана, он не учёл, что Хёнджин не обязан делать это для него, а уж тем более избавляться от дурацкой привычки шутливо подкалывать. Старший, как обычно в таких ситуациях, цокает: — Этим, возможно, занимается Крис. Я не знаю, надеюсь, от меня отстанут после сегодняшнего. О, вырезай покривее, чтобы точно отвалили. — Ладно, — мило хихикает Хёнджин и начинает рассматривать большой лист, залитый красками под своим учителем, — вы с Крисом-нимом дружите? Феликс неопределённо пожимает плечами; не говорить же ему, что Крис — последний человек, с которым Ли стал бы друзьями? Более целесообразным было бы изредка сотрудничать и иногда выслушивать всё, что льётся из этого безъязыкастого рта. — Не особо. Он просто мой коллега. Видимо, удовлетворённый ответом, Хёнджин хмыкает и продолжает возиться с ножницами и ножами в полном комфорте. Феликсу вообще не комфортно, он не может предугадать ни единого действия или слова парня, поэтому и бесится. Обычно так не происходит, обычно люди проявляют свою симпатию к нему по-другому — старший опять начинает думать, что что-то не так. — Ревнуешь? — продолжает дальше прощупывать почву, задавая наводящие вопросы. Но и это не помогло, даже больше запутало: Хёнджин посмотрел на него, слабо улыбаясь, и его приподнятая бровь значила столько много и абсолютно ничего для Феликса. Не то чтобы ответ на этот вопрос был очень важным, нет. Скорее всего, Ли просто хотелось поменять атмосферу с типичной скучной на более интересную, в конце концов, именно поэтому ему и нужен Хёнджин. Феликс хочет ласки, внимания и заботы, и тогда он сможет все это возместить. Только сейчас он не может ни дать, ни взять, и это сводит его с ума. Через час такого же поведения со стороны своего ученика Феликс начинает паниковать. Хёнджин обрисовывает последний кусок ватмана вместе с ним, и все их диалоги состоят из привычной для обоих терминологии — обсуждать техники и композицию элементов, безусловно, круто, но не тогда, когда ты ждешь как минимум предложение прогуляться. Ли кажется себе слишком навязчивым, поэтому поддерживает Хёнджина во всём, больше воспринимая его теперь как за очередного коллегу. — Всё, оставь, — командует Феликс на полу, придерживая верхние края бумаги. Работать на таком большом формате оказалось сложнее на столе, поэтому парни перешли на холодную плитку. Хёнджин последним мазком закрашивает бывшие белыми края совсем рядом со старшим, и Феликс может физически ощутить тело справа: волоски на руках встают сами собой, а зарыться носом в теплую шею Хёнджина хочется всё больше. Такое безразличие уже не раздражает, а просто заставляет чутка взгрустнуть. Чего не скажешь о Хване. Пацан вообще, услышав о финише, развалился на полу и начал блаженно стонать. — Дома отдохнёшь, вставай. — Нет. Я умер. По-доброму усмехаясь на высунутый язык и закатившиеся глаза, Феликс присаживается тоже. Спина отваливается, а ноги он уже давно перестал чувствовать. В любом случае, чем быстрее Ли здесь всё уберёт, договорится о кабинете, тем быстрее он придет домой и выйдет из сознания. — Спасибо. — Ага. Тебе не кажется, что после всего этого я заслужил пасту? — не успевает Феликс отреагировать, как по пустому классу раздается бурчание хёнджинового желудка. — О, он согласен. Феликс, конечно, устал, но и приготовить ужин для него всего минут пятнадцать, ничего сложного. Да и отдыхать в обществе Хвана намного приятнее, чем тусить во второсортной квартирке. — Двое против одного, так не честно! Ладно, я приготовлю, только если поможешь прибраться. Протестующе мыча, Хёнджин не двигается с места — Феликс сам хватает его под коленку и тащит на себя, чтобы освободить проход. Младший недоумевающе смотрит и рефлекторно выгибается в спине, а вырвавшийся писк они все старательно игнорируют примерно так же, как и Феликс свои мысли о ситуации без контекста.

***

Уже минут пять Феликс гипнотизирует коридор, покачиваясь на кухонном стуле. Хёнджин бегает по квартире и пытается переодеться. С каждым разом, когда младший натягивает то носок, то штанину, Феликс узнает несколько интересных фактов о самой квартире: это подарок от бабушки на совершеннолетие, который никому был и не нужен. В помещении не веет никакой старушачиной и лекарствами, и довольно тепло, поэтому Ли не переживает, завидев сверкающего лопатками Хёнджина прямо возле окна у стола. Уютно обустроенный подоконник не может не зацепить глаз гостя: маленькое, совсем детское одеяльце лежит на твёрдом пластике, прикрытое темными пушистыми подушками совершенно небрежно. Теперь Феликс понимает, откуда у его ученика такое пристрастное отношение ко всем подоконникам (занятым и не занятым) в его академии. В любом случае, рассматривать голую спину показалось ему неприличным (не то чтобы щеголять топлес перед своим преподавателем — верх этикета), но прежде, чем отвернуться, Ли замечает, что Хёнджин не нашёл то, что искал. Он и не удивлён; по пацану видно, что он вполне может что-то нелепо терять, а вот то, что Хван хранит аксессуары в металлической коробке в кухонном шкафчике — предугадать было невозможно. — Если резинка не съедобная, я вызываю срочную психиатрическую помощь. Хёнджин мягко улыбается, даже его милые волосы на обнажённых плечах не могут помешать увидеть Феликсу плавно приподнятые уголки губ: — А такая существует? — Ага. Чувачки с колпаками диагностируют «бе-бе-бе с ба-ба-ба» и больше ничего о них неизвестно, — вздыхает Феликс на удаляющуюся мужскую спину и начинает постепенно задумываться, зачем он согласился на всё это. — Я про резинку, — слышится из ванной, и через несколько секунд Хёнджин предстаёт перед ним полностью одетым в домашний лук. Феликсу нравится всё. Ему уютно в абсолютно незнакомой обстановке, где на столешнице стоит кружка с недопитым чаем, где свет от лампы пробивается через мутный плафон, а занавески на окне аккуратно прибраны по краям. Кэжуал часы даже не пытаются издать звука, и наблюдать за тонкими стрелками — самая успокаивающая вещь за сегодня, не считая старательного сопения Хёнджина над плакатом. Кстати, он, видимо, чувствует себя не менее уютно — одноместное сидение у окна уже секунд так тридцать было занято чьими-то персиками, которые, между прочим, были обещаны за ужин! Тем не менее, Феликс здесь не ради секса. Голова на плечах у него есть, да и тот возраст, в котором контролировать себя было сложно, давно прошёл. Можно сказать, что он тут полностью добровольно и альтруистически. — Так… с чем мы будем готовить? — приведя себя в порядок, Хёнджин смотрит на Феликса сверху вниз и нервно покусывает нижнюю губу. Ли всё ещё находит этого молодого человека привлекательным, не останавливаясь в своих оценочных мыслях ни на секунду. — Что у тебя есть? Курица? Печень? Креветки? Смущение на лице младшего помогло прочитать все его мысли: — Добро пожаловать на кухню криворукого безработного студента! Сегодня у нас в меню семь разных рамёнов и три сосиски. Не знаю, может, у меня остались креветки с дня рождения Сынмина. Феликс вообще не удивляется, когда в холодильнике находятся полуживые креветки в явном меньшинстве. На две порции должно хватить, размышляет старший. Он всё равно положит Хёнджину больше этих мелких розовеньких няшиков, чем себе — закон джентльменов. Процесс готовки плечом к плечу не вызывает никаких вопросов и сложностей ровно до тех пор, пока Хёнджин не начинает тупо пялиться в подсоленную кипящую воду в кастрюле с охапкой спагетти в руке. Его брови, поднятые до очередной планеты, на которой он витает во время каждого академического рисунка, наиболее ярко выражают растерянность, ну, и совсем чуть-чуть незнание физики. Но макаронное изделие всё же ставит в небольшую ёмкость наполовину и умоляющим взглядом упирается прямо в глаза Феликса: — Их нужно было сломать пополам? Старший еле сдерживает смешок и с трудом встаёт с насиженной табуретки, чтобы преподать урок по варке пасты: неслышно приближается к отвернувшемуся Хвану, загадочно придерживает его за талию и двигает в сторону, чтобы уступил место настоящему мастеру этого дела. Магическим образом великая загадка решается обычным закручиванием, которое настолько поглотило сознание Лары Крофт, что она не заметила, как дрогнули опоры этой грёбанной гробницы. Хёнджин только устало хмыкает и пошатываясь садится на уютный подоконник лицом к гостю. Феликс сначала пытается поймать его взгляд и понять, о чём тот мыслит, но осознание того, что чем дольше Ли смотрит, тем сложнее ему оторвать взгляд, заставляет отвернуться к плите и облизать губы. Но через секунду щеку начинает прожигать слишком остро и ощущаемо, и какие-то там примитивные земные делишки с едой уже кажутся полной хренью. Хёнджин с чуть раздвинутыми ногами и приоткрытым ртом выглядит так, будто он хочет целоваться больше Феликса. А этого быть-то и не может. Ликс не понимает, что происходит, да ему и не хочется, оно само так, как и все самые искренние желания, появляются словно из-под кожи и не могут быть пояснены просто потому, что объяснение никогда и не требуется. Его рука, повинуясь неведомому порыву огненного сердца, сама лежит на чужой коленке, а вторая спокойно притягивает Хёнджина за шею. Поцелуй получается далеко не нежный, какие любит в повседневности старший, и не кроткий, которые всегда считает пустыми Хван, — бордовый. Феликс целует его глубоко и горячо, и сам не ожидает такой мощной отдачи: своими пухлыми губами и юрким языком Хёнджин делает что-то, что мало похоже на обычный повседневный чмок, которыми одаривали все бывшие любовники. У старшего под закрытыми глазами звёзды рассыпаются на множество кусочков, — он находит это странным — возможно, очередной странный сбой, а может как раз то чувство, когда ощущаешь себя самым желанным. Феликс почти забывается: в таком бешеном урагане он неосознанно опускает руку на внутреннюю сторону сочного бедра и притягивает как можно ближе за талию, в ответ чувствуя прохладу на своём поясе. Может быть, Хёнджин и увидит его сегодня на своей кухне без рубашки.

***

Хёнджин не назвал бы эти многогранные чувства, которые он ощущает на протяжении последних дней, странными. Он в какой-то степени уже давно привык к тому, что просеивает через собственную душу слишком много всего, намного больше, чем остальные, поэтому парень почти всегда представляет собой губку. Всего одна капля чего-то радостного, захватывающего, необъяснимо волнующего — и пены хватит, чтобы подавиться от такой концентрации в воздухе. Да, вместо того, чтобы задумываться, откуда и почему ему так хорошо, Хёнджин будет просто чувствовать и наслаждаться. В его жизни много людей. Достаточно, чтобы никогда не чувствовать себя одиноким, если так и дальше жить в определённом обществе. Хёнджин искренне думает, что его отношение к этому поменялось только потому, что в его жизнь вошёл Феликс. По началу эти изменения не имели никакого видимого влияния: юноша всё так же нормально учился, иногда проводил время с друзьями и делал домашку после пар. Совершенно типично для подростка, он залипал в компьютерные игры, фильмы и сериалы по вечерам, а иногда тащил Сынмина как лучшего друга и пока единственного человека, способного терпеть все душевные изливания, куда-то за город. «Почти все изливания» — хотелось бы сказать, но нет. Тогда зарождающуюся теплоту по отношению к преподавателю он даже не замечал в себе, принимая за абсолютно должное, то, что есть и было всегда. Крупица света, которая делало всё и ничего одновременно, живёт в нём постоянно, не смотря на редко сменяющихся «причинников». Так Хёнджин называет тех людей, которые ему нравятся во всех смыслах. Их может быть три, десять или вообще один — от родителей до девушки. Сбой произошёл тогда, когда эта маленькая частица начала стремительно выходить за рамки всех существующих границ. Ему потребовалось около недели, чтобы неосознанно привязаться к Феликсу. Это как с загаром: не заметишь, пока не сравнишь «до» и «после». Хёнджину пока ещё никто не сказал, что так недалеко и до ожога, а самому слишком хорошо припекает, чтобы перевернуться на другой бок. Это солнышко постоянно заботливо улыбается, стряхивает невесть откуда взявшийся пепел с головы, целует почти каждую ночь, обжигая своим теплом, но когда Хван перестаёт чувствовать на своём языке чужой вкус, эта субстанция, которая изначально отвечала за исключительно положительные эмоции, внезапно заполняет всё тело и разум до такой степени, что без знакомого запаха шампуня становится сложно дышать. Это он подразумевает, когда пишет незамысловатое «я скучаю» Феликсу поздно вечером. А через полчаса у его порога уже стоит такой красивый мужчина с вином в руках. Хёнджин располагает их на мягком коврике в гостиной и показательно вытаскивает пробку зубами, потом они играют во все имеющиеся в квартире карточные игры, как маленькие дети, и чаще всего это заканчивается драматичным кидком карт и проигранным желанием. А затем кто-то проливает вино на ковёр, другой же запечатляет компрометирующие формы своей рукой. Или зубами. После поздних разговоров в темноте на хёнджиновой кровати никто уже и не планирует сбегать, однако на всякий случай Хван всегда крепко обнимает Феликса и утыкается щекой в чужую.

