Мечтатель.

Игнорируя все предписанные уставом слои наряда и нарушая несколько правил таким неподобающим внешним видом, Сичэнь после ночи с Цзян Чэном кое-как надевает штаны, и садится за заранее подготовленное белоснежное полотно прямо возле кровати, где еще спит уставший любовник, греющийся в лучах восхода. Лобная лента ложится на оголенные плечи, стекает на грудь и пресс в засосах, напоминает о том, как они её фривольно использовали еще несколько часов назад. Легкое касание кончиков пальцев к ней как будто возвращает в ту атмосферу. Наверное, ему стоит сдаться дядюшке с повинной, как никак наказание получить должен, но... Как глава именитого ордена он позволит себе маленькую шалость. Один раз. Или чуть больше. В любом случае никто не узнает, что происходит за закрытыми ширмами его покоев. Он беззвучно улыбается своим отнюдь не благородным мыслям. Лань Хуань рисует. Не боится запачкаться чернилами и углями. Рисует привлекательный изгиб спины, сияющие под солнечными зайчиками плечи и поджарые ноги, запутанные в простынях. Ох, он помнит все свои дразнящие покусывания на этой загорелой коже внутренней стороны бедер. И еще долго не сможет забыть стоны, когда перешел ласками на чувствительные запястья. Если бы картины умели передавать звуки, воспоминания в тех насыщенных оттенках ночи, эта была бы его любимой. Но фантазии остаются фантазиями, а податливая кисть вырисовывает тушью аккуратный разлет хмурящихся даже во сне тонких бровей и припухшие губы. Для них он берет цветную краску. Уста его Ваньиня манящие, особенно после тягучих поцелуев. Покрасневшие, с размытым контуром и спелым вишневым блеском. Обычно после того, как Сичэнь отстраняется, чтобы полюбоваться, поглаживая распущенные волосы, затылок, спину, А-Чэн не выдерживает взгляд темных глаз и целует первым. И эти прикосновения, слегка заторможенные из-за их привычки смотреть друг другу в глаза, намеренные укусы и гортанные выдохи распаляют даже сейчас. Хуань старательно выводит кисточкой каждую прядь разметавшихся на подушках волос цвета вороньего крыла, скрывая соблазн за тихим смешком. Мало кто знает, но в черном шелке всегда идеальной прически есть причудливо белая прядка, которую могущественный Саньду Шэншоу прячет во время длительной укладки перед выходом на завтрак, о которой известно лишь Сичэню. Откуда взялась — неясно. Но пальцы как впервые заинтересованно тянутся перебирать, заплетать в смешные детские косички, пока Цзян Чэн греется в кольце рук и мерно сопит во сне. Медовый взгляд Лань Хуаня аккуратной поступью ходит от золотой шеи к мускулистым рукам и замирает на шраме посреди крепкой груди, когда Ваньинь переворачивается. Историю этого увечья мужчина знает. Возвращаясь в кошмарах, она рушит и разбивает, вызывает невыносимую тоску и желание вернуть время вспять, чтобы предотвратить. Но это сейчас так неважно, ведь каждую их встречу он выцеловывает каждый миллиметр, даря вместе со своими чувствами и облегчение. Это действительно работает. Немногословный в высказывании своих внутренних демонов Цзян Чэн потом долго-долго обнимает и еле слышно благодарит, шепча что-то так близко к уху, что мочка нещадно горит, а дрожь и испытываемая нега из спокойствия и удовлетворения удивляет даже самого Сичэня. Как же ему нравится легкость в их близости, чудесно смешанная с невероятным притяжением и трепетом. Как же он зависим от каждого такого «люблю тебя», нашептываемого куда-то в изгиб шеи. Как же он счастлив видеть тепло в серых глазах, похожих на небо перед самим рассветом. Там больше нет боли, что сжирала изнутри. Как же Сичэнь влюблен. В эту самую улыбку, что спросонья отдает прямо ему в руки Цзян Чэн, совсем не удивляясь роли натурщика для его личного художника. — Ваньинь, с добрым утром. В каждое мгновение, проведенное наедине с растрепанным и таким открытым любимым мужчиной. — Душа моя... Как же Сичэнь влюблен в Ваньиня. Цзян Чэн слезает с нагретого места, шлепая ногами по полу, выверенным движением затягивает поясом помимо штанов нижний халат, что принадлежит так-то Хуаню, но тот не возражает и позволяет себе задержаться глазами на голубых облаках, обрамляющих доходящий до пупка вырез, чуть больше положенного. — Что