***
Кто-то громко ругался прямо у Мадары над душой. Он помнил этот голос, но имя не складывалось воедино, уставшее сознание балансировало на грани, а из-за громких звуков думать нормально не получалось. — Тише… — почти взмолился Мадара, повернув голову на шум. Он попытался сесть, напрягая мышцы. Эксперимент провалился — и Мадара попробовал хотя бы приподняться на локтях. Хаширама тотчас же оказался у изголовья его ложа, аккуратно приобнял за плечи и заставил лечь обратно. Его руки вернули ясность рассудку и цвета — окружению. Как и всю тяжесть мучения — израненному телу. — Ну куда же ты? — заворчал Хаширама, силой удерживая Мадару на месте. — Сам как… Думаешь? — Тебе запрещено сейчас делать что либо. Говорить тоже, — добавил Хаширама. Тобирама — сущность его чакры немедленно ударила по ощущениям, и её присутствие сделало только хуже — отошёл от них обоих ещё дальше, как будто ему было мерзко тут находиться. Наверняка ему было мерзко стоять рядом именно с Мадарой, ведь Тобирама должен был потерять последние остатки брезгливости после стольких месяцев копания в чужих внутренностях. Мадара представлял себя неуютно нагим во всех смыслах. Он был слаб, а Тобирама видел его слабость. Разумеется, наслаждался ею, хоть и нельзя было с точностью определить эмоции по его суровому лицу. — Доклад ты видел, брат, — вмешался Тобирама. — И ты знаешь, где меня найти, когда… закончите. — Обязательно закончим, — невесело улыбнулся Хаширама. О чём он думал сейчас, рассматривая урон, нанесённый Мадаре неизвестными шиноби, не стоящими и пальца на его ноге? Жалел ли его Хаширама? Разочарован ли он? Никакая рана не шла в сравнение с муками от мысли, что Хаширама мог счесть его недостойным. “Не смотри на меня так”, думал Мадара, порываясь произнести это вслух. “Я этого не заслужил.” Тобирама наконец оставил их наедине, позволив Мадаре немного выдохнуть и почти свалиться обратно в беспокойный сон. Чуть запрокинув голову, он всё же взглянул Хашираме в глаза, не увидев в них ничего, кроме усталости и беспокойства. Хаширама часто моргал, словно борясь с утомлением. Или со слезами — но с чего ему плакать? — Как ты поступишь с теми шиноби, Хашира- — Я приказал тебе молчать, слушайся меня, — резко прервал его Хаширама. — Вздумал затыкать мне рот?! — повысил голос Мадара. Он тут же пожалел об этом, но постарался сдержать болезненную судорогу. Так сильно пекло горло, но сильнейшая же ярость не позволяла замолкнуть. Он скажет то, что собирался, даже если потратит на это свои последние вздохи! — Хочешь остаться немым на всю жизнь? Да пожалуйста! — не унимался Хаширама. Вопреки своим же словам, он сцепил руки у Мадары на горле и влил столько лечебной чакры, что тот на мгновение ослеп. — Как же плохо, — простонал Мадара, когда боль немного унялась, а взгляд снова сфокусировался на Хашираме. Быть может, поделиться с ним иллюзией, где они точно поговорят без лишних упрёков и опасений? Но Хаширама не смотрел на него — в глаза не смотрел, предпочитая фокусироваться на ожогах. Как будто Мадара бы поверил, что тот не в состоянии заниматься несколькими делами одновременно. Впрочем, изнеможение взяло своё, а Мадара смирился с тем, что придётся подождать. Если думать о том, как хватка на его шее расслаблялась, как смешанная чакра текла по телу и восстанавливала убитые клетки, то невозможность говорить не казалась такой уж невыносимой. Хаширама отпустил его, когда уже успел догореть рассвет, а солнце — затянуться грозовыми тучами. Мадара расслабил плечи и прикрыл глаза. Жутко хотелось пить. — Теперь ты выслушаешь меня? — нетерпеливо спросил Мадара. Хаширама тяжело вздохнул и кивнул ему, присаживаясь ближе. Он кривился, слушая Мадару, и не до конца верил сказанному. — Знал же, что ты справишься со всем в одиночку. Плохая затея была ставить с тобой отряд, мы только потеряли людей. Раньше Хаширама предлагал ему команду. Предлагал взять детей на попечение: новый метод, не опробованный ещё, но Тобирама уже занимался подобным и решил, что это хорошая идея. И Хаширама эту идею одобрил. Спустя почти два года он ещё надеялся свести Мадару со своими воинами, научить работать в команде, но правда была в том, что сам Хаширама оставался единственным, с кем у Мадары получалось работать в паре. Им и разговаривать было не нужно, чтобы понять, куда бить, когда отступать и какие техники точно смешать не получится. Но Хокаге, занятый с каждым годом всё больше, отправлялся с ним на миссии всё реже, предпочитая ставить с Мадарой людей Яманака или бойцов Сенджу среднего звена. Позже — отряд Тобирамы, где каждый человек на подкорке высек к Мадаре недоверие. Даже собственный двоюродный племянник подчинялся в первую очередь не ему. Всё снова изменилось, когда в его жизни появился — и пропал — Хаширама. — Я приказал им уходить, — Мадара закашлялся, вдохнув слишком много, тут же словив обеспокоенный взгляд и поразительно мягкое прикосновение к горлу. За всё утро Хаширама ещё не обращался с ним так бережно, как после рассказа о произошедшем — и это тоже сильно било по самолюбию, — но было уже слишком поздно. — Они наверняка хотели помочь. Я никого не виню и благодарен, что вы смогли захватить нападавших. — Не всех. Уплыли в море. Не помню, куда именно. — За Киригакуре