~
— Что ж, вы, Сергей Иваныч, поднялись чуть свет, спали бы, сегодня ночь целую гулять надобно, устанете чего доброго. Муравьев, принявший чай от Матрены, расположился у окна. С этой стороны избы окна выходили на деревню. Солнце уже припекало, хоть и утро раннее, да только здесь, на юге, летом только так. Авось к ночи разойдется прохлада, а пока Сережа задумался о том, куда бы ему Бестужева умыкнуть, чтобы выспался тот днем — в избе Мишелю никогда не сиделось, сразу выбегал с завтрака, коня брал, по деревне скакал, девушек местных смущал. Ежели не выспится, ночью, хоть под дикие пляски, да и уснет. В нечисть и сказки да поверья Сергей Иванович верить не верил, но сидело в нем русское суеверье «а вдруг», не за себя, так за Мишу душа тревожилась. Сколько жил на свете, а все слышал про водяных чертей да русалок, приходящих в ночь Купала на сушу. Уснешь — и пропадешь. Мишеньке бы да не пропасть. Маруся мимо прошмыгнула быстро, но в дверях остановилась, замерла вся, голову опустила, не глядела на Сергея, но к нему обращалась. — А вы, Сергей Иванович, хоровод водить пойдете с нами? — Пойду, Марусь, черниговцы мои слово с меня взяли, — рассмеялся Муравьев, отставив чашку. — Правда ли? — Маруся взгляд подняла, удивилась, разулыбалась и вновь отвернула голову, шагнула будто бы прочь и спряталась за приоткрытой дверью. — Сказали, не пойдем без тебя, Сергей Иваныч, — вспоминал Сережа, веселясь, ему Мише рассказать вдруг захотелось, он тогда на солдат своих смотрел и Бестужева в каждом видел, так в глазах у них искры хитрые плясали. — А кто ж я такой, чтобы ребятам своим праздник портить. — И в горелки сыграете? — Маруська, к девкам поди, чего к человеку пристала, — мать замахала полотенцем, чтобы дочь прогнать, но та получила кивок от Муравьева и тогда только выскочила из избы. — Сергей Иванович, подите, поспите немного. — Не тревожься за меня, Матрена, я к солдатам пойду, с ними не заскучаешь, не уснешь. Украв со стола ломоть хлеба, Сергей вышел из дому, проводил взглядом бежавшую по дороге Марусю и обернулся на дом Бестужева. Печку уже разогрели, завели, дым валил, Муравьев потянул носом воздух — нравился ему запах такой на рассвете. Слева, с поля, со всех ног бежала Дуня, в руках она держала венок, даже издали Сережа приметил, как красиво она его смастерила. Несла венок прямехонько перед собой, двумя руками вцепившись, оттого и спотыкалась порой — неудобно бежать ведь так. Сережа было двинулся ей на встречу, желая поймать, подхватить на руки, да только Дуня, пробегая у избы Мишиной, споткнулась и пролетела вперед, головой ударилась, испачкалась вся, свернулась в комок и громко расплакалась, венка, впрочем, не выпуская из ладоней. Раньше Муравьева из дома выскочил Миша, в рубахе, расхристанный, немного сонный, румяный от душной избы. Обхватил Дуню, поднял, к груди прижал, а сам осел на землю и поднял взгляд на подоспевших Сережу с Матреной. — Говорила тебе? Говорила? Неча где ни попадя бегать, — Матрена бранилась и охала, обмахивала для чего-то Мишу с Дуней платком с плеч снятым, за сердце хваталась, сама едва не плакала. Дуня, легкая игривая Дуня, легко успокоилась в Мишиных объятьях. Подняла на него взгляд ласковый, вся красная от бега, удара и слез, носом зашмыгала и молча протянула Мише венок. — Наденьте, Михал Палыч, — подзудил Муравьев, заметив растерянность Мишину, — Дуня плела его столько, старалась, ее все равно к костру не пустят, мала слишком. Миша вскинул голову, прижал Дуню к себе покрепче в последний раз и отпустил. Венок принял, глядя на Сережу, которого вновь ледяной волной ошпарило от этого его взгляда. Вот же водяной его собственный, вылез из воды да и сидит, венок примеряет. Цветы от пальцев Дуниных изломались немного, но главный не пострадал — василек Сережин, вставленный в центр, вплетенный так ловко, что любая девица, мужа будущего ждущая, поучилась бы плести у Дуни венки такие. — Красив я, Сережа? — Бестужев водрузил цветы на голову, пшеничные волосы его примялись, спав на лоб, Дуня их поправила аккуратно. — Красив, Михал Палыч, красив. Дуня залилась звонким смехом, и Сережа облегченно вздохнул.~
