минор твоего желания.

алкоголь дурманит голову, заполняя и без того пропитанный вином и дешевыми закусками желудок; желудок, содержимое которого очень скоро вывернется на асфальт. но это будет потом — в шесть утра, когда ноги будут подкашиваться, в голове не останется ничего, кроме эхом отдающихся битов играющей до этого музыки и алкогольного осадка. это будет потом. а сейчас — витающий в воздухе табачный дым проползает голодной змеей перед глазами, медленно закручиваясь вокруг шеи и испаряясь в неоновых синих огнях клуба. дешёвое пойло расползается по бесцветному океану мыслей, наполняя голову чем-то невыносимо тяжелым и легким одновременно; чем-то, от чего на лице загорается не счастливая, а просто-напросто пьяная улыбка и глаза закрываются сами по себе. моргать начинаешь медленнее. он — кажется, он представился боуном, — улыбается и тянет на себя, буквально впечатываясь длинными красивыми пальцами в его запястье — обвивает словно дорогим серебряным браслетом вокруг; и хмыкает — подобно хитрой изголодавшейся лисе. громкая музыка пропускается ударами сердца по венам, а затем оседает неоновыми фонарями на пол, чтобы подняться вновь. волосы према пахнут местным, продающимся здесь за бесценок алкоголем и кофе; они такие мягкие и приятные на ощупь. их поцелуи — словно сахарная вата; боун прикасается вновь, чтобы прилипнуть, чтобы прочувствовать этот сладко-приторный сироп на кончике языка вновь. только вместо сиропа — бьющий в висках головной болью и тяжестью алкоголь. прему впервые не всё равно, когда почти-неизвестный сжимает воротник его новой рубашки и целует смелее — слишком пошло и мокро. прем же привык чувствовать привкус клубничной жвачки и ванильного блеска для губ, которым пользовалась его бывшая девушка, но так даже интереснее; интереснее, когда чужие сухие тонкие губы сменяются длинными узловатыми пальцами, что дотрагиваются до языка. а затем идут дальше — надавливают на корень языка, будто проверяя рвотный рефлекс. и прем непроизвольно сглатывает, понимая, что парень напротив него явно не планирует останавливаться. он такой красивый в тумане табачного дыма, такой красивый за пьяной пеленой, что наложена на его глаза; прем не выдерживает, проходясь языком по чужим пальцам. кожаный диван мягкий, но слишком поношенный жизнью — отдаёт пылью, что вместе с привкусом сигарет остается на слизистой носа; скрипит, когда боун наконец сменяет своё положение, чтобы подмять под себя према и нависнуть, смотря в чужие черные глаза. боун и подумать не мог, что будет сегодня использовать «vip»-комнату в этом забытом богом месте именно так, но, чёрт возьми, иногда то, что происходит не по его сценарию — действительно лучшее, что с ним происходит. музыка продолжает играть за стенами; и кажется, что они в каком-то отдельном театре от того ада, что происходит вокруг. боун расстегивает чужую рубашку медленнее, чем делает это обычно; его руки трясутся, а перед глазами мелькают лишь неумело работающие пальцы, пытающиеся справиться с непослушными мелкими пуговицами. — кто их, блять, вообще придумал? боун ругается, понимая, что прем начинает усмехаться ему в ответ; в лисьих глазах — искорки желания. боун же сшит из этих искр. прем помогает ему, причем делая это настолько спокойно, что боун на несколько секунд приходит в бешенство: резкий глубокий поцелуй в мгновение становится укусом. боун покрывает поцелуями чужую шею, чувствуя, как под губами натягиваются мышцы — те играют с полутенями комнаты и неоновыми подцветками в стенах; как замирает под ним всё остальное тело према, не знающего, куда деть свои руки. его бывшее спокойствие сменяется на беззащитность и открытое желание лишь поддаваться чужим действиям. и боун ни сколько не против. ноппанат останавливается лишь тогда, когда губы, проложившие горящую на коже дорожку поцелуев от шеи до выпирающей части тазовых косточек, вдруг касаются молнии на чужих черных джинсах. одно ловкое движение языком, отдающее металлом на кончике, позволяет вцепиться зубами в замок и расстегнуть ширинку. вслед за ширинкой следует пуговица, а потом джинсы вместе с трусами оказываются на полу. прем повторяет чужие действия, но справляется куда ловчее; он и сам удивляется своим уверенным действиям, своим не дрожавшим даже в такой ситуации рукам, так спокойно управляющимся с молнией боуновских джинс. они снова целуются, но теперь нежнее; руки, до этого застывшие на голых плечах, медленно скользят по обнаженному горячему телу, по вздымающейся груди, в которой, кажется, взрываются легкие, и напряженным мышцам живота, а затем останавливаются на головке члена. прем вздрагивает, чувствуя, как перехватывает его дыхание. это его не первый опыт с парнем, но последний раз был так давно, что он уже и не помнит, какого это — чувствовать чужое возбуждение, чувствовать, как член упирается в его бедро, пока по шее сухие губы оставляют влажные поцелуи. боун вцепляется пальцами в чужие волосы на затылке; и даже от этого движения прему хочется просто упасть на диван и больше ничего не делать, потому что абсолютно всё тело