Такое дело

Еще не пробовал, с тех пор, как вернулся, спать на Этой Стороне. Даже мысли такой в голову не приходило — слишком много было дел, слишком многое надо было успеть за короткий промежуток времени. Лекции, встречи, разговоры — как много людей, оказывается, испытывало необходимость ощущать его присутствие в своей жизни. Чувство не то, чтобы незнакомое, на Другой Стороне оно примерно так же и происходит. Но определенно приятное. Как-то так само получалось, что не всегда находилось время подольше побыть с Тони Куртейном. Ругал себя, конечно — мол, думаешь, значит, что Тони, привязанный к Маяку, никуда не денется, а самому можно круги наворачивать и вопить, как сумасшедший? А впрочем, то не вопли, и стон и мольба, потому что Эта Сторона все еще не хочет принимать обратно, и это ужасно несправедливо, и на самом деле именно поэтому он сторониться Тони Куртейна. Стоило признать — и стало значительно легче, но намного гаже. Стоял посреди улицы, смотрел на вполне материальные, совсем не прозрачные руки, и думал: а что это я, в самом деле? Что, студенты без лекции денек не переживут? Нагонят, не сильно много и упускают, им по моей дисциплине не экзамены сдавать, и вообще это шоу, а не учеба. Махнул рукой, достал телефон, набрал номер, пробормотал какие-то невнятные извинения и оправдания — и вдохнул полной грудью внезапную свободу. Почти восемь часов! Вспомнить бы, как прогуливают с пользой? С пользой — это, наверное, на Маяке. Тони Куртейн открыл дверь: заспанный, встрепанный, с выражение священного ужаса на лице. — Что случилось?! У тебя же лекции? Схватил за воротник, втащил внутрь и дверь на всякий случай прикрыл поплотнее. — А, я сбежал. Прогуливаю, — засмеялся. — Понимаешь, решил, что давно тебя не видел. Так, чтобы не пробегом и мельком, а нормально, по-человечески вместе побыть. А лекции… Ну не разбегутся же мои студенты, за столько лет не разбежались, недельку еще подождут. Тони Куртейн посмотрел в глаза, что-то прошипел невнятно и отпустил мятую рубашку. — Виски? — И кофе! — Не лопнешь? — Вот еще! — хмыкает. — За кого ты меня принимаешь? Пятью минутами позже сидел в глубоком уютном кресле, грел виски в руке, молчал. Выловил ломтик лимона, прихватил зубами, с наслаждением разгрыз. — Вкусно тебе? — фыркнул Тони Куртейн, садясь напротив. — Еще бы! — Так что ты там говорил? Что говорил, то вообще не важно, за столько лет можно было бы уже понять, что важен голос, а не слова. Но годы на Другой Стороне приучили прятать искреннее и настоящее глубоко-глубоко под словесную мишуру, вертеть серпантин из предложений, пускать пыль в глаза разноцветным словоблудием, а о важном — молчать. И не получалось никак просто взять и заговорить. — Мы же с тобой так и не… Тони Куртейн резко вскинул руку. — Тш. И не надо. Тони Куртейн понимал его — и это закономерно — лучше, чем кто бы ни было по обеим сторонам границы. Не спрашивал, не обвинял, даже в морду не дал — а стоило бы обменяться взаимными тумаками. Только вместо них раз за разом выходят объятия. Или торопливые поцелуи — не ради процесса, а ради того, чтобы заткнуть чужой рот и слизнуть ненужные слова, так и норовящие свалиться с губ цветком или жабой, тут уж как повезет. Каждый раз одно и то же, торопливо, жадно — не от неумения или неловкости, а от ощущения, что время утекает сквозь пальцы, подобно водам Зыбкого моря, вот-вот и станет прозрачным, и надо спешить домой. В этот раз — никуда не спешил, остался. Целых восемь часов — достаточно, чтобы потянуться всем телом в смятой постели, потребовать еще кофе, а пока кофе готовился на плите — незаметно для себя уснуть. Уснул — и ничего во сне не видел, и тем более не видел наяву, с каким лицом рядом сидел Тони Куртейн, неверяще касаясь пальцами раскрытой ладони. Проснулся, когда за окном Маяка уже сумерки были. И в дверь кто-то ломился. Тони Куртейн пошел открывать, давая время одеться и привести себя в порядок, сказать “Здраствуй, дорогой, заходи домой, сколько лет, сколько зим, Тайни Табботс, я ж тебя помню!”, самому порадоваться от того, что еще один блудный бродяга наткнулся на свет Маяка и под шумок сбежать. И только уже на Другой Стороне, сидя на мягком матрасе в “Кофеине” на Диджои и потягивая возмутительно-сладкий (и зачем только взял? Не иначе чтобы слиплось!) латте с сиропом, подумал: а ведь спал. Спал на Этой стороне, и ничего не произошло, Тони Куртейн, конечно, был рядом, но ведь… Достал телефон и посмотрел на него так, словно забыл, как пользоваться. Вздохнул, отставил кофе на деревянную поставку и набрал-таки номер, вспомнив по памяти, хотя проще было бы в телефонной книжке посмотреть. Дождался, когда на другом конце снимут трубку, и сказал: — Кара, тут такое дело…