Днем Мишу удалось увести с глаз, прочь ото всех. Сергей не понимал чувств своих, когда Бестужев голову на плечо ему укладывал на сеновале у Матрениного двора. Сердце так резво зашлось, что Миша сонно спросил, не плохо ли ему стало от жары здешней. — Знаю я тебя, Сергей Иванович, тебе стужи Петербурга не достает, чтобы с носом красным ходить, — и правда, не доставало ему ветров столичных, снега, тяжести шинели на плечах, вот только внутри все разбивалось не от солнца южного, а от Мишиных пальцев по груди его ведущих. Пока Бестужев примеривался, как бы устроиться поудобнее, Сережа вдруг из себя вышел, раздраженным стал, сам устроил и руки Мишины на талии у себя, и голову на плечо примостил, рявкнув, так будет али никак. Бестужев норовистый был, фыркнул в ответ, вывернулся из рук, и Сережа, улучив возможность, сбежал от него. Стыдно за себя стало, что он как ребенок, подумаешь, искрутился Миша, сонный ведь, выспаться бы ему, но в груди полыхало так, что вновь бы в Стугну броситься, хоть с обрыва, остудить сердце и голову.~
Вечор едва занялся, как солдаты заулюлюкали, провожая взглядами девушек до места, где костер загодя заготовили. Темнело на юге так, что глаз выколи, потому костров зажгли поболее, девицы сарафаны красивые надели, венки на головах — гадать на суженого будут, венок свой в воду отпускать. Чей затонет — свадьба не скоро али не любит избранник, на другой женится. Сережа в судьбу не верил, не желал, тайно молясь о том, что его судьба в его руках, однако, наблюдая за Мишей, видя его раз за разом, доверял себе все меньше. Черниговцы его затянули ближе к девушкам, в хоровод. Кругом играли, пели песни, иные на стол накрывали, чтобы всю ночь сидеть. Расположились у берега, вода в ночь неопасна — нечисть вся выползла, купайся вдоволь. Утром тихая, прозрачная Стугна к вечеру разошлась едва, взволновалась. Сергей нашел взглядом Мишу — тот ворвался в хоровод вместе с Марусей, держал ее за руку, заставляя краснеть, но глаз не спускал с Муравьева. — А давайте в горелки! Отсидеться на Купалье никому не удастся, вот и Сергея Ивановича втянули в ребяческие игры. Встал он со своей парою — лихо забрал у Бестужева из-под носа Марусю, схватил за руку и побежал вставать в ряд играющих. Решено было играть по две пары. Справа Сергея тронула маленькая ладошка — девчушка, Аня, едва ли четырнадцати лет от роду, жила за два дома от них, с Марусей часто в дом приходила — за ее правую руку держался Миша. Улыбался, на других внимания не обращал, стояли они последние. Сергей так сильно сжал руки девушек, что те взвизгнули, и тогда Миша начал заводить:Гори, гори ясно, Чтобы не погасло. (За Мишей подхватили все играющие, а горельщик отвернулся от выстроившихся парней с девушками) Стой подоле. Гляди на поле, Едут там трубачи Да едят калачи. Погляди на небо: Звезды горят, Журавли кричат: — Гу, гу, убегу. Раз, два, не воронь, А беги, как огонь!
Едва последнее слово сорвалось с губ, Миша, Сережа и Маруся с Аней бросились врассыпную. Пришлось бежать прочь от реки и костров, Сережа высматривал Марусю и вскоре они столкнулись едва ли не нос к носу, заполошно схватились за руки и громко расхохотались, когда мимо них, едва не падая пронесся Миша, которого горельщик — увидев, что одна пара друг друга нашла — ловко догнал и по спине хлопнул ладонью. Забрав себе в пару Аню, мальчишка повел ее в начало горящих пар, а Миша занял его место впереди. Играли до тех пор, пока первая пара вновь не оказалась последней, а горящим на этот раз вышел Сережа. И вновь толпу завел Бестужев, громче остальных распевая песню. Сергей Иванович в душе возрадовался — как ладно все вышло, что по здешним правилам ловить было надобно молодца, и не ради Маруси, доставшейся в пару Бестужеву, Муравьев погнался нарочно за ним. Нагнал он Мишу нескоро, они далеко убежали от костров и играющих, Маруся потеряла Мишу из виду, когда они скрылись за небольшим холмом. Сережа навалился на него со спины, вместе рухнули на землю, тяжело дыша, отплевываясь от пыли и громко хохоча. Миша продолжал распевать песню, негромко теперь, лежа под Сергеем, и как-то вдруг умолк резко. Сереже темно было слишком, ночь ослепляла, он силился разглядеть выражение Мишиного лица, да не умел. Только руки его чувствовал на себе, по спине пальцы тонкие летали, не щекотно вовсе, а приятно