рисуешь? — ответ очевиден и озвучивать его бессмысленно, но только что проснувшийся Ваньинь говорит первое, что пришло в голову, пока сам не подходит, усаживаясь сзади Сичэня на теплый пол, и не видит это. Его объятия на какие-то доли секунды становятся крепче. Плавные линии уверенной кисти складывались в незамысловатые лабиринты. Толстые и частые мазки разных оттенков служили контрастными и будто лениво наложенными тенями, создающими небрежные узоры. Где-то были видны брызги ярких цветов, отображающие первые касания сонного солнца. Рисунок был создан на быструю руку и в некоторых местах капли туши совсем не идеально стекали, но живость момента была так точно передана, что в нескольких штрихах, сделанных углем, угадывались прикрытые пушистыми ресницами глаза самого Цзян Чэна. И этот всплеск красного на щеках и губах... Эти слегка фиолетовые следы спелой сливы, расцветающие без особого плана или карты в разных местах... Даже о мелкой родинке на линии таза не забыл. Интимно. Слишком. Ох черт. — Ох черт... — выдыхает завороженно и как-то беспомощно «модель». — Не нравится? — Что? Нет, нет, — качает головой мужчина, кладет подбородок на плечо Лань Хуаня и смотрит, пристально и как-то смущенно, — это волшебно. Просто... ты видишь меня... таким? Сичэнь улыбается: — Каким «таким»? — Глава клана Лань, так бессовестно глумиться вам запрещено, — бурчит, но взгляд не отводит. — Да, Ваньинь, именно таким, — всё-таки прекращает насмехаться Сичэнь, — самым прекрасным, самым красивым, самым изящным в этой своей ненавязчивой живописности, прячущейся в складочке меж бровями и удивительных руках. Самым идеальным в строгости черт лица и тела, самым… — Я понял, понял! Достаточно, — Цзян Чэн стушевался и несильно ткнул пальцем в бок увлекшегося Хуаня. Тот по-доброму засмеялся, незаметно переместил не сопротивляющегося любимого к себе на колени и просто поцеловал, передавая все одолеваемые им чувства через мягкие движения рта. Это лучше расскажет о том, каким он видит своего Ваньиня. Легкие поглаживания щек, шеи и впадинки под ключицей всего лишь через несколько длинных минут отзывались несдержанными полустонами А-Чэна. Оба не спеша перемещали руки, заключая друг друга в тиски, наслаждались медлительными ласками языков и глубоким дыханием в перерывах. Сичэнь нежно и по-издевательски медленно провел указательным пальцем от низа плоского рельефного живота сначала к соскам, призрачно задев их, а после прямо к подбородку Ваньиня, удерживая, чтобы снова захватить губами чужие, с новой силой терзать изученные наизусть уста. Прикосновения горячих ладоней Цзян Чэна на сильной спине, закаленной многочасовыми тренировками, приводили к волне мурашек. Его внезапно начавшиеся неспешные движения бедрами и ухмылка, спрятанная в мокрых чмоках, задевших линию челюсти и пульсирующую яремную ямку, вызывали потайные желания, заводили. Лань Хуань закатывал глаза от нахлынувших эмоций и ощущений, беспорядочно сжимал то таз, то спускался к ягодицам и удерживал, направлял. Иногда возвращался к шее, где, не сдержавшись, оставлял не слишком сильные укусы. Не для того, чтобы ранить или заклеймить, а для того, чтобы еще сильнее возбудить. Как любит его А-Чэн. У него это получилось. Плотно закрытые веки дрогнули и Цзян Чэн приоткрыл помутневшие от вожделения глаза, что сейчас мало напоминали те светло-серые небесные цветы и больше походили на грозовые тучи. Но злости в них не было, лишь любовь? Страсть? Сичэнь не знает, какое название дать этой стороне Ваньиня. Румянец горячими пятнами раскинулся на лице строгого главы Юньмэн Цзян, что в данный момент, обняв Лань Хуаня за шею, непослушными руками наматывал концы лобной ленты и оттягивал её назад, с упоением наблюдая за тем, как дергается кадык разметавшегося в чувствах мужчины напротив, припадая к нему и задевая зубами перед тем, как невесомо поцеловать. Расстояние между ними исчезло, оба будто превратились в единое целое. Ваньинь покачивался в только им двоим известном такте, иногда срываясь на резкие рывки, желая доставить и себе, и Сичэню, что так же порывисто подмахивал, еще больше удовольствия. Боги, разве можно еще больше? Жестковатая ткань одежд ни капли не мешала, её попросту не