***

Суббота — день особенный. Феликс обещал Хёнджину зайти к нему сразу после работы (он всё же зашёл в своё логово банально переодеться). Шестидневка, конечно, интересная вещь, но, когда очень хочешь выпуститься из учебного заведения, пойдёшь даже на отчаянные преподавания рисования маленьким детям, хотя учить их мазать лист испачканными пальцами было даже весело. У Феликса всё намного лучше. В отличии от Хвана он понимает, что делает, и, главное, осознаёт. Такое безграничное внимание очень льстит ему, Ли не собирается прекращать ничего из этого, даже если и видит, что некоторые вещи выходят за рамки разумного, ведь ему индифферентно. Хёнджин довольно милый мальчишка, он любит давать ласку и заботу, как считает Ликс, незнакомому человеку. Старший действительно думает, что у них идеальный альянс: нуждающийся и дающий. И даже не подозревает, что может быть иначе. Золотистый свет разливается по смугло-жёлтым листьям и слепит недовольных прохожих в час захода солнца. Феликс сильнее закутывается в своё пальто и не спеша идёт к знакомому дому. На душе мирно и спокойно, никакие тревоги не смеют терзать его сердце — даже осознание этой временности не способно обрести всякий смысл. Это было понятно сразу, по крайней мере, для старшего — Ли здесь не навсегда. Более того, осталось-то чуть больше половины срока, но разве это важно? Он всё равно будет любить Хёнджина так, будто через пару дней его потеряет, прямо как в романтических попсовых песнях. Так и должно быть. Город ему понравился. Вообще, столицы никогда не привлекали Феликса своей динамичностью и суровостью, но тут какое-то исключение, возможно, связанное с неожиданными ночными поездками на байке. На самом деле, он несказанно рад, что снова оказался в чьих-то руках. Феликс осознаёт, что слишком погряз в свои мысли уже возле самого подъезда. Подняться наверх многоэтажки не составило никакого труда — и вот уже на тебя с порога смотрит пара загоревшихся глаз, в которых еле-еле что-то можно различить. Да, первое, что приходит на ум при этой встрече — как он вообще видит? Хёнджин вешает верхнюю одежду на вешалку и воспитанно приглашает в гостиную, в которой все подручные вещи всегда лежат на полу. Феликс до сих пор умиляется с факта, что этот парень не признаёт никакие диваны и стулья, предпочитая всему подобному уютные мягкие ковры или же полы с подогревом, но прекрасно понимает. А ещё здесь можно просторно улечься на пушистые ворсинки, и никто не сочтёт тебя странным. — Чай? Феликс угукает и переворачивается на живот, чтобы посмотреть, чем Хёнджин занимался, пока его не было: валяющийся потрёпанный лист бумаги с не самым чётким чертежом имел все шансы остаться незамеченным. Судя по вчерашнему дню, сегодня Джинни старался целый день (у Феликса гордость чисто учительская). Хёнджин приносит чашку чая на блюдечке и сам садится с тарелкой фруктов в руках. — О, вы из Турции? — посмеиваясь, спрашивает младший. Когда Ли понимает, к чему это, то так же непоколебимо сидит на полу по-турецки и попивает чаёк. Хёнджин сочно кусает яблоко и принимается за повествование. Феликсу всегда кажется, что про его день он всё знает, так как постоянно находится в этом расписании, но каждый раз ошибается. — Мм, я, короче, лист запачкал. Вот тут, — указывает на одну из цилиндрических полостей колонны, — диаметр неправильно сосчитал, и оно не оттирается теперь… Мда. Путём вынесения на свет (а не ломанием глаз в полумрачном углу) работы, Феликс выясняет, что это уже точно никаким крутым ластиком не ототрёшь, тут только перечерчивать остаётся: — Я могу принести тебе чистый из вашей аудитории. Хёнджин протестующе мычит: — Не! Да не надо. И так сдам. — Выше «удовлетворительно» тебе Чхве не поставит, — старший констатирует факт и отбирает огромное яблоко себе. — Если бы она знала, как меня это волнует, она бы заплакала. Тихий фырк раздаётся по небольшой комнате, заставленной типичной мебелью. Феликс за это небольшое время уже успел понять, что Хёнджин всегда предпочитает кухонный подоконник. У него там даже ноутбук лежит. Когда дело заходит до больших работ — пол гостиной кажется единственным правильным местом. Назвал бы Ли правильной саму ситуацию? Да. Это отличается от всего того, что было в его жизни раньше: все партнёры были связаны простой договорённостью об отношениях. Появлялось всегда определённое количество обязанностей, которые были обусловлены простым кодексом чести, а не желанием навредить или сделать больно. Феликс никогда и не задумывался о том, что типичные приветственные поцелуи в щёку ему уже давно надоели, потому что они неинтересные. Столько всего делалось совершенно неискренне, нудно и постоянно, что Феликс и забыл, что можно было по-другому. Хёнджин не целует его при встрече, даже если их никто не видит, не пишет буднично «спокойной ночи» и «доброе утро», и уж точно не заставляет знакомиться с друзьями и родителями. А значит, так не делает и старший. У него отбирают яблоко, а Феликс в отместку растягивается на чужих коленях и зевает, прикрывая рот ладонью. — Напоминаешь кота, — тихо произносит Хёнджин и натягивает обратно свитер Ликса, который неприлично задрался секунду назад. — Нет, я милее. У Феликса сегодня настроение хорошее, он хочет провести оставшийся день, а точнее вечер, в полной уютом обстановке, даже если это означает сидеть на жестковатой кровати Хёнджина и смотреть очередной романтический фильм, наслаждаясь чужим осуждающим бубнёжем. Не все в этой комнате способны вытерпеть милую мелодраму, Феликс рад, что ему повезло. А ещё он просто рад. Без причины, как и должно быть — это то, ради чего он всегда бегает от одних рук к другим. Кстати, о руках: старший прячет свои холодные ладони под хёнджинову домашнюю свободную футболку и прижимается к нему всем остальным телом в надежде согреться. Ну, и доказать, что он намного лучше котиков. — Аа! Феликс! Ты холодный! — Хёнджина потрясает такая смена температур, но он всё равно позволяет так пользоваться его телом и накрывает своими руками чужие через ткань, — На улице так холодно? Я же тебе отдавал свои перчатки… — Я оставил их вчера здесь. Кому-то так не терпелось раздеть меня, что одна из них, я уверен, висит где-то на зеркале. Еле заметный румянец на хёнджиновых острых скулах примерно даёт понять, что Хван смутился, быстрое облизывание пересохших губ выдаёт его нервозность по этому поводу, а резкая смена положения — желание оставаться крутым и непроницаемым, Феликсу так легко прочесть парня по банальным жестам, и ему это очень нравится. — Будешь ужинать? — отведя взгляд, спрашивает младший.

***

— Ты никогда не сможешь победить меня в подушечном бою… нет! Сквозь заразительный очаровательный смех и несколько сантиметров верблюжьего пуха это заявление выглядит неубедительно. Так думает Феликс, на котором сейчас только джинсы из одежды, и буквально ничего из желания слушать очередные шутливые издёвки Хёнджина, поэтому расправляется с ним старым способом — подушкой в лицо. — Я бы не был так уверен. Старший уговорил Хёнджина переехать, хотя бы временно, на самую обычную кровать и перетащить сюда же и ноутбук, но что-то подзабыл, что в одной кровати рядом с этим юношей слишком жарко находиться. Листая художественные материалы в интернет-магазине, он голой спиной сидит к развалившемуся в теплой кроватке Хвану и пытается заткнуть его всеми возможными способами, но получает только удар бедной подушкой по пояснице. О да, самое время превратиться в беспечных детишек и вдоволь наиграться, пока есть возможность. Феликс от греха подальше ставит на пол ни в чём не повинную технику и принимается колбасить смеющегося до слёз Хёнджина вещью помягче, однако, к сожалению, секретное оружие противника под названием «Щекотка2000» без сомнение имеет убийственную силу. — Так не честно! Переста-аха-нь! — кричит из последних сил старший, пытаясь выбраться из такой подлой западни. Никто даже не думает останавливаться: Ли продолжает чувствовать щекочущие касания по своим бокам и животу пока на глаза не попадается чёрный маркер. Максимально быстро и подло он рисует первое, что приходит в голову, на щеке Хёнджина, и это можно засчитать как плюс в пользу эффекта неожиданности. Полная неожиданность приходит тогда, когда полностью разъярённый парень переворачивает Феликса на его могучий пресс и блокирует все пути отступления своим весом. — Ну всё, попался. А потом уже Ли приходится терпеть настойчивые попытки нарисовать шедевр на собственной спине. Конечно, в сочетании с обжигающими ладонями младшего на позвоночнике это уже и не выглядит как пытка. По крайней мере, не физического плана. — Что ты там вырисовываешь? Я ведь могу испортить тебе зачётку, если мне не понравится. Хёнджин не перестаёт хихикать: — О-о, тебе понравится, обещаю. Осталось приписать кое-что. Голова Ли со вздохом падает в единственную оставшуюся в живых подушку. — О боже. Что? Феликс чувствует, как шедевр по всей-всей спине начинает заканчиваться внизу, ближе к копчику, и всем богам молится, чтобы это отмылось не с тридцатого раза. Хотя бы с третьего. — «Люби меня, как роза воду, а я тебя, как вор — свободу!» Чётко. Через глубокий, полный неразделённой печали и горя стон, Ли просит оставить грёбанный автограф, но места уже не осталось. Хёнджин предлагает альтернативу — снять трусы и расписаться прямо на попе, ну и кто такой Феликс, чтобы иметь слово в подобной позе и в этом доме. Зеркало в прихожей помогает разглядеть натюрморт: стеклянная ваза с одинокой розой и огромной клубникой с конечностями и большими выпученными глазами возможно предпочли бы лист бумаги, а не живую кожу человека. По-хорошему, стоит ещё поблагодарить всех существующих светил и мудрил за то, что у Хёнджина не оказалось тату-машинки. — Воистину работа настоящего художника-живописца. Твёрдая пятёрка, Хёнджин, я безмерно горжусь тобой. Юноша счастливо улыбается, сидя на кровати, и только сейчас Феликс замечает недорисованное сердечко у того на скуле. — Дай дорисую, — Ли садится на чужие колени с чёрным лайнером в руках и с трудом подавляет в себе желание обрисовать всё лицо младшему. Он так красив, что Феликс не может насмотреться и натрогаться, но всё равно берёт себя в руки и просто превращает кляксу во что-то оформленное. — Кстати, я не помню, вроде как эта штука причастна к теме с педофилией. Хёнджин фыркает ему прямо в лицо, потому что больше некуда, между их лицами остается скудный кусочек воздуха, которым старший пользуется, чтобы рассмотреть поближе смешинки в горящих глазах. — Ну, получается, моё творение адекватнее! — Заткнись. Феликс действительно хочет, чтобы он заткнулся. Чужие ладони всё ещё плавят поясницу, взгляд Хёнджина такой тёплый и то и дело опускается вниз, чтобы потом снова заглянуть в глаза и безмолвно спросить, чего же он ждёт. Ничего — старший без раздумий целует разомлевшие влажные губы, — и никогда — а потом валит на смятую простынь, без зазрения совести раздвигая хёнджиновы мягкие бёдра. Ожидания с большей вероятностью разочаруют, поэтому Феликс и не думает об этом как в общем, так и сейчас: человек под ним вытесняет все мысли и заставляет думать только о том, как же хорошо им обоим сейчас. Всё могло бы закончиться очередным сексом, но навязчивая мелодия звонка вынуждает прерваться (оба надеятся, что ненадолго) — Хёнджин поднимает трубку совсем не хотя; ему приходится сесть. — Да, наверное… — Ли мягко целует парня в плечо и заглядывает в глаза, не подозревая, что его сейчас из уютной квартирки на седьмом этаже на окраине города вытащат в центр города, — Да. А я ещё могу Феликса позвать, кстати. Сонним хвастался своими скиллами в граффити — вот пусть и покажет, как там в Австралии со стрит артом. Хёнджин ойкает от укуса и натягивает растянутую футболку обратно.