и тепло. — Сдаюсь, Сергей Иванович, — шепнул Миша и вперед подался весь, дернулся, на щеке его поцелуй горячий оставил, руками стиснул крепко-крепко. — Конец игре? Сергей порывисто выдохнул, скатился с Миши и обернулся навстречу бегущей к ним Марусе. — Нашлись! — крикнула она за спину, через плечо на играющих глядя. — Нашлись! Идемте венки пускать по реке! Сережа, разгоряченный, не отошедший от горелок, поднялся с земли и бросился обратно, обогнул деревенских, проскользнул мимо солдат своих и девушек, оставил позади уже сонных ребятишек, игравших подле взрослых, сбежал на берег, вниз по течению. Стугна разыгралась поболее, Сереже надобно остыть было, и он, как был, вошел в реку — разве что сапоги пожалел, скинул на траву, и теперь стоял по пояс в воде, слушая песни, расходившиеся по деревне. Ненадолго голоса стали тише, Сергей умылся холодной водой, один раз по плечи в холод ушел и собирался вернуться, как вдруг его ноги коснулось что-то. Едва не упустив, он успел схватиться за проплывающий по течению венок. В темноте не разглядишь ничего, Муравьев покрепче сжал его в руке и вышел на берег. Пока обсыхал, венок разглядывал, подставлял под свет месяца, вертел в руках, когда нашел ладонями две выемки небольшие — цветы в тех местах изломались, провел пальцем в центре, между выемками, и нашел василек свой, Дуне подаренный. Сердце забилось быстро, задышалось Сереже жадно, встал он, ноги мокрые в сапоги сунул и рванул обратно, к кострам. Глазам больно сперва стало от огненных всполохов, он рукой прикрылся, жарко в этой части деревни стало, душно от костров. — Сергей Иванович, идемте прыгать, все прыгнули уже, а я вас потеряла, — Маруся потянула его в сторону девушек с парнями, готовыми прыгать через костры, кто вместе, парами, чтобы в семье мир да покой царили, кто поодиночке, очищался так, болезни снимал. Сережа крутил головой, а Миши не находил. — Что же, Михаил Павлович прыгал уже? — Не видала, Сергей Иваныч, да коли и прыгал, идемте же, ну. Муравьев, сжимая в левой руке заветный венок, совсем испортив своими медвежьими прикосновениями Дунину работу, вывернулся — мягко и осторожно — из рук Маруси. Ту, впрочем, немедля девушки подхватили да повели обряды очистительные проводить. Сережа походил среди деревенских, Мишу не нашел и решил к дому бежать — что-то вело к избе, сердце просилось поскорее отыскать его.~
Сережа бежал к избе Матрены и не ведал, что скажет, ежели Бестужева станется ему найти. Не волновал его измятый венок, который все же он сжимал крепко в пальцах, не волновали промокшие ноги, саднящая кожа на них от сапогов, не думал и о том он, как сильно тело его остыло, мокрая рубаха стала холодной, неприятной, прилипла к груди, хотелось сдернуть ее, но он бежал все скорее. К старухе, в Мишину избу, не посмел ворваться, лишь воровато обошел дом, заглядывая в окна, за что стыдно ему стало. Привалившись к дому, утер лоб, подернул озябшими плечами и бросился к себе. В сенях направо, в спальню. — Подумал уж, не отыщете меня, Сергей Иваныч, — только и выдохнуть успел Миша, как Сергей сгреб его в холодные объятья, принявшись целовать, куда придется — в шею горячую, подбородок острый, щеки, в лоб клюнул, обхватил ладонями лицо Бестужева — хлестнув его пресловутым венком, который все не мог выбросить — и накрыл губы своими. — Миша, — оторвавшись, зашептал, — я говорить красиво не умею, сам ведь знаешь, но мне тебя надобно, вот тут, — с трудом оторвав ладонь от Мишиного лица, ткнул себя в грудь, — болит все без тебя. Больше сказать не мог, не сумел, ткнулся лишь лбом в теплую шею, венок отдал, который Миша на себя потянул, дал себя уложить на постель, раздеть, одеялами укрыть под легкий шепот «куда же мокрый такой мчался, простудитесь, что с вами делать прикажете». Любить — Сергей не разрешил обронить себе эту просьбу. Миша и сам понял. Улыбнулся, сбросил одежду, явив ладное тело свое в свете месяца, дверь подпер и юркнул к Сергею под одеяла. — Нельзя нам с вами спать, Сергей Иванович, Купалье ведь, нечисть заберет. — Не отдам тебя нечисти, — Сережа подмял горячего Мишу под себя и наконец-то легко задышал, будто все это время, до сего дня, тревожило его что-то, а теперь вот отпустило. — Никому тебя не отдам.