замечали, и затуманенное сознание Лань Хуаня подсказывало, что они вряд ли бы тратили время на то, чтобы попытаться выпутаться из тонких штанов. Цзян Чэн в это время не думал, лишь активно проезжался по паху любовника, то наваливаясь на его грудь и жадно целуя, чувствуя ягодицами чужое возбуждение, то привставая на коленях и со сладостным стоном отстраняясь, чтобы оценить с ухмылкой совсем уж неблагопристойный вид возлюбленного. Идеально собранные волосы выбились из вылизанной укладки, что больше таковой не являлась, лента съехала и практически развязалась, а на теле постепенно проявлялись следы несдержанности партнера Лань Хуаня. Его, Цзян Чэна, несдержанности. Но извиняться за это он не будет, ведь Сичэню нравится всё происходящее так же сильно, как и ему, а взгляд просит повторить. Даже такой, потерявшийся в экстазе, стонущий и распаленный, глава клана Лань был похож на нереального, возвышенного небожителя. Если честно, такой он был будто произведением искусства. И если бы Ваньинь умел рисовать, все полотна он посвятил бы именно любви к этому человеку, каждой детали его облика, подарил бы ему сотни и тысячи картин с его изображением. — А-ах, А-Чэн, — из груди мужчины снова вылетел выдох, поэтому Сичэнь нетерпеливо разместил одну руку на талии любовника и притянул его к себе, чтобы лицом к лицу. И ближе, ближе, ближе... Мазнув языком по губам Ваньиня, он сам задвигал бедрами для того, чтобы вскоре сделать темп более быстрым. Лань Хуань сжимал другой свободной ладонью член партнера прямо через ткань, проводя своими музыкальными, безумно длинными пальцами вверх-вниз по стволу, размазывая эякулят огромным пятном от головки к основанию. Сичэнь ловил широко раскрытым ртом стоны Цзян Чэна и с удовольствием отмечал то, как всё чаще в конце голос срывается, переходит в несдержанный вскрик, который он, в свою очередь, заглушает жадными поцелуями. Ему хотелось слушать хриплые просьбы и дальше в полной мере, но Облачные Глубины с утра еще более тихие, чем обычно. Каждая фрикция приносила новую порцию наслаждения, которое они двое впитывали и запоминали вместе с той дрожью, что пробегала по позвоночнику. Открытые участки тела блестели от пота, а звуки становились всё развратнее, температура в комнате будто бы поднялась на несколько десятков градусов, сжигая их без остатка. Они достигли пика буквально через несколько таких рваных движений, выпивая стоны друг друга через ленивые касания языка к языку, что не хотелось обрывать и через десятки лет. Мужчины позволили себе понаблюдать за созвездиями, что всё еще взрывались под прикрытыми веками. И всё же успокоившись и отстранившись через минуту или час (никто так и не смог посчитать, сколько это мгновение длилось), Сичэнь заботливо принялся вытирать липкое тело Ваньиня с помощью небольшой тряпочки, которую художник использовал, когда рисунок требовал маленьких изменений. — Нам нужна бочка с водой, — с поражением выдохнул Лань Хуань и нехотя выпутался с уютных объятий практически уснувшего вновь мужчины, — сейчас приду. — Мгм, — согласно промычали ему в ответ и тут же фыркнули, когда услышали заливистый смех, — не смей меня сейчас сравнивать со своим братом. — Ты сам это сказал, — весело подметил Сичэнь и всё же вышел с комнаты, наскоро накинув верхние одежды и надеясь, что никто его в таком виде сейчас не встретит.

***

Уже нежась в теплой ванне с ароматными травами, они перекидывались редкими фразами о предстоящем дне и планах, шутили насчет скучных собраний, а потом и вовсе погрузились в приятную тишину и собственные размышления. Цзян Чэн пропускал через пальцы длинные черные волосы дремлющего мужчины, что с удобством устроился на груди у Ваньиня, и с интересом обратился так, как любил делать лишь наедине с Сичэнем: — Душа моя. Лань Хуань тут же вынырнул из приятной дремы и вопросительно, с присущей только ему ласковостью наклонил голову чуть вбок, улыбаясь и давая знать, что его слушают. — Как ты назвал эту работу? — Ваньинь легким взмахом головы указал на изображение самого себя, что стояло в другой стороне помещения. Сичэнь практически не задумывался перед тем, как приблизиться к лицу возлюбленного и перед самим поцелуем ответить: — «Мечтатель».