***

Не переживать у Феликса не получается: снова вливаться в бесполезный коллектив, снова строить из себя заинтересованного во всех сразу, снова скрывать своё трепетное отношение к Хёнджину. Это так утомляет, что на данный момент он успел тридцать раз пожалеть о своём согласии. Если бы не эти щенячьи глазки, они бы сейчас уютно дрыхнули в обнимку после очередных разговоров перед сном. Хёнджин всегда выводит его на какой-нибудь глупый разговор, от которого безмерно хочется спать, и никогда не оставляет без тепла собственного тела. Феликс уважает это. — Надо было брать деньги за такие поздние прогулки. Десять долларов в час — и я бы был уже миллионером, — старший потирает руки в попытке согреть и недовольно бурчит на рядом идущего парня, на лице которого расцветает улыбка. — Я думал, тебе понравилось тогда смотреть на звёзды. «О, да», — усмехается про себя Ли. Он никогда не мог бы подумать, что ненавистник всех возможных романтических фильмов будет всерьёз предлагать рассматривать чистое ночное небо через старый бинокль, вообще для такого не предназначенный, на траве где-то за городом. Было холоднее, чем сейчас, бедные филейные части обоих тогда буквально не чувствовались, как и перенапряжённые икры, но это было довольно интересно. — Мне понравилось, просто это было неожиданно. Всё ещё искренне верю, что это всё было ради того, чтобы дома осмотреть меня на клещей. — Ты себя переоцениваешь. Хёнджин не говорил такого, когда кусал подушку и сминал жёсткие простыни глубокой ночью. Не то чтобы он мог хоть что-то сказать тогда. Все яркие вывески отражаются в недавних лужах, а потом и всё вместе в глазах двоих парней. Феликс заметно отстаёт, потому что хочет отсрочить это дурацкое надевание маски, от которой он уже сам порядочно устал. Хёнджин замечает это и в его взгляде нельзя найти и капельки раздражения по этому поводу: — Пошли, нам немного осталось, — младший хватает его за руку машинально, и Феликсу в кои-то веки становится тепло. Брови Ли смиренно опускаются, а потом поднимаются в немом вопросе: Хёнджин остановился прямо перед выходом на большую полную людей улицу. Чего Феликс не ожидает, так это того, что его руки возьмут в свои и поднесут ко рту, согревая своим дыханием! Приходится установить зрительный контакт (кстати, благодаря маленькой разнице в росте, это сделать совсем несложно), а ещё приходится периодически чувствовать хёнджиновы губы на своих пальцах, когда он начинает говорить: — Они возле входа в клуб собрались. Значит, там будет Минхо-хён, интересно, почему никто мне не сказал об этом? — Феликсу не нравится Минхо с первой его встречи, но Хёнджину он, по-видимому, довольно дорог, поэтому никто не поднимает эту тему. — Всё будет нормально. Главное — не задирать твою куртку. Старший выхватывает свои ладони и немедленно ими пользуется, отвешивая слабенький подзатыльник. Слабенький, потому что не хочет особо портить идеальный хвостик на чужой бестолковой башке. — Погнали. Никакого труда не составляет опять нацепить на лицо что-то из доброжелательного и вежливого; через минуту его замечают собравшиеся (почти всех он знает лично), и мило приветствуют. Хёнджин с ним не пошёл, как ожидалось, а, видимо, решил сделать вид, что они не шли вместе. И не целовались, и не спали. Никогда. Девчонки с интересом осматривают внешний вид Феликса, ему до сих пор немного стыдно за то, что он мог бы выбрать и кого-то из них в качестве временной возлюбленной. К сожалению, все они как-то слишком. Слишком для него. — Это так мило, что вы пришли! — прикрикивает Дахён, чтобы уж точно все заметили, а Феликсу становится неловко до костей. — Меня заставили. Стоящие рядом с ней девушки мило хихикают, видимо, подумав, что это шутка (о, как бы он хотел, чтобы так и было), но не тут-то было: Ли действительно некомфортно без Хёнджина. Он переживает, как бы это не выросло в проблему. — Так, что мы делаем? Хотел бы спросить Феликс рядом стоящих девчонок, только Чеён захотела открыть рот, как её тут же перебивает вульгарный парень довольно приятной наружности (он уверен, что гнилой внутри) и прямо сейчас Ликсу очень хочется вырвать ему на обувь, если бы он мог контролировать свой желудок. Жаль, этого не происходит и приходится приветственно улыбаться ради хороших отношений с учениками. — Оо, какие люди! — Минхо сплёвывет в сторону. — Сможешь обезобразить стену Административного здания? Какая глупость. Небольшой клубок раздражения и злости начинает завязываться внутри. Как можно вообще додуматься такое сделать? А главное — зачем? — В чём смысл? Минхо недобро усмехается, будто над трёхлетним малышом: — Какая разница, детка? — Феликс отходит на шаг, когда этот неприятный тип делает попытку приблизиться и, видимо, подкадрить. — Ну, а если тебе любопытно, то всё справедливо. Этим зажравшимся чиновникам ничего не будет, зато мы покажем им, что война классов совсем близко. Очень надеясь, что закатанные глаза помогут ему оттолкнуть собеседника, Феликс отстраняется в раздумьях: к такому значимому зданию так просто не подойдешь, наверняка там двухметровый забор и огромный сад вместе с постом охраны. Он не может отрицать, что вызов достойный и интересный, но это всё ещё выглядит как подстава — Ли точно сегодня ночью посидит в участке, потому что его застукают единственного с баллончиком краски в руках в окружении буквально никого. Об окружении: сегодня в составе буквально треть, если не четверть, его группы, и в основном девчонки, очарованные типичным плохишом, плюс сама банда плохишей: Сынмин и Ёнджун. На счёт войны он даже не задумывается, потому что не до того: хотелось бы, чтобы Хёнджин наконец вышел из своего укрытия и хотя бы ментально на уровне мыслей поддержал. Дахён продолжает оценивать его с ног до головы, и Феликс успевает пожалеть сотый раз, что не надел чего потеплее светлой джинсовки на белое худи, ведь думал, что никуда не пойдет в такое время суток. Днём было довольно тепло, и ни один знак не кричал о том, что сегодня ночью будет криминальщина. — А вы занимались подобным у себя дома? Феликс не сразу осознаёт, что этот писк предназначен ему, но, слава всевышнему, ему и отвечать не приходится, потому что наконец объявляется Хёнджин и перетягивает всё внимание на себя. Половину группы он мило обнимает, в том числе и Минхо, а к половине даже не лезет, не сложно догадаться, в какой части находится сам Ликс. Он не комплексует по этому поводу — странным намёкам, понятным лишь им двоим, всегда есть место. Это даже весело. Феликс залезает в одну машину с Хёнджином, Чеён и Ёнджуном за рулём. На вопрос почему они едут не на Хёнджиновом байке, Хван ответил ещё пока они шли до клуба, что это было бы лишним. Так и оказывается: чем меньше транспортных средств, тем легче не спалиться. Нужное здание на самом деле просто крутая напыщенная многоэтажка, у которой есть свой задний двор, переулок и никакого ограждения от слова совсем. Только есть камеры наблюдения и неяркий свет из окошка на первом этаже. Спрятавшись за специальным электрощитовым зданием, все начали чётко распределять обязанности. — Так, ты, Сынмин, отвлекаешь дежурного — у тебя не запоминающаяся внешность, девчонки — на вас будка с охранниками, все остальные — в темпе рисуйте что-то антиправительственное с восточной стороны. Я отключу им свет и все камеры, — уверенно ухмыляется Минхо, и заставляет сомневаться в себе только Феликса. Он недовольно хмурится, потому что не понимает, как это может сработать, и несмотря на свою любовь к сопливым мелодрамам не верит во все безнаказанность молодежи в фильмах, но всё равно топчется к месту с большой чёрной сумкой на спине. — Предлагаю сделать смешную рожу президента, — безобидно предлагает Хёнджин сзади. — Ага, в петле, — неожиданно Ёнджун поощряет всю эту мутку, и Феликс с интересом оборачивается. — А как же твой отец? При упоминании отца взгляд ученика смягчился: — Он в антикоалиции. Проще говоря: одобряет. Я в семье отвечаю за привлечение молодёжи к революционному движению. Надо же, Феликс никогда бы не подумал, что в такой спокойной Корее может быть подобное. Когда красная лампочка на угловых камерах перестаёт гореть, собравшиеся быстро начинают процесс. Феликс-то в руках держал баллончики лет десять назад, но всё равно старается быстро написать какие-то грязные фразы, которые ему сказали вывести белым по красному кирпичу и подчеркнуть. Только всё не начать никак: конечности дрожат, а буквы забываются из-за нервов, но единственный взгляд, полный поддержки, Хёнджина придал немного уверенности. Ли поправляет упавшую на глаза чёлку и надевает перчатки, морально готовый приняться за работу. Постоянно отвлекают проносящиеся на улице машины, не способные заметить их никак, или кто-нибудь да пройдёт ненароком в такой поздний час — ничто из этого не может помешать остальным ребятам портить стену, а Феликс