сводит от желания и алкоголя, сейчас бегущего вместо крови по венам и артериям. он послушно наклоняется ниже, ощущая, как пальцы всё сильнее сжимают его волосы. обхватывает языком головку члена, проводя влажной ладонью по прямым мышцам живота боуна — они напряжены и лишь изредка подрагивают от чужих действий, что с каждой новой секундой становятся лишь смелее, лишь увереннее. прем заглатывает глубже, а затем проводит языком от основная до головки. ему нравится дразнить, нравится смотреть на прикрывшего глаза боуна, что играет желваками от напряжения — напряжения, которое ползет по его телу змеей; его и без того острые скулы в полумраке и осевших на лицо тенях-бликах становятся еще острее. так чертовски красиво. боуну хватает и десяти минут, чтобы оставить на плечах стоящего на коленях према глубокие следы-полумесяцы от ногтей, со всей силой вцепляющихся в кожу; хватает и десяти минут, чтобы вновь вернуться к поцелуям. прему уже абсолютно нечем дышать. он чувствует, насколько стали влажными его губы, насколько всё тело переполняет возбуждение и тупое животное желание, которое он старается хоть как-то похоронить за занавесом безразличности. но почему-то получается лишь непроизвольно толкаться в чужое бедро и чуть ли не ныть в голос. его тяжелые вздохи ловят чужие губы. длинные блондинистые волосы боуна спадают ему на лицо, не позволяя разглядеть затуманенный, будто мертвый, взгляд, спрятанный за ними. вместо смазки — облизанные несколько раз пальцы, что уже через мгновение оказываются внутри вставшего на локти и коленки према. варут чувствует, как кожаная поверхность дивана неприятно впивается в локти и колени; чувствует, как боун сдавленно дышит сзади него, стараясь как можно медленнее вдыхать пропитанный табаком воздух в лёгкие в тщетной попытке восстановить дыхание. другой рукой боун уверенно сжимает премовские ягодицы, отчего младший лишь тяжело выдыхает накопленный в легких воздух и опускает голову. он жмурится — всё вокруг плывет, переворачивается на сто восемьдесят градусов из-за тех сорока градусов, что залиты в его желудок и парня, чьи пальцы находятся внутри него. стоять в такой позе оказывается не так удобно, как он представлял себе это раньше. — блять, ты можешь уже... прем не успевает договорить полную возмущения и желания фразу; он в ту же секунду чувствует мокрую головку члена, пристроившуюся к его заднице. мышцы ануса окончательно расслабляются, когда член спустя несколько секунд полностью оказывается внутри. боун старается двигаться нежно и медленно, лаская пальцами и ладонями чужую, выгнувшуюся под ним спину. но прем уже через пару минут начинает двигаться самостоятельно, стараясь насаживаться на член как можно быстрее и ритмичнее, как можно глубже и сильнее. боун не помнит, как прем вынуждает его сменить позу и сесть; как младший устраивается сверху, расставив широко ноги и насаживаясь на член самостоятельно. он впивается в его плечи пальцами, смотрит прямо в глаза и, кажется, совершенно не стесняется всего происходящего, застыв самой красивой картиной для боуна в этом полумраке. их видят лишь огни неоновых подцветок, которые впечатаны в стены, что захоронят их маленький ночной секрет также, как и другие истории, что начались и закончились в этой vip-комнате. прем вновь целует, стараясь не сбиться с нарощенного им же темпа. его загорелые руки — змеи, что обвились вокруг боуновской шеи. и оба сбито-рвано дышат, не понимая, как можно остановиться и также не понимая, как можно продолжать тогда, когда сил, кажется, уже совсем не остается даже для того, чтобы вдыхать. кажется, даже воздух в этой убитой темнотой комнате становится вязким — оседает невидимой патокой на волосы и разгоряченную кожу, украшенную поцелуями, оставленными в порыве страсти засосами и отпечатками от ногтей. прем выдыхает горячий клубок воздуха в чужую, покрывшуюся потом шею; он чувствует вязкость — сперма медленно стекает на поверхность кожаного дивана. сейчас радует лишь одно: это можно легко стереть, не объясняя персоналу всё произошедшее и не краснея на утро перед уборщицами. прем кончает следом за боуном; тогда, когда большой палец настойчиво нажимает на головку его члена. варут буквально падает в чужие объятия, понимая, что ему становится тяжко даже от банально-привычного моргания; всё его тело, до этого заполненное желанием и движимое им же, вдруг стало похоже на кинутую на пол бездушную тряпку. боун обнимает его, утыкаясь своим носом в надключичную глубокую ямку. и становится так тепло и уютно; так хорошо. в голове скользят странные мысли: и кажется, что парень, сидящий рядом с ним, не просто «почти-незнакомец» и не «развлечение на ночь», как он считал до этого, а кто-то, кого он был не бы не прочь поцеловать и завтра утром. боун надеется, что эти безумные мысли покинут его уже через час. но как же он, чёрт возьми, ошибается. — надо убраться здесь... — да, — только и может выдохнуть боун. прем кажется ему правильным, когда находится рядом. и он даже примерно не представляет, что может сейчас значить это самое «правильным». странно.