что до влюблённых, то они открывают новые способы любить. прислушайтесь, у них окна нараспашку. из них льётся смех.
Мэри Оливер, Поздняя весна
В густом сумраке ночи Орихиме любуется спящим возлюбленным. Луна просачивается сквозь занавески, высветляя его острый подбородок, тонкую переносицу и гладкий лоб. Она хочет провести по контурам рукой и, вероятно, тем самым разбудить — чтобы поймать его сонную улыбку, которую она так обожает. Но Орихиме знает, он устал. Учился сегодня допоздна, а завтра ему рано вставать на работу. Она рада ему и такому, открытому холсту, который можно созерцать. Ровное биение её сердца соединяется с его спокойным, размеренным дыханием, и Орихиме опускает голову ему на грудь. Чувствует, как на спину ложится рука: — Урю?.. — Доброе утро. Она смеётся: — Утро? Сейчас едва ли заполночь. Он наматывает прядь её рыжих волос на пальцы, словно шёлковую пряжу: — Вот мне и любопытно, почему же ты бодрствуешь? Рядом с ним Орихиме никогда не чувствовала стеснения и робости, и в её «потому что ты очень красивый, когда спишь» — уверенность и ни тени смущения. А он не может сдержать робкую улыбку, растягивающую щёки. Она прижимает большим пальцем уголок его рта — вот, вот её желанная улыбка. — У тебя какая-то врождённая способность приводить меня в замешательство, — произносит Урю, но прежде легонько целует кончик её пальца. Орихиме щурится на него, немного шало и очень влюблённо, и: — Ты строишь милейшие рожицы, когда у меня получается. Тогда Урю закрывает лицо ладонями, прячась от беззастенчиво смеющейся, довольной Орихиме. Она пытается заставить его убрать руки, но Урю не уступает ей в упрямстве и порой в озорстве: — Я отказываюсь быть жертвой ваших провокаций, Иноуэ-сан. Орихиме с шумом наваливается на него сверху, умудряется сдвинуть его руки, только чтобы заменить их своими. Прижимает к щекам мягкие ладони и стискивает его лицо. — Красавец, — воркует она, наклоняясь и целуя скривлённые губы. — По тонкому льду ходишь, — приглушённым голосом предупреждает Урю. Орихиме улыбается и отпускает его лицо, аккуратно откидывает со лба пряди иссиня-чёрных волос. Он улыбается в ответ, глаза горят обожанием, а у неё от этого колет в груди. Временами Орихиме смотрит на Урю (чудесного, и нежного, и понимающего, и такого, такого доброго Урю) и клянёт себя дурой. Слепой дурой. Глупая маленькая девочка, увязшая в глупых маленьких фантазиях. А всё потому, что ей так сильно хотелось кого-то, до помутнения в глазах. Она влюбилась в Куросаки-куна сказочно быстро, увлекаемая мечтами и безрассудством юности. Она поместила мальчика, которого едва знала, на алтарь и сделала своим богом. Она причащалась его короткими взглядами и дежурными фразами. Она молилась, надеялась: однажды он разглядит её, разглядит и отнесётся с той же нежностью, что и к одной темноволосой шинигами. Орихиме всё бы отдала ради него. Тысяча мечт, и она похоронила бы все, будь таково его желание. Дабы обрести его, потеряла бы себя. Где-то было написано, что нельзя дважды любить одинаково, — и она благодарна. С Урю всё было по-другому, она была другой. Это была не любовь с первого взгляда, а постепенное вылепливание из бесформенной глины чего-то определённого — чего-то ценного. Это были линии и пятна, круги и квадраты, соединённые в едином узоре. Лоскуты, тщательно сшитые, чтобы вместе создать что-то красивое. Это было мастерство. Симфония для двоих (тяни и толкай, давай и бери. Равновесие, в котором никто не почувствует себя лишним). Тут не было бурных страстей, которые она воображала себе в детстве, но были нежность и отдача. Был Урю, который делал всё, чтобы она знала: её видят и слышат. Проглатывал диковинную стряпню и молился в память о брате, когда думал, что её нет дома. Обнимал проснувшуюся от кошмаров, в которых чёрное небо и шелест крыльев летучей мыши. Так он любил её, всю её — даже те части, что сама она отчаянно желала спрятать, потому что они не были хорошими. Он никогда не допытывался, но всегда слушал. Никогда не ругал, но помогал расти и становиться лучше. Она жалеет лишь о том, что всё могло бы произойти и раньше. Если бы только она не была такой... как могла она заставлять его ждать так долго (она не заслуживает его, она не заслуживает его, она не...) — Эй. Урю улыбается спокойно, большим пальцем поглаживая её по щеке: — Я рядом. «Верно», — думает Орихиме, ведь он всегда был рядом, когда она в нём нуждалась. Каким-то образом Урю всегда знал, когда нужно отпустить её в полёт вместе с мыслями в её голове. И знал, когда спустить на Землю, твёрдо поставить на ноги и вернуть в реальность. Она прижимает руку Урю к своей щеке, подаваясь навстречу прикосновению. — Урю, — шепчет Орихиме, — спасибо тебе. Он улыбается понимающе, но отвечает, что ей не нужно ни за что его благодарить. Она наклоняется, укрывая их обоих тёмно-рыжей завесой, и целует его сладко и нежно. Они улыбаются в поцелуй и отстраняются. Урю перекладывается так, чтобы Орихиме оказалась крепко прижатой к его груди, он обхватывает её руками и утыкается носом в макушку. — Спи, — бормочет он ей в волосы. — Я знаю, ты устала. Орихиме зевает в знак согласия, глаза слипаются, и она чувствует себя такой счастливой — такой счастливой, защищённой и такой, такой любимой.