всё никак не может налюбоваться октябрьским ветром в ушах. Милое хихиканье Хёнджина свидетельствует о крайней степени клоунизма их творения, поэтому Ли решает сделать всё быстро и трясёт краску. — Чёрт, Дахён звонит! Видимо, них не получилось! Громкий в тишине голос Ёнджуна заставляет схватить всех присутствующих полную коллекцию паники: аритмию, повышение давления и максимально сильное желание бежать, пока их не застукали. — Побежали! А Феликс не может никуда бежать. У него фраза не дописана и вообще, неплохо было бы, если время остановилось. Ну как он бросит на середине кусок фразы? Это даже будет не обидно, и, по сути, никакого авторитета он не заработает. — Быстрее, Феликс! — за углом уже виден свет от фонарей нескольких охранников, но Хёнджин не может так просто убежать, поэтому пытается шёпотом прокричать и без того нервному Ликсу об опасности. А рука Ли вообще обрела вторую жизнь, первое дыхание, третий глаз и так далее; его почерк становится всё менее разборчивым (хоть какой-то!), конец фразы совсем близок… — Хей! Грубый мужской голос в метрах пяти от оставшихся двоих агрессивно намекает о нарушении закона, и тогда Хван не выдерживает и хватает Феликса за рукав, рванув в отступление вместе. Баллончик с белой краской звеняще приземляется на влажный после дождя асфальт — ровно за это время они всё-таки убегают из поля зрения страшных дядек, выбирая тактику «больше заплутать, чем пробежать», а Феликс не соображает. Холодный воздух будто даёт парочку отрезвляющих пощёчин, что вступает в резонанс со сбитым горячим дыханием, ноги совершенно неконтролируемо становятся ватными. Где эта подростковая скорость гепарда, когда она так нужна? Тем не менее, адреналин не даёт никому из них сдаться на растерзание суду, поэтому старший психологически цепляется за Хёнджина и его возможное будущее на отработках и набирает скорость из последних сил. — Сюда! — Феликс слышит голос Хёнджина сквозь писк в ушах. Они заворачивают куда-то не в самое людное место (если таким можно назвать переулок в три часа ночи) и пытаются спрятаться в одном из дворов, готовя себе путь к отступлению через запертую калитку и несколько капотов машин. — Ты… зачем… Придурок… — уперевшись в холодную стену, Хван пытается отдышаться. Феликс даже не может поднять на него свои бесстыжие глаза, настолько у него кружится голова сейчас, но он ни о чём не жалеет. Это было очень волнующе — столько эмоций одновременно и такой силы, этих чувств он не испытывал уже давно. Почему-то прямо сейчас приходит в голову мысль о Крисе. Ли усмехается, подумав, что теперь намного круче его. Придя немного в себя, первое, что он замечает, это ярко открытые глаза Хёнджина. На вопросительный взгляд в ответ получает абсолютно бешеный и типичный знак помолчать. Возле арки слышаться недовольные голоса, и просто всевозможное чутьё подсказывает, что сейчас их поймают. — Бежим! — в той же манере возбуждённого шёпота, кричит Хван и первым перелезает через железный забор по ту сторону двора. Очумевший Феликс осознаёт хвост, только когда своими глазами его чувствует, но отстаёт не намного. Ринувшись за Хёнджином, он замечает, что его волосы растрепались от длительного бега, а резинка где-то слетела. Никто из них не знает, кому молиться за такое тучное телосложение охранников: фора есть только благодаря этому. Ну, может быть, ещё благодаря спортивному телу Феликса и его врождённой ловкости (его мнение), факт остаётся фактом. Погоня продолжается. На улице он не видит ничего, что могло бы помочь спрятаться, но Хёнджин оказывается находчивее: схватив за руку, он направляет за собой прямо к тому месту, где всё начиналось. — Ты совсем с ума сошёл? Младший не отвечает, только оборачивается и смотрит хитрюще так: его волосы так живописно развеваются по не менее живописному лицу, и единственное, что смущает — то, что они немножко в активной пробежке. Феликс пытается выжать из себя последние силы, чтобы вовремя завернуть за Хёнджином, пока его не заметили, и чуть не врезается в бампер машины, на которой они приехали. Рассмеяться на такую ситуацию не хватает ни сил, ни дыхания, ни времени. Оба быстро залезают на ближайшие передние сидения и Ли приходится лечь и серьёзно так придавить Хёнджина, чтобы не было видно никого. Его лицо прямо под феликсовой головой, поэтому второму необходимо опустить свою ниже, поставив всех в абсолютно неловкое положение. Они отчётливо слышат оглушительные сердцебиения и не могут понять, где чьё, а Хёнджин вообще начинает беззвучно ржать со всего этого. — Замолчи, — кидает прямо в ту скулу, на которой сам же недавно нарисовал сердечко, и нервно облизывает свои губы. Младший слушается и устремляет свой взгляд прямо в глаза напротив, а Феликсу как никогда хочется выбросить своё возбуждение наружу, иначе он взорвётся. Но назойливое свечение фонариков по чехлам их машины заставляет замереть в отвратительно неудобных позах (Ли не чувствует свою руку и готов поспорить, что под ним парень не чувствует вообще половину тела). Слышится звук шагов, но заглядывать дальше никто из толстых мужиков не решился, видимо, посчитав, что они убежали дальше в другом направлении. Ликс расслабляется и выдыхает, обессиленно кладёт свою щеку на чужую; сам не понимает почему, но тоже начинает тихо смеяться, а тут уже захотелось и увидеть смешинку в хёнджиновых глазах. Ему нравится. Хёнджин вообще какой-то такой очень привлекательный, и старший просто не может не поддаться влиянию растрепанных длинных волос, мягкой улыбки и такого же взгляда, это кажется невозможным. Феликс чувствует, как на задворках сознания что-то мешает ему поцеловать этого милого мальчишку прямо сейчас, поэтому он успешно посылает эту часть мозга куда подальше и обхватывает чужие губы своими. Хёнджин, может, и ждал этого тоже, иначе никак не объяснишь, почему он начал целоваться в три раза чувственнее и ни капельки не осторожно — это Ли не может объяснить, как и только что укушенный язык. Парочка онемевших конечностей также уходит на второй план, когда Феликс оттягивает нижнюю губу зубами и проникает в рот, вылизывая нёбо младшего. Сладкий стон Хёнджина беспокойно прерывает вибрация его телефона; только тогда они возвращаются в нормальные позиции, в которых можно функционировать. — Всё нормально, да, — Хван отвечает на звонок и одновременно пытается застегнуть одежду, что неосознанно ему расстегнули. Он такой горячий сейчас, и это буквально всё, о чём может думать Феликс, смотря на его попытки привести себя в порядок, а ещё полностью разделяя его возбуждённое состояние. — Нам нужно найти остальных, — бедному Хёнджину не отдышаться по целым двум причинам, он посматривает на старшего с непроницаемым лицом и кажется максимально серьёзным. Выйти из машины нужно было осторожно и тихо: никому не хочется потерять бдительность и попасться так глупо, вдруг где-то здесь всё ещё кружат злые дядьки. Да и не хотелось бы портить чужую машину, тем более в таком месте. Феликс стоит, прислонившись к мокрым панелям, и внимательно изучает хёнджинову шею, пухлые губы и острые костяшки, в которых он держит телефон. У самого в горле до сих пор пожар, и, кажется, он не пройдёт до послезавтра, поэтому Феликс хочет это компенсировать пожаром во всём остальном теле. — Почему мы не можем уехать на этой машине? У тебя же есть ключи. Младший подходит почти вплотную, воруя весь кислород и отвечает совсем негромко: — Ёнджун украл её отсюда у своего бати. Мне нужно только вернуть эти ключи и ничего не трогать. Может, теперь поговорим, как так мы чуть не оказались в обезьяннике? — расстояние между ними стремительно сокращается, и Хёнджин выдыхает последнее слово в губы Феликса, который только больше возбуждается от его недовольства (не каждый день ощущаешь на себе претензии самого красивого парня всей академии). — Нет. Ли притягивает его за подбородок и сразу же врывается в чужой рот своим языком, медленно посасывая нижнюю губу; Хёнджин руки кладёт на талию и сжимает, когда опускается ниже. Наверное, это единственная вещь, которую бы Феликс сделал замёрзшим и неудовлетворённым ночью на улице, но вот что-то сказать об этом всё не удавалось. В крепких руках младшего он чувствует себя так расслабленно, что даже ноги немеют после горячих поцелуев под ухом, а сердце колотится так же сумасшедше, как и десять минут назад. Словно почувствовав это, Хёнджин берёт его под бёдра, так же сминая до синяков, и заставляет обхватить плечи руками. Волосы Хвана такие мягкие и шелковистые, что Феликс не отказывает себе в таком наслаждении: то массирует голову, то оттягивает пряди и проникает языком глубже. Губы Хёнджина какие-то очень мягкие, да и сам он мягкий и теплый, весь очень трогательный и так прижимается своим горячим телом к Феликсу, и это заставляет его потерять голову окончательно, оставив все переживания на потом.

