Париж

      Уже за полночь они возвращаются в маленькую квартирку Сатори на третьем этаже исторического многоквартирного дома в Марэ. Словами не обмениваются — даже по меркам Тендо, они сегодня достаточно поговорили: друг о друге, перед камерой и за её пределами, по дороге домой.       Дома. Он заслужил того, чтобы вдвоём быть здесь сегодня вечером, наполненным присутствием Вакатоши.       Когда Вакатоши притягивает его к себе и целует, он понимает, что это единственный язык, на котором он хочет говорить сегодня вечером. Их одежда быстро сбрасывается в тускло освещенной комнате, и они спотыкаются на кровати, не желая отпускать друг друга ни на секунду, но затем все замедляется. Нет никакой необходимости спешить. Сатори позволяет себе не торопиться, впитывать все эти ощущения, наслаждаться присутствием Вакатоши — эти моменты настолько редки, что почти нереальны, и кажется, что даже громкое дыхание может их отпугнуть.       Затем руки Вакатоши обхватывают его и притягивают ближе, и все встает на свои места, теплым, твердым и настоящим. С ним всегда так, независимо от расстояния, но звонки и видео никогда с этим не сравнятся.       Иногда мир слишком велик — слишком громок, слишком ярок, слишком быстр, — но время, проведенное вместе, физически работает как кнопка сброса, представляет новую ленту для записи чего-то нового, пока они не смогут снова увидеть друг друга и начать все заново.       Ушиджима закрывает глаза и замирает, когда пальцы Тендо начинают словно танцевать по его спине в легких прикосновениях, рисуя непонятные узоры на его коже. Наступает своеобразное спокойствие, вытесняющее все мысли и впечатления дня. Это похоже на наблюдение за кистью на чистом листе, медленно, идеально делая каллиграфию, двигаясь кругами и штрихами, настолько устойчиво, что это почти медитативно. Мурашки бегут по коже, как нежные волны в стоячей воде, образованные легким ветерком.       Они целуются, и это напоминает ему шоколад, который он пробовал раньше, теплый и сладкий, с более темными оттенками удовольствия, но на этот раз он не может насытиться им. Его питает голод внутри, который неуклонно усиливался весь вечер и задолго до этого, как основной поток, затягивая его.       Иногда кажется, что стоишь в океане по щиколотку, чувствуя падающий прилив: недостаточно сильный, чтобы заставить тебя пошатнуться, но обманчивый, когда он тихо смывает песок из-под твоих пяток, пока не нарушится равновесие, если ты сделаешь ошибку, задержавшись слишком долго.       Они снова целуются, и Сатори кладет руку на шею Вакатоши, чувствуя, как напрягаются мышцы, когда они двигают ртами друг против друга, не торопясь, всегда стараясь приблизиться, их губы мягкие, а поцелуи неторопливые, но все же настойчивые. Он придвигается еще ближе и стонет в поцелуе, когда их бедра прижимаются вплотную друг к другу и тепло разливается по его телу. Он просовывает руку между ними, чтобы схватить их эрекцию, двигаясь медленно и ловко, и вздрагивает, когда чувствует, как широкая рука Ушиваки спускается вниз по его спине.       Они закрываются от мира, закрывая дверь квартиры, титулы и известность сбрасываются столь же небрежно, как их одежда, и все сводится к этой маленькой комнате, этой кровати, этой близости, где так легко потеряться во всепоглощающем чувстве, которое не оставляет места для мыслей, просто наполняет чувством тепла, правдой и это так хорошо.       В словах нет нужды. Все, что можно было бы сказать, выражается в том, как дрожат плечи Ушиджимы, когда он двигает ими — звездный спортсмен, профессионал, член национальной сборной, дрожащий из–за него, — в том, как его стоны превращаются в звук чистого блаженства, когда Вакатоши двигается внутри него, в медленных глубоких толчках, тяжелых вдохах и томных поцелуях.       Париж полон жизни, даже в ранние утренние часы, прямо за узким окном с французским балконом, и это звучит слишком похоже на Токио. Ушиджима отказывается признать это, глядя на высокий потолок, изучая цветочные орнаменты и наслаждаясь ощущением пальцев Тендо, нежно расчесывающих его волосы. Только здесь основной поток стихает, и он чувствует себя на якоре.       Ему повезло, и он это знает. Посещение другой страны всегда было источником стресса, но по сравнению с переездом в другую страну это кажется смехотворным. Особенно когда он не говорит на языке этой страны, а его английского в лучшем случае достаточно для тренировок.       До сих пор ему везло, потому что ему никогда не приходилось это делать самостоятельно. Всегда кто-то уже был рядом с ним. Его отец. Ивайзуми. Сатори. «Справедливо, что все так обернулось» — считает он. В то время как он всегда шел по пути, который был проложен для него без проблем, Сатори никогда не нуждался в нем, а скорее оставлял для него свой путь, и, возможно, это то, что он чувствовал все это время. В конце-концов, Варшава была ближе к Парижу.