***

Феликс отделился от Хёнджина сразу же, как только они примкнули к остальным. В какой-то степени Хвану даже обидно, потому что к нему так девочки никогда не клеились. Ну, Феликс спокойнее по характеру, старше, сексуальнее, а ещё у него есть пресс, только о последнем знать должен только он. Зато у Хёнджина есть Сынмин — лучший друг, который качественно подзабил на него и даже не пытается это отрицать. — Как там с Сохён? Они сидят на скамеечке позади всех с энергетиками в руках, Хёнджин пытается разговорить этого скрытного ублюдка, и немного успокоить себя по поводу этой ситуации. В конце концов, он тоже не рассказывает ему про Феликса, но тут это не от него зависит, а значит не считается. — А что с ней? О, ну да, теперь Мин начнёт строить из себя незнайку, но потом Хван всё равно выбьет из него всю правду — вопрос времени. — Наверное, страдает от безответной любви своего друга к ней. Сынмин отставляет баночку в сторону и протирает лицо руками, вздыхая. Хёнджин получает огромное количество очков за попадание в цель. Феликс сказал бы что-то типа: «можно было и поснисходительнее». — Она не страдает — ей нравится. — О, ну это ещё хуже. Хёнджин никогда бы не пожелал своему другу такую любовь, в которой его постоянно используют, так как считает, что лучше ничего, чем такое жалкое подобие отношений. Сынмин закатывает глаза на ни разу не помогающего Хвана и принимается рассказывать подробнее: — Да нет. Я не знаю, что она от меня хочет. Я признался ей ещё неделю назад, а она ведёт себя так, будто я ей рассказал о своём ужине. Неприятное чувство растекающейся обиды стремительно овладевает головой Хёнджина, он просто в недоумении: как это так, его лучший и самый близкий друг уже неделю скрывает от него свои чувства? Тем более, такие трепетные. — И ты за целую неделю не соизволил мне рассказать о своих похождениях? Братский кодекс вышел из чата, — отвернувшись, он начал проверять телефон на наличие сообщений. Неожиданно на лице напротив появляется что-то типа саркастической ухмылки, но Хёнджин не обращает на это должного внимания. — Тебе бы всё равно не понравилось, как я поступаю. — Неправда. Усталые вздохи вырываются одновременно. Хван никогда не мог понять, как это просто — отдалиться от человека без видимых на то причин. Он всегда думал, что дружба является одним из самых незыблемых институтов человечества, от этого и не ясно, что каждый из них сделал не так. А может, всё нормально. А может, секретных обид и недомолвок уже слишком много, чтобы распутывать этот неприятный клубок. Легче забить и дальше жить, как ни в чём не бывало. Сейчас у Хёнджина есть Феликс, да и в любой момент Сынмин сможет откинуть все предрассудки и забыть месяцы отсутствия общения между ними. Он уверен, так и будет. — Пошли к остальным. Хёнджин в пренебрежении поднимает бровь, но послушно слушается и сразу же выискивает глазами Ликса. Тот стоит, сверкает широкой улыбкой и всё так же заставляет девочек краснеть и быть милее в попытке понравиться. Это до сих пор кажется всем присутствующим смешным, поэтому к ребятам он подходит с искренней улыбкой. — Хёнджинн-и, — неожиданно Минхо загребает его в свои объятия и ставит рядом с собой, придерживая за талию, — Как настроение? Сам Хёнджин хотел подойти к Феликсу, но так даже и лучше. «Для конспирации все средства хороши» — так считает Хван, пока не замечает, как напряглись желваки Ли. Это ради их блага, да. — Чёткое. Если бы ты видел, что там на стене красуется, ты бы похвалил меня за оперативность, — без задних мыслей Хёнджин кладёт руку на плечо своего друга и даже не думает о двусмысленности ситуации. — Ну, по такому поводу можно и угостить вас. Мы всё равно рядом с клубом, пошли, Джинн-и, поможешь мне дотащить бутылочки. Ухмыльнувшись, младший попёр чуть ли не впереди паровоза, а помогать вызвались Сынмин и, удивительно, Феликс. Хёнджин считает, что это очень мило с его стороны, но даже не оборачивается, потому что ему есть на что отвлечься: ровно сзади прилетает шлепок по левой ягодице от Минхо, а потом его же: — Пошли быстрее, пока там Милли на смене, может чего возьму только нам. Нет, это вполне обычное дело, так было раньше. Частые тусы в основном вдвоём, и то, что они делят одну выпивку только между собой — просто старые порядки. В любом случае такое внимание со стороны бывшего близкого друга очень приятно Хёнджину, он смеётся и радуется таким налаживанием отношений между ними. Тем временем Хван решает подслушать неприглушённый диалог между Феликсом и Сынмином, пока обменивается типичными фразами и междометиями с Минхо. — Феликс, вы это, поаккуратнее, пожалуйста. Наши девочки очень впечатлительные и даже не могут понять, что конец близко. Видимо (затылком) недоумённый Ликс глупо переспрашивает, получает всё то же самое и задумчиво вздыхает, как если бы читал нудную книгу или составлял бы план работы — Хёнджин уж знает и уже выучил все эти вздохи. — Это не хорошо. От разбитых сердец ещё никому легче не было. Если только вы не стираете их в волшебный порошок и не пьёте его вместе с чаем на завтрак. — Ты забавный, — тихо произносит Феликс, слегка посмеиваясь. Так мило. Они продолжают идти по ветряной улице, огибая лужицы. Мино-хён что-то рассказывает на фоне, и Хёнджин не чувствует себя плохим другом из-за того, что не слушает. Его в данный момент всё устраивает настолько, что даже мысли о каких-то проблемах попросту боятся закрасться в голову. Что может волновать человека, свободного по своей сути, имеющего друзей и любовника, психически здорового и, главное, полноценного? Хёнджин поворачивает голову к собеседнику и начинает наконец-то вникать и поддакивать, где надо и где не очень-то. — Помнишь ДжуДжу? Он собирается лететь в Испанию с семьей, — после периодичного угуканья младшего, Минхо приобнимает Хёнджина за талию, — Хочешь поехать со мной в Кёнджу? У меня там бабушка — может приютить. Хван не вникает особо: они уже как-то ездили в поездку с небольшой компанией, поэтому ничего странного он здесь не видит и легко соглашается. Заглядывать в блестящие глаза друга не хочется, так же как и думать об этой недодружбе. Хёнджин лезет в свой карман джинс за телефоном проверить время и упускает момент, когда на их горизонте появляются совсем не дружелюбные типы. — Эй, может мне лучше выколоть тебе глаза, раз они так плохо видят? Он помнит их; ещё года три назад Минхо проиграл им деньги, а его друзья заботливо пытаются ему всячески помочь, только всё никак не получается замять это дело до конца. История неприятная, но Хёнджин думал, что она давно в прошлом. К сожалению, в совершенно трезвом состоянии он видит двух громил рядом с ними, один из которых вообще не выглядит заинтересованным; зато второй, тот, что с длинным хвостом и грязной кожей, настроен агрессивно и вообще не просто так задел плечо Ли. Даже более чем: кроме напряжённой атмосферы в воздухе витает крепкий кулак в перчатке и целится прямо в скулу Минхо. — Может, тебе лучше пойти нахрен? Я всё отдал твоим дружкам, не мешай мне жить. — Какая-то малявка смеет мне приказывать. Думаешь, за столько времени проценты не накопились? Или, может, мне взять часть доходов от клуба твоего папочки? Он не расстроится, если его единственный сын сядет на лет пять? Ядовитые слова вырываются из пасти вместе с шипением, будто с пеной у рта; рядом с этим громилой Минхо кажется смазливой девочкой, но Хёнджин не замечает дрожи в его коленках, когда расстояние между лицами сокращается. Ещё чуть-чуть, и старшему могут пробить лоб — это очевидно. Хван не может терпеть такого напряжения, и тем более этого дурацкого красного восклицательного знака над этими двумя, поэтому не может остановить себя. Может и не хочет, однако его ноги сами делают шаг вперёд к получению по морде. — Это не твоё дело, Хёнджин, — Феликс, видимо, думает, что расписаться младшего никто не попросит, но самому Хёнджину это абсолютно побоку. У него тут сейчас спасательная миссия по братскому кодексу начнётся, и никакие красивые глазки не смогут остановить. — Феликс прав, не стоит, — делая акцент на последнем слове, Сынмин заставляет его поколебаться ещё чуть-чуть. Хёнджин вглядывается в своих друзей: Минни смотрит так, будто Хёнджин — его сын, получивший двойку по математике, а Феликс уже и не смотрит. Он странный, считает Хван; куда делась вся его искренность? Хёнджину казалось, что Ликсу не всё равно, но прямо сейчас он видит только безразлично отведённый в сторону взгляд и типичные руки в карманах. Тогда становится очевидно, что желание разделить боль друга намного перевешивает какие-то неясные отговорки. — Оставь его. Идите, куда шли, — дерзко выступает вперед Хёнджин, пытаясь посмотреть свысока. Получается не очень, даже сжатые кулаки амбала не могут заставить его отвести глаза от забавно выпученных напротив. Неожиданно, да? Неожиданно случается, когда крепкие венозные руки хватают Хёнджина за одежду и с максимально агрессивным настроем хотят его задушить, ожидая команды. Его ещё не душат, но вдыхать начинает намного чаще; Хёнджин судорожно моргает и каким-то задним отделом (находящимся, наверное, где-то в пятой точке) мозга невольно ассоциирует неприятное горячее дыхание с пастью хищника, а себя с жалкой антилопой. У антилоп в принципе-то копыта, именно поэтому своими человеческими Хёнджин даже хватку ослабить не может. Вообще ничего не может. Зато внимание на себя отвлёк — десять очков гриффиндору. — Отпустите его, пожалуйста, вам лучше оставить нас в покое, хотя мы можем и доплатить, может, договоримся, и… — Минхо не проваливает попытку быть милым, а с попыткой успешных переговоров так не получилось. Ну ничего, он хоть что-то делает. Неожиданность неожиданностей случается, когда чей-то кулак прилетает этому тигру в харю, и Хван Храброе Сердце Хёнджин пытается уговорить свою бестолковую голову не кружиться. Силуэт Феликса бьёт под коленями этого недоделанного мафиози и подсекает его; на не самом безобидном прикладывании носа о кирпичную стену, тот второй чувак уже начинает возмущаться. Все присутствующие поражаются ловкостью щупловатого учителя и стоят с открытыми ртами примерно секунды три после всего этого. Феликс никогда не упоминал, что может что-то подобное. Хёнджин не придаёт этому значения и пытается увести всех подальше отсюда, однако видит, что Феликс решил это до него, и сейчас находится уже как в восьми метрах от них. Хван чувствует, что сделал что-то не так, но до конца не понимает, что; к сожалению, времени на размышления «почему» у него нет, потому что всё оно уходит на «как исправить». Бежать изо всех сил, обжигая легкие, — уже стало элементарным явлением этого дня, точнее, ночи. Старший не останавливает своего быстрого шага, даже если его позвать, поэтому Хёнджину приходится перехватить его за руку. — Феликс! Остановись. Ли кажется злым. У Хёнджина самого мурашки по коже от такого тяжёлого взгляда, ему хочется убежать к себе домой подальше от проблем. Проблема лишь в том, что в последнее время его новый дом сосредоточился в одном человеке, который не хочет и окошко распахнуть. — Что тебе нужно? Хёнджин даже не знает, что сказать на такое. Ему нужно всё и сразу, желательно, без изъянов и неровностей, иначе будет неинтересно в это играть. Феликс разворачивается корпусом полностью и складывает руки на поясе в строгой закрытой форме — это не похоже на благосклонный знак. — Ты. Видимо, Ли показался этот ответ не убедительным, хотя он и был сказан от чистого сердца, поэтому Хёнджин снова созерцает удаляющуюся спину. — Не убедительно, — говорит Феликс, когда его снова разворачивают. На этот раз они остаются стоять на месте, где их уже не видно остальным. — А что тогда убедительно? — Твоя поездка в Кёнджу с Минхо. Хёнджин бы рассмеялся, если бы ему не мешали свои (и чужие) нахмуренные брови — в итоге выходит что-то похожее на издевательский смешок. — Что?! Мы с ним просто друзья. У старшего на лице всё ещё позиция «не убедительно», и это, почему-то, очень ранит сердце Хёнджина. Он никогда не видел такого, никогда не чувствовал что-то плохое с Феликсом. У них всегда были одни положительные эмоции, и Хёнджин действительно считает, что так и должно быть. — Ты тупой или слепой? Он флиртует с тобой постоянно, а ты и не против. Неужели не ясно, что он тебя хочет трахнуть, а потом бросить? — на секунду на его недовольном лице проскальзывает какое-то осознание, но всё слишком быстро становится тем же самым, и Хван не успевает уловить эту суть. — Зачем нужно было лезть в его дерьмо, если вы просто друзья? Хёнджин пятится на два шага назад. Он не согласен абсолютно ни с чем, ему все кажется обыденным и привычным. Почему Феликс так взбесился? Почему его так это волнует? Почему он заступился? Ни на один вопрос ответа нет. Не то чтобы его кто-то ищет. — Ликс, мы друзья. Прости, что пришлось втянуть тебя в это. Просто там долгая история, нужно было разобраться… — Всё предельно ясно. Хочешь разобраться? Послушай: твой этот дружок спокойно себе паразитирует за средствах других, сам он не способен ни на что. Он манипулирует тобой и всеми остальными своими дружками, втираясь в доверие, ради собственной выгоды. Слова Феликса звучат обиднее, чем шутки про маму десятилетней давности; серьёзно — Хёнджин не понимает, зачем вообще происходит этот диалог. В крайнем случае, это даже не дело Ли, никто его не просил заступаться и обижаться потом за это же. Всё кажется младшему настолько размытым, что он даже не понимает, как выйти сухим из воды. — Зачем ты… Я думаю, что справился бы с этим сам, спасибо. — Открой глаза, Хёнджин. Я не хочу, чтобы тебе было больно потом. Феликс окончательно уходит, но на этот раз у Хёнджина нет желания его догонять.

***

У обоих было время подумать. Смог ли, например, Хёнджин им воспользоваться? Ответ буквально лежит на поверхности. Так же мучительно неудобно, непонятно и непродуктивно, как и он сам лежит щекой на мольберте в данный момент. Феликса пять минут назад забрали по какому-то важному вопросу, оставив класс без присмотра, который, в общем-то, не обязательный, если в группе все почти совершеннолетние, но даже это не мешает Дахён вальяжно развалиться на плитке и громко простонать. Её кроссовок совершенно бессовестно задевает ножку чужого мольберта; с неприятным скрипом на весь класс раздаётся такой же лишённый жизнелюбия бубнёж Сынмина, единственного работающего в классе человека, пока нет учителя. — Дахён, тебе нормально? — интересуется Ёнджун, одним глазом заглядывая в свой излюбленный телефон. — Норма-альна, — Дахён зевает, и все расслабляются. Очередные приколы. Хёнджину хотелось бы отвлечься от всего, но его мысли то и дело спутываются, перемешиваются и меняются сто раз в секунду. Он не зацикливается на чём-то одном, а просто позволяет этому ветру принести с собой несколько грозных тучек с сильными ливнями. Как известно, этот же ветер может их и прогнать. Поэтому он пытается сконцентрироваться хотя бы на забавно дергающейся одногруппнице, изображающей присущие ей феерии идиотического веселья и весёлого идиотизма. — Я умерла от скуки, — высовывая язык, Дахён закатывает глаза. Блестящие актёрские навыки. — Держи в курсе, — говорит Хёнджин и пересаживается ближе к компании на более удобное место. Следующая цель — достать Сынмина. С Сынмином, как ни странно, всё осталось по-старому. Хёнджин и не сомневался в этом, такая уж у них дружба по принципу: «наименее противный чувак из всего окружения, которому можно доверить грязные секретики», где каждый знает, что потеряет потенциальный личный дневник, а в ручке закончится любимая голубая паста, в случае ссоры. Просто-напросто не выгодно. Да и какие-то проблемы решать совсем не хочется, можно ведь и так оставить? Снова лучшие друзья, всегда лучшие друзья. Пока кто-то не найдёт человека получше. Хёнджин с кошачьей наглостью лезет к Сынмину в рюкзак, копается в нём в поисках еды и готовится получать за это по лицу, ведь знает, что его друг просто не выносит, когда кто-то трогает его вещи. Отдалённо слыша скрежет зубов, Хван открывает пачку с орешками и понимает, что грецкие он ненавидит так же, как и Сынмин, когда его еду трогают без спроса. — Проблемы? Грозный взгляд Кима никогда не сулил ничего доброго и весёлого, как и сейчас. Хёнджин изображает вселенский страх, а после повиновение, предварительно закинув в рот немного миндаля. Вряд ли его заставят выплюнуть. Показательно медленно, с набитым ртом, парень кладёт пачку на место и ни в коем случае не разрывает зрительный контакт, иначе это будет уже не дружба, а чёрт пойми что. — О, а там есть цукаты? — спрашивает ожившая Дахён и уже тянет свои ручонки к этим двоим, но не тут-то было. Одного взгляда на обладателя орешков хватило, чтобы понять всем в этой аудитории, что с ними будет, если они подойдут к нему ближе одного метра и, в особенности, заговорят. Иногда не нужно быть экстрасенсом, чтобы прочитать чьи-то мысли, думает Хёнджин и представляет упоительную для Сынмина картину связанных одногруппников с заклеенными ртами в углу. Они как раз строят этот угол комнаты с нереальным архитектурным решением запихнуть туда все самые сложные вещи, типа капители и несимметричного стула, больше похожего на шкаф с этими складчатыми тряпками. Возможно, чьи-то головы могли бы комично переплюнуть гипсовые. Разочарованно вздохнув, Дахён решила лечь обратно на пол. Ниоткуда взявшаяся Чеён берёт мелок в один сантиметр длиной с небольшой доски, висящей в кабинете, скорее всего, просто по приколу, и начинает обводить подругу на манер какого-нибудь крутого чела из Секретных Материалов с таким же задумчивым лицом. Спустя несколько секунд к Дахён спешит присоединиться Ёнджун, явно одобряя эту идею притвориться мёртвым и ничего не делать. Иногда Хёнджин и сам хочет сделать так, только в более реальных масштабах, но даже во сне себе такого позволить не может. Зато он может позволить себе помочь бедной Чеён и обвести одногруппника на полу. Досуг, который он заслужил. Ногу немного сводит, но Хёнджин усердно пытается загрязнить пол марким мелким камушком, посмеиваясь. Когда от мелка остаётся практически ничего, он кидает огрызок в Сынмина, который буквально на грани от того, чтобы выкинуть все триггеры в окно. В том числе и Хёнджина. Но пока он ограничивается обычным полароидом, держа его в воздухе: — Что, уже не смешно? Взгляд Хёнджина с моментальной скоростью меняется на умоляющий не трогать святое: — Тебе нужно перестать быть камнем. Они заканчивают стоунхенджами, а на них писают пасхальные зайки. — Ты думаешь, я не смогу? — Минни трясёт милым фотиком в полуметре от смертельного кафеля с максимально сучьим выражением лица. Возможно, сейчас самое время перестать издеваться во имя всеобщего же блага, но брови Сынмина такие смешные, когда он злится, поэтому Хёнджин не может сдержать задушенный хрип. За что и получает плюс один синяк в руку и минус одно очко кармы. Ну, хотя бы полароид цел, да и кого волнует, что будет в следующей жизни, если Хван даже за завтрашний день не ручается? В нереальной схватке куска пластика против такого же интеллектуального куска мяса побеждает последний, сумевший приручить противника в буквальном смысле. Поглаживая явно испугавшийся одноглазый комочек счастья, Хёнджин обиженно дует губы и отворачивается от друга. У него есть другие ребята, готовые поделиться… — Нет. Даже не смотри сюда. Чеён добродушно подкармливает «‎трупы» только что открытыми снеками, не проваливая попыток беспричинно отказать Хёнджину в такой же убогой подкормке. Не то чтобы он обижается, но хотелось бы перекусить. Какой-то день антидружеской еды. Дружеской антиеды. Вопрос даже не в этом, а в том, что за бойкот здесь происходит. — Почему? — Инвалидам важнее. Хёнджин только сонно моргает на это и продолжает сверлить взглядом чипсинки, надеясь на внезапное проявление телекинетических способностей. К сожалению или к счастью, он оказался обычным грустным ребёнком, с которым не поделились игрушкой. Вместо принятия этого факта, Хёнджин провожает взглядом вкусняшку и наблюдает, как она прочно остаётся зажата в чужом рту. Чеён вопросительно хмыкает, заставляя всех спрятать свои плакательные платочки, и получает в ответ не менее информативный хмык от Дахён и суёт ей в рот ещё одну чипсину. — На каку-ву по-и похо-ва? — спрашивает Ким, успешно пытаясь не подавиться или выплюнуть ненароком богатство двадцать первого века. — Тебе не надоело? Ты похожа на мхв… Договорить Ёнджуну никто не даёт — Чеён безжалостно запихивает штук пять огромных кусков прямо ему в рот под тихий аккомпанемент хихиканий Хёнджина. Крошки с груди Чхве спешат покинуть эту планету и отправиться куда подальше от этих придурковатых подростков, лежащих в белом контуре, но встречаются только с полом. Пол тоже ничего. Кабинет переполняется разными звуками: от раздражённого цоканья до громких похрюкиваний. Хёнджин не упускает шанс сфотографировать своих друзяшек ржущими, даже если один из них покраснел от сильного откашливания чипсов из трахеи — так даже круче получается, сочнее. Живее, что ли. Не разглядывая получившееся фото, Хёнджин вешает его на доску магнитиком как напоминание, кому принадлежит эта академия, маркером подписывает «сучки» и оставляет до лучших времён. — Сила радуги, да, Хёнджин? — заигрывающее смотрит на него Дахён со своими нормальными несъедобными губами, если так вообще можно выразиться, но даже это не помогает понять, о чём она хочет сказать. Сам же парень даже не успевает расчехлить свой мозг для усиления умственных процессов, как в аудиторию наконец заходит Феликс. Осуждающий взгляд обводит крошки на полу, нарисованные мелом силуэты и останавливается на Хёнджине, однако быстро переключается на что-то другое. Он не находит это странным. — Мы нормальные, правда, — мямлит Сынмин, который, наверное, умер вчера, и его труп обвели в другом месте. Неловкое молчание после: «Дыши, Ёнджун, только дыши» заставляет всех передёрнуться от контраста ощущений и, может быть, вернуться за свои работы, если только бы не Хёнджин. Он-то прекрасно чувствует свою привилегированность и пытается пользоваться ей очень скрытно, прямо как сейчас. Никто не заподозрил бы ничего странного, ведь Хёнджин может сделать подобные выхухоли на каждом уроке вне зависимости от того, кто ведёт предмет, как и любой преподаватель может грубо прогнать его на своё место, возможно, подложив двусторонний скотч на сидение, но только не Феликс. — Тебе особое приглашение нужно? Ли не равнодушен, как бывает это обычно, а прямо раздражён и чем-то расстроен. Коротко облизывая губы, Хёнджин выбирает не перечить и спокойно продолжать заниматься. До конца занятия ещё слишком много, чтобы забить и думать о высоком лёжа щекой на размазанном листе, хотя подумать есть над чем. Феликс не писал ему целый вчерашний день, не приходил, и теперь что? Относится к нему с явной обидой. Хёнджин думает, что другого варианта нет, поэтому ему приходится задержаться после всех занятий, чтобы нормально поговорить со своим недопарнем. У них же полное взаимопонимание, значит всё быстро придёт в старое русло, и никто не будет страдать. Да? Оббежав пол корпуса после нуднейшей пары по моделированию, он находит Феликса в фойе. Видимо, у него тоже закончились занятия, а значит лучше ситуации сложиться просто не могло — это идеальные обстоятельства, чтобы взять Ликса и схапать к себе в логово. А потом долго мучать перед самой трапезой… Ну, это уж как пойдёт, а пойдёт, Хван уверен, всё замечательно. — Ликс! Феликс откликается и оборачивается; у Хёнджина дыхание спирает, когда встречаются их глаза, кажется, впервые за эти два дня, и, как бы слащаво это не звучало, все мысли мигом улетают из головы, на этот раз даже без плакательных платочков. После короткой заминки Ли вопросительно выгибает бровь в ожидании, заставляя бедного пацана нервничать ещё сильнее. Хёнджин никогда не подумал бы, что его колени будут вот так вот трястись перед его же учителем, который ему нравится больше всех друзей вместе взятых. — Я… могу подвести тебя. До своего дома. В ответ Феликс приподнимает уголок губ, а его глаза светятся явно не обидой и раздражением, а скорее каким-то чарующим колдовством, не дающим покоя младшему. Хёнджин где-то просчитался, но у него нет ни малейшего желания разбирать, где именно. Когда ты мчишься по большому городу с близким человеком за спиной, это перестаёт быть темой дня. Гораздо важнее то, с чего всё начинается, чем как всё закончивается.

***

— Ты знал, что чёрные дыры на самом деле движутся? — размышляет Хёнджин, преспокойненько лёжа в своей кровати в домашних шортах и мягкой футболке. Ему не было бы так уютно, если бы на его груди не лежала светлая макушка, и её владелец не захватил его в свои плюшевые объятия. — Чёрные дыры? — Феликс прерывается на зевок и снова устраивается поудобнее, — Я думаю, они очень красивые. Возможно, конец света будет намного красивее, чем его представляет кинематограф. Хёнджин улыбается, но никто этого не увидит из-за кромешной тьмы в комнате в такой поздний час: — О, я бы хотел посидеть на пороге ТАРДИС, чтобы увидеть это. Интересно, сколько нужно денег, чтобы меня перед смертью заморозили и отморозили только тогда, когда триста двадцать пятый Доктор из параллельной реальности специально устроит аттракцион по концу света? — Я бы задумался о том, откуда возьмётся триста двадцать пятый доктор. Надеюсь, к тому времени можно будет спасти Землю с помощью него. — Зачем спасать? — вплетая руку в чужие волосы, Хёнджин даже не думает о ситуации, ему гораздо интереснее рассуждать по вечным наукоёмким темам, да ещё и Феликс оказался чуть ли не единственным человеком, с которым он может поговорить о сомнительной астрофизике. Феликс вообще оказался единственным человеком, с которым он может поговорить о чём угодно, и это ничуть не пугает. — Всему придёт конец. Это естественный исход, так и должно быть. Когда-нибудь всё, что когда-либо существовало, существует и будет существовать рассеется по ничему. — Нет. Человечество найдёт выход. Столько всего ещё не исследовано, та же чёрная материя, границы вселенной не ограничены для нас. Границы разума тоже. Зачем тогда нам погибать? Просто создадим карманную вселенную и перекочуем, зато в целости и сохранности. — Так не бывает. Хёнджин чувствует, как Феликс накрывает его ладонь своей, и не решается продолжать. Дело не в неуверенности или нежелании, скорее — в усталости. Не физической, скорее эмоциональной и, может быть, в сожалении. Он никогда в жизни не чувствовал подобного сожаления по отношению к какой-то там вселенной, к человечеству и его кончине, но сейчас что-то изменилось словно по щелчку пальцев. А это уже пугает. — Почему? — спустя несколько секунд, Ликс прерывает эту паузу, и Хёнджин благодарен ему за это. Пока его не съели его же мысли, было бы неплохо переключиться. — Мы можем загнать себя же в ловушку. Что дальше после этой искусственно созданной новой вселенной? Это будет ограниченная штука, в которой никто не будет счастлив. — Лучше раствориться в небытие? — Ничем не лучше. И не хуже. Мы всегда жили как часть мира, будет странно, если в конец света мы найдём способ сбежать. Это не будет трусостью? Неуважением? Ты говоришь — красиво. Зачем тогда бросать? Не понимаю, почему нельзя принять заход всех солнц, которые у нас когда-либо будут, и не умереть так же прекрасно, как и вселенная? Молчит Феликс. Хёнджин непонятно, чего боится и внимательно прислушивается к каждому вдоху. Этот необъяснимый трепет в ожидании хоть какого-то ответа так же быстро сдаётся — он продолжает: — Зачем уходить, если знаешь, что лучше уже не будет? Что это — то, что завещано тебе природой, а все остальное будет значить чуть больше, чем ничего. Это иррационально. Спустя минуту старший придвигается ближе, и Хёнджин может чувствовать его холодный нос на своей шее вместе с контрастирующим горячим дыханием. Рука Хвана своевольно покоится на чужом плече, стоит сказать, что Феликс уже давно перенёс сюда несколько своих вещей и никогда не воровал хёнджиновы. — Прости. Хёнджину и не разобрать по началу, что было сказано, а когда понял, ещё больше запутался. — За что? Феликс снова не отвечает. Не меняет тему, не пристаёт, всё остаётся прежним. Комфортная тишина заполняет всё пространство и скапливается, почему-то, в голове младшего. Хёнджин даже не может предположить, к чему всё это, и повлиять на какой-то там исход в чужом сознании — тем более. Тогда в чём смысл? Он прикрывает глаза в надежде попробовать уснуть, но огонь недавних размышлений ещё не потух и никак не позволяет расслабиться. — Да, конец света достоин того, чтобы стать аттракционом, — спустя некоторое время произносит Феликс, хоть в чём-то соглашаясь. На самом деле Хёнджину даже не нужно, чтобы они сошлись во мнении, достаточно всего лишь того, что Ли рассказал свои мысли об этом. Иногда младший даже не понимает, что такого сделал, чтобы всё это заслужить, и сами эти разговоры в темноте кажутся миражом. — Как думаешь, парки ночью работают? — Сейчас два часа ночи, Хёнджин. — Ага. Сейчас два часа ночи, и я хочу на ту крутую вертушку. И на американские горки.

***

У Хёнджина кружится голова и текут слёзы от смеха: они буквально заплатили в два раза больше (не считая энергетиков), чтобы аттракцион включили ради них двоих, а потом оказалось, что Феликс вообще боится кататься на американских горках. — Это не смешно! — старший неправдоподобно дуется и сразу же сдаётся под невозможным натиском заражающего смеха, хихикая тоже. Это смешно. Хёнджин даже бьётся коленом о следующее сиденье в этой гусенице для пущего подтверждения и откидывает голову назад, подставляя влажные глаза холодному ветру. Феликс закрывает лицо руками и, кажется, молится всем богам, чтобы слезть с этой смертельной штуки до того, как они поедут. Дежурные ночью уже устали ждать, пока они оба пристегнутся, но Хёнджин не нервничает по этому поводу. Он ни по какому поводу не нервничает, пока с ним рядом Феликс — это начинает быть очевидным. А ещё Хвану очень хочется обнять напуганного парня прямо сейчас. — Боже, я так люблю тебя, Феликс, — сквозь размытый свет огоньков Хёнджин замечает испуганный в кубе взгляд старшего на себе, и ему становится примерно в столько же раз смешнее, что он не выдерживает и просто прижимает свою щеку к чужой, попутно незаметно пристёгивая бедного Феликса к месту. — Я!.. Был не готов… — пищит Ли, когда рельсы начинают издавать характерный скрип. Как бы не было прискорбно это признавать, Феликса никто не спрашивал — его просто посадили в одну лодку и заставили грести. А у Хёнджина бабочки в животе. Такие, которые бывают на особо резких спусках. Такие, которые бывают, когда кто-то искренне говорит тебе, что ты красив не только внешне. Такие, которые бывают, когда смотришь на человека и понимаешь, что не хочешь отпускать его руку никогда больше. Это ощущение сравнимо с дайвингом: ты добровольно прыгаешь в океан, задержав дыхание, и плывешь, плывешь, плывешь, пока не понимаешь, что ни якорь, ни кислород тебе не нужен. И вообще, о бывших потребностях вспоминаешь, когда начинают зудеть глаза, а ты ещё и одной десятой волнующего морского дна не исследовал. Хёнджин дышать забывает. Подъёмы ощущаются безумнее всего, когда это не подъемы вовсе — жалкое подобие преследования до самой могилы под маской чего-то такого, что выбивает весь воздух из легких. Что заставляет кричать — больше! — и слушать, как каждая клеточка твоего тела сожалеет. В последнее время он преисполнился совершенно нелогичным сожалением, возникшим из ниоткуда, но Хёнджин думает, что нашёл лекарство: каждый раз, когда хотелось вырвать парочку костей из своего тела по непонятным причинам, один взгляд на мягкую, полную нежности улыбку Феликса заклеивал прорвавшую трубу. Хёнджину кажется, что это делает его немного живее. Пока он не ловит сам себя где-то между быстротечными минутами. Рука Феликса крепко удерживает его руку. Воздух, ощущаемый ледяным, ерошит волосы и настойчиво выветривает все мысли из головы, будто имеет на это право. Тогда Хёнджин осознает, что это уже абсолютно другой мир. Мир, в котором не существует ничего, кроме бесконечной любви и смеха до коликов в животе, и никого, кроме Ли Феликса собственной персоной. Кабинки останавливаются на старте, и оба стремятся вылезти из одной из них как можно скорее. Хёнджин всё ещё хихикает над выражением лица старшего, не отражающим ничего хорошего, и Хван понятия не имеет, как искупить свою вину. — Никогда больше. Нет. Никаких, мать их, горок. Ты меня понял, Хван Хёнджин? Он правда старается сфокусироваться на псевдоугрожающем тоне, на крепкой хватке на своём запястье или на ответе, но буквально не может оторвать глаз от самого Феликса, от полноценной картины. Юноша, стоящий перед Хёнджином, просто слишком хорош, чтобы быть правдой. У младшего кончики пальцев загораются от внезапного желания просто съесть его, чтобы никому больше не достался. И слов-то больше не осталось. Поэтому всё, что остаётся, это прижать Ли к себе и крепко поцеловать, не стесняясь почти пустого парка. Хёнджин искренне и трепетно сминает и оттягивает чужие губы под неразборчивую музыку с колеса обозрения, крепко сжимая талию в своих руках. Теплейшим морским бризом на него снизошло озарение — Хёнджин влюблён. Глубоко и всецело — иначе никак.

***

Ненавязчивый звук будильника скромно напоминает Феликсу, что спал он сегодня ночью около четырёх часов. Находить себя в хёнджиновой кровати уже давно не является неожиданностью, равно как и то, что сам Хёнджин снова не хочет вставать. — Ликси, выключи это, — сонно запинается младший, даже не открыв глаза, — дьявольское полотенце… Феликс трёт глаза и даже не думает потакать чужим прихотям, пока они оба окончательно не проснутся. Это, наверное, единственный минус этой катавасии с мальчишкой, который Феликс вообще способен найти, и то — в силу их разности чувства ответственности. Он думает, что дело в возрасте. — Ни за что. Вставай, Джин-ни. Пускай «дьявольское полотенце» ещё позвенит, пока Ликс выпутывает Хёнджина из своих обьятий, заставляя его обиженно пропищать. Хван показательно отворачивается и случайно оголяет спину — вечно холодные руки Феликса быстро находят своё место на его лопатках. — Ай! — Хёнджин вздрагивает, падая обратно, простынь под ним сдвигается и мнётся. — Мне такой сон приснился… Да, что-то подсказывает Феликсу, что какое-то из полотенец в ванной могло понести невероятное оскорбление иксами и игреками; он опускает взгляд чуть ниже и тихо произносит: — Я вижу. Бедный Хёнджин переворачивается на живот от стыда и отчаянно стонет в подушку. Похоже, у кого-то день не задался с самого пробуждения, хотя это утро мало чем отличается от множества предыдущих. Феликс абсолютно не понимает, как можно быть таким энергичным и уставать только в его руках. А ещё он не понимает, как можно спать голым, точнее, не понимал до сегодняшнего дня. Его пальцы сами собой тянутся потрогать чужие позвонки, не говоря уже о губах, но Ли сдерживается, ограничиваясь мимолётными касаниями подушечками пальцев. — Ты был демоном-искусителем. Совратил меня в своём логове и наказал за бумажную палитру. — Жестоко, однако, — Феликс посмеивается; он никогда не думал, что все его замечания на уроках не только воспринимаются мозгом, но ещё и другими частями тела, — «Ах, учитель, только не на сухую, я всегда буду юзать пластик!» Испуганный взгляд из-под спадающих волос весьма красноречиво сообщил о близком контексте. Ещё бы, ведь старший даже голос сымитировал похожий. — Я разговаривал во сне? Феликс не сдерживается и заливисто смеётся, половина звука растворяется в теплых лучах солнца, пронизывающих растрёпанные волосы парней, отталкивается от светлых стен и возвращается обратно, другая половина — прочно скапливается в хёнджиновой голове. — Я тебя сейчас с кровати сброшу, — Ликс смеется только громче, что заставляет Хвана пойти на крайние меры и попытаться запихнуть ему подушку в рот. Поскольку в этом у Феликса нет равных, Хёнджин проваливает попытку и снова переворачивается на спину. Возня притихла. Они оба были бы лжецами, если бы сказали, что никто сейчас не представлял эту сцену с наказаниями в голове. Феликс бы даже отнекивался с перепугу, а Хёнджин, возможно, просто смущённо облизывал губы. Ли никогда не напрягала тишина между ними: в такие моменты каждый думает о чем-то своём, но в итоге все сходится к одному — они одновременно тянутся к друг другу целоваться. Тут Феликс решил обойти традицию и съехидничать: — Всё ещё представляешь это, да? Лёгкий шлепок по руке не заставил себя ждать — это Хёнджин пытается мстить и одновременно быть выше этого, перелезая через расслабленно лежащего Феликса. Тот тоже не сдаётся и толкает младшего обратно на смятое одеяло, садится сверху и выкидывает пустой тюбик. — Но мы же… — Хёнджин не может продолжить, захлебываясь в ощущениях. — Что? Опоздаем? Разве не я ставлю пропуски в журнал? Хёнджин шумно выдыхает и закрывает глаза, видимо, не в силах больше смотреть на такое. Сейчас Феликса не столько возбуждают какие-то толчки, сколько наблюдение за распалённым Хёнджином, который по подушке мечется и места найти не может. Феликс всегда предпочтёт доведение младшего до ручки самому обычному опозданию, которое может и заметят с десятипроцентной вероятностью. О, он действительно любит это, каждый раз убеждаясь, что всё реально, как никогда. Феликс просто не может не осознавать себя птицей в клетке с открытой дверцей. Лети — не хочу. Только прутья клетки настолько непрочные, что просто клюнешь их, и они развалятся. Ли убеждён: прутья эти очень ядовитые, поэтому трогать их нельзя. И вылететь нельзя, и не вылететь нельзя. Ничего нельзя. И всё можно. Он может вылететь и почувствовать свободу, залететь в другую клетку, попрочнее. Может остаться в этой, где у него есть буквально всё, что нужно для счастья, кроме пути назад на случай, если Феликс решится вылететь. Он может ударить крылом о прутья и разрушить их, чтобы больше не мешали. Каждый из вариантов кажется ему полной бессмыслицей. Полной золотой нежности и страсти, которая разъедает по ночам юную душу. Может быть, и две. Феликс теряет свои по-павлиньи чарующие пёрышки. С сожалением выщипывает и водит ими по чувствительной коже Хёнджина, заставляя его вздрогнуть и прогнуться, а потом просто оставляет эти перья для одного из ловцов снов. Может, хотя бы раз Ликс сможет ему присниться. Он хотел бы быть одним из тех внутренних демонов Хёнджина, которые не только ругают за бумажные палитры, но и ещё и подсказывают, как поступить. Тогда бы он сказал сжечь все эти перья до единого и никогда больше о них не вспоминать. Феликс бы, как обычно, улетел и нашёл кого-то другого, кому так же нужна любовь, написал бы пёрышком этому человеку дурацкие три слова на запястье. Пришло бы время — опять перезимовал бы в одиночестве и нашёл ещё одного такого же. Он мог бы себя за это ненавидеть, как это делают множество людей, кто замечает в себе тёмное грязное пятно, но не считает, что это достойно ненависти. Потому что это уже не тёмное пятнышко, а чёрная дыра. Она постоянно растёт, требует больше: рук, сердец, чувств, поцелуев. Хёнджин спрашивал его, почему лучше постоянно бежать от такого. Феликс думает, что скоро он всё поймёт. Единственное, в чём может себе признаться Ли, так это в том, что он пытался обмануть себя дважды. Первый раз был ещё несколько лет назад, когда он приравнял поиск родственной души к неблагодарному паразитизму. Использовать людей и их жизненные силы ради своего же эго — вот, что прочно закрепилось в его заложенной программе под непроницаемым слоем: «Ну, я просто ищу человека, с которым смогу прожить остаток жизни». Второй — когда понял, что Хёнджин, кажется, подходит под эту роль, но продолжил настойчиво убеждать себя, что это не так. Феликс считает себя полнейшим эгоистом, не достойным хёнджиновой такой чистой любви, и решает в первый раз развернуться на радикальное количество градусов. Настолько, чтобы не причинить младшему никакой боли. Свою-то Ликс с достоинством проглотит и даже волноваться не будет — всё и так засосёт безвозвратно в проклятую воронку прямо по центру его сердца. Может, раствориться, как краска в воде, как счастливые улыбки на губах напротив, как их воспоминания во вселенной, как Хёнджин в нём самом, — будет лучше? Феликс готов на всё, лишь бы это сделало младшего счастливым.

***

Последний луч солнца не спеша проникает через пожелтевшую тюль и падает прямо на ресницы Феликса, удобно устроившего свою голову прямо на хёнджиновых коленях. Даже если бы было тяжело, Хёнджин бы не почувствовал. Он вообще в последнее время переосмыслил, что ему нужно чувствовать, а что — нет. Таким образом пшеничные волосы в его руках стали намного востребованнее баллончика краски или банки сидра, горячее дыхание на его губах не шло ни в какое сравнение с отрезвляющим сквозняком «Пантеона», где-то под глубоким умиротворяющим голосом Феликса, таким, которым он рассказывает сказки на английском языке перед сном, находятся весёлые крики и смешинки хёнджиновых друзей. Хёнджин ладонью загораживает чужие подрагивающие веки от неяркого солнца, чтобы не мешать Феликсу спать, если это можно назвать сном, конечно. У старшего сложная неделя. Хёнджин замечает его усталость, залёгшую в небольших синяках под глазами. Хёнджин знает, что Феликс часто не может заснуть и в таких случаях садится на краешек кровати, чтобы бесцельно смотреть в окно. Тогда Хван дарит ему горячий и влажный поцелуй в шею и увлекает за собой обратно в постель. Вибрация телефона Феликса заставляет того нехотя подняться и ответить; Хёнджин неосознанно отводит взгляд и цепляет рандомную книжку с пола, которую он читал до того, как успешно провалил попытку оторваться от парня рядом. — Да. Домашних животных нет. Один, средний. Хёнджин перестаёт слушать, когда Ли начинает записывать что-то на своей руке. Сколько времени уже прошло? Хёнджин не может сказать точно, потому что никогда и не считал. Всё, что можно было бы сосчитать рядом с Феликсом, заканчивается бесконечностью. Младшему может бы и понравилось типично пересчитывать каждую веснушку на его лице, да ведь только он не глупый и знает, что каждый день россыпь на щеках, глазах и носу Ли становится то больше, то меньше. Он знает, что если считать каждый поцелуй, подаренный Феликсом на том самом кухонном подоконнике, то можно запутаться почти сразу же. А если считать каждую минуту, в которой он зачарованно смотрит на Ликса и чувствует себя самым счастливым человеком на планете, то можно рассыпаться, как песок из разбитых песочных часов. — Хёнджин. Хван еле заметно вздрагивает: так серьёзно и строго он уже давно его не зовёт. Поднимая голову от размытых строк, младший косится на лицо, на котором нет и намёка на улыбку. Феликс не спеша присаживается рядом и накрывает своей ладонью чужую, переплетая пальцы. Хёнджин с глубоким вздохом откладывает всё лишнее и полностью внимает старшему, но тот почему-то молчит. Их лица на расстоянии двадцати сантиметров, и несмотря на внимательные взгляды, никакого давления или интима нет. Каждый думает о своём, Хёнджину не интересно, о чём думает Феликс в данную секунду. Ему интересно, чувствуют ли писатели любовных песен всё то, что чувствует он? А что самое странное, человек ли сам Хван? Он никогда не осознавал настолько внутренний мир других людей. Да, не только он может чувствовать. Не только он может совершать ошибки, восхищаться чужими успехами, хмуриться каждый раз, когда эта карга Чхве открывает рот. Не только он может существовать. Этот дурацкий факт того, что все, оказывается, тоже имеют свои мысли, эмоции и намерения, просто запутывает его ощущение реальности ещё больше. Бред. Хёнджин смотрит в глаза напротив и понимает. Он всю свою жизнь жил один, никого не впуская в свою голову, никогда не подозревал, что когда-нибудь захочет. Что вообще может это сделать, и что это вообще возможно сделать. Проникнуть в чей-то разум, полностью понять. Прочувствовать как на себе. Невероятно. Феликс плавно приближается, облизывая губы, и останавливается, когда Хёнджин прикрывает глаза. От него пахнет хёнджиновым гелем для душа и самой обычной гигиеничкой, которую младший подарил ему ещё неделю назад. От тёплых воспоминаний рот Хвана плавится в улыбке, а рука крепче сжимает чужую ладонь, будто бы какая-то его часть сомневается. Так Хёнджин не дожидается ни вопроса, ни поцелуя и поднимает взгляд на феликсовы самые обычные глаза. Он не понимает, что там напридумывали знаменитые писатели книг, песен — какое утонуть? У Хёнджина тоже есть глаза. Это обычный орган чувств, который есть у всех людей с рождения, тогда почему он должен быть каким-то особенным? Покрасневшие щёки старшего говорят о том, что он тоже состоит из крови и плоти. Хёнджин хотел бы посмотреть, каково это быть кровью в его венах. Хёнджин хотел бы увидеть мир его глазами. Феликс проводит ладонью по чужой щеке и тоже улыбается на кошачью ласку Хёнджина. Наверное, тогда он понимает, что состоит из одной кожи. Только чувствует, чувствует и чувствует, и внутри только искрящиеся эмоции, которых становится всё больше с каждым касанием, с каждым поцелуем, с каждым пристальным взглядом. На немой вопрос ему отвечают своеобразно, — без слов, намёков или загадок, — просто накрывая губы сверху своими. Феликс целует Хёнджина так, как целуют, когда боятся: нежно, без напора и с еле заметной дрожью. Хван не знает, чего он боится, поэтому не медля дотрагивается до шеи Феликса кончиками пальцев, губами проводит по щеке и спускается ниже, подминая под себя. Разве это важно? Хёнджин лучше заставит его чувствовать то, что чувствует он сам, чем потратит время на выяснение причины. Тем более, если их может быть несколько, и они могут быть совершенно противоположными. Идеально сочетаемые.

***

Мягко и медленно текут минуты тягучим мёдом, ослепляя своей сладостью всевозможные рецепторы. Хёнджин не видит или не хочет видеть, как это выглядит со стороны, потому что для него всё настолько идеально, насколько вообще может быть. У него есть своё место, свои правила, Феликс, которого он считает чуть ли не собой, и небольшое количество жизненного опыта. Хван чувствует себя абсолютно другим человеком. Если бы он знал, что такое быть влюблённым, он бы открыл своё сердце гораздо раньше, ведь это так легко и приятно. Может быть, только Хёнджину так легко? Ему попался настоящий соулмейт, который понимает его с полу слова, который похож на него внутренне, будто близнец. Он чувствует, как когда-то давно их души были объединены в одну, но их разделили, чтобы понаблюдать сверху за притяжением двух магнитов. А ещё Хёнджин точно готов на всё, чтобы навсегда сохранить это притяжение. Феликс же идеальный: идеальный как и для него, так и в общих чертах. Он никогда не встречал человека лучше, красивее, который бы мог угадать его мысль за несколько секунд, который бы всегда знал, чего хочется самому Хвану и, главное, давал бы это. Всем известно, что считает так не только один Хёнджин. Девочки из его группы всё ещё на что-то надеются, надевая откровенные вырезы, привлекающие внимание не только мужчин. Но и ректоров и деканов, к слову говоря. Тем не менее, получается так, что у парня слюнки текут за компанию с Дахён и Суджин. Остальные, осознав бессмысленность этой затеи, давно сдались, поэтому стоят в строю либо совсем отчаянные, либо, как Хёнджин — совсем влюблённые на голову. Этим утром он проснулся один, если не считать тоску по теплому телу, лежащему обычно рядом всю ночь. А ещё нехило так опоздал, потому что среди первых пар не было феликсовых, значит и идти не охота. Сам Феликс, конечно, не одобрит это, но у них один-один на сегодня: он не пришёл вчера вечером, Хёнджин не пришёл на первые пары. Зато в кои-то веки выспался, и это, пожалуй, самая хорошая новость за день. К плохой он точно не готов. Хёнджин понимает, что как-то очень отстал от жизни своих однокурсников и друзей, что совсем не в курсе всех новостей и событий, вот почему бежать до главной аудитории вместе с Сынмином и Сохён, держащимися за руки, ему кажется не только странным, но и напрягающим. Что такого понадобилось от двух групп сразу, чтобы так спешить? Про сомкнутые пальцы двух друзей Хван даже уже не спрашивает. — Что будет, если мы в таком же темпе забежим в столовку? Я так хочу тот рисовый бокс, чуваки… — мычит запыхавшийся Хёнджин вдогонку ребятам и пытается не отставать. — Найдешь под подушкой айфон, — Сохён останавливается, переводя дыхание, — а, нет, для этого нужно ещё похлопать тридцать раз, попрыгать вокруг себя пять раз… — Быстрее! Сынмин всегда был самым ответственным в их компании. Наконец, двери самого крутого кабинета их университета раскрываются и чуть не дают по лбу умершему от такой пятиминутной пробежки Хёнджину, являя взору почти полностью заполненные парты, за которыми сидят учащиеся нескольких групп, и даже несколько совсем уж маленьких подростков на первых рядах. На первых местах никогда никто не сидит, поэтому приземлилась троица именно туда. — О, вы пришли! Сохён-и, как обычно, без опозданий! — Хёнджин даже вздрогнул, когда услышал звонкий голос Криса над ухом, но это даже не было самым страшным: его широчайшая улыбка с подозрительной искренностью — ещё тот скример. Девушка в ответ улыбается и выдыхает, устало падая на деревяшку. Сынмин безучастно похлопывает её по спине в надежде, наверное, что она не умерла. Нужен же кто-то, кто будет любезно сливать билеты с ответами на зачётах по истории искусств. — Он всегда так шутит? — шепчет Хван в волосы Сохён туда, где предположительно её ухо, и получает измученное «угу». Очередной раз вздрагивает от кринжа, но стоически держится, чтобы не уйти — возможно, это касается всех троих. Тогда Хёнджин решает осмотреться. С помощью проектора на доску высвечивается непонятная презентация, а потом на слайде появляются фото молодых практикантов, которые вели занятия последний месяц или чуть больше. С правой стороны прикреплена самая крутая фотография Феликса из его инстаграма, и Хёнджин чувствует небольшой прилив гордости, по сравнению с огромной лавиной нежности, захлебнувшей его до лёгкого головокружения. — У Суджин трусы мокрые, чекайте. Не то чтобы у Хвана не было похожей реакции на его Ликса, однако, опустим детали. — Можно не надо? На удушенный вопль Сынмина Сохён отвечает тихим хихряком (хихиканье плюс хряк). Крис подходит совсем неожиданно с маленькими листиками в руках, раздаёт их всем по очереди, а когда дело доходит до Хёнджина, то в его руках появляется незапечатанный белый конверт. — Феликс просил передать тебе. Хмуря брови, Хёнджин смотрит в чужие руки и не протягивает свои, чтобы взять. Конверт беззвучно падает на парту, в то время как юноша неосознанно задерживает дыхание. Потому что запах, исходящий от него, точь-в-точь такой же, какой ещё не выветрился из хёнджиновой постели, и, так странно, он не хочет слышать его сейчас. Крис проходит дальше, что-то ворча о том, что его бросили в самый не подходящий момент, друзьям уже не интересно — он остался один на один с кажущимся необъяснимым страхом и таким же чувством потерянности. Сердце, ещё недавно полное трепета, просто проваливается куда-то вглубь живота, пока Хван открывает послание. Теперь между холодных пальцев зажата обычная картонка, а на ней медленно-медленно расплывается образ того самого растрёпанного и счастливого Хёнджина, которого Феликс видел каждый день. Старший так точно и чётко передал все мелочи, что сквозь обычный карандаш можно прочувствовать тот невероятный восторг и умиротворение, искрящийся каждый час, проведённый вместе, у обоих внутри. Снизу наискосок чёрной ручкой аккуратным почерком выведено:

«I wish you all the love you’re looking for».