ничего нет, там пустая земля. — Взвод был рядом со мной, когда я осматривал границу. Они бы напали в любом случае. Целились в деревню неподалёку. Коноха отсылала тогда своих людей, но хватило бы и одной спички, чтобы всё истлело до основания. Прости, Хаширама. — Это не твоя вина. Никогда не было твоей виной. Ничто и никогда не было его виной, однако - “Ты же видишь, как всё обернулось.” — Не стоит пока никого убивать, покажем пленных на собрании, — разговаривать так было сложно, непривычно. Мадара старался не упустить ничего, но слова всё равно вырывались из глотки рвано и больно, — как доказательство. У бойцов Киригакуре челюсть была чуть сдвинута назад, делая их лица странными и неестественными: с детства их учили дышать ртом, на чём основывалось большинство их техник, и об этой отличительной черте знали не только в Конохе. Он уже раскрыл рот, желая поделиться догадкой, но Хаширама мягко прервал его: — Да отдохни ты хотя бы немного! У тебя вот здесь, — он провёл пальцем по сонной артерии и вниз, к грудной клетке, где особенно болело при вздохах, — живого места не осталось. Везде — сплошная боль, ничего больше. Я бы посоветовал операцию, это не вылечить просто так. Хаширама вдруг нахмурился и стал выглядеть ещё мрачнее: — У тебя ужасные лёгкие, Мадара, я знаю про ваши техники, но из всех Учих, кого я лечил, такого не видел ни у кого. Почему ты не пришёл раньше? — Ничего не болело, — правдиво ответил Мадара. Он почти никогда не чувствовал дискомфорта в груди. Только в самом детстве, запустив свой первый огненный шар, но тогда — с непривычки. Он думал, что с возрастом тело привыкнет, и всегда дышал ровно и глубоко. Хаширама покачал головой, сдвигая руку вбок, подальше от сердца, и больше не говорил ни слова. Какое-то время спустя до Мадары дошло, что он видел всё предельно ясно. Ничто не расплывалось, небольшие складки на лбу Хаширамы он разглядел так же отчётливо, как и прежде. Значит, зрение в порядке. — Ты уже лечил меня? — спросил он, когда Хаширама закончил. Дышать стало проще, но всё ещё покалывало справа, как раз там, где лежала чужая ладонь. — Ага, подлатал немного лицо и ноги. Ты буквально по простыням тёк, и не смотри на меня так. Внутренние повреждения слишком обширны, чтобы за раз от них избавиться. Я врач, Мадара, а не чудотворец. Мадара фыркнул в ответ, словно в насмешку. Точно в насмешку — любой здравомыслящий человек Страны Огня знал, что способности Бога Шиноби безграничны. Он лечил без формирования печатей и создавал саму жизнь. Не чудотворец! — И от кого я это слышу! — ощерился Мадара. — Кто попрекал, что скромность нам не к лицу? — Тебе не к лицу, — поправил его Хаширама. — Мне всё к лицу, а особенно траур по твоему бахвальству. Вот что бы ты сделал, окажись на моём месте, а? Мадара не думал над ответом: — Просто скажи, что беспокоишься обо мне, — он слегка пихнул Хашираму в бедро. Как бы тот ни преуменьшал свои способности, в целительстве Хашираме не было равных — и Мадара до сих пор ощущал всю мощь остатков его чакры, разлитых по ранам. А ведь двигаться стало чуть проще, дышать — чуть свободнее. — Я всегда беспокоюсь о тебе, — сознался Хаширама. — И в последнее время всё сильнее. Я не шутил, когда говорил, что больше не отправлю тебя на такие задания. — Ты говорил, что я буду на таких заданиях один. — Один или со мной, — решил за него Хаширама. — Так будет проще тебе помочь. Мадара… Твой отряд вернулся, они позвали меня сразу же, как только оказались у ворот, но больше такого не повторится. Хаширама вдруг сгорбился, словно тяжесть произошедшего и его прибила к постели. Мадара не видел лица, но слушал так внимательно, как только в своём состоянии мог. Без ошибок считывал панику, когда речь заходила о повреждениях, и тоску — когда дошло до последствий. Понимал, что это не было притворством. Так сильно захотелось обнять его, как когда-то Мадара обнимал своих кровных братьев: не имея сил облегчить гнёт их общих страданий, Мадара мог только прижимать младших к себе до синяков. Без целебной чакры, без уникальных способностей к врачеванию — у него и тогда имелись только собственное тело и пределы его возможностей. Он обнимал четверых, троих и двоих, затем — одного Изуну. А теперь остался лишь Хаширама. — Только не разревись, — неуверенно начал он, обращаясь и к самому себе тоже. Или он уже? — Поплачешь у моей могилы. Хаширама навис над ним, осторожно погладил по щеке: — С тобой слезы никогда не работали. — И в чистом мире ими не расплатиться? Хаширама задумался, разглядывая его лицо. Он и в самом деле подлечил большую часть внешних травм — по крайней мере, прикосновения к векам и губам не вызывали болезненных спазмов. — Не переживай, я буду рядом и закину за тебя деньжат, как и всегда. Можем поторговаться со стражами у моста на другой берег. — А ты уже и готов отправиться на тот свет, даже план составил! — подколол его Мадара. —Ты же увидел мои намерения. Ну… тогда, — неуверенно добавил Хаширама, напоминая Мадаре, как готов был буквально вывернуть себя наизнанку, лишь бы тот поверил в искренность его слов и заветов. — Всё я увидел, ты прав. На самом деле, Мадара не был до конца убеждён в готовности Хаширамы умереть здесь и сейчас. Не то чтобы он сам был готов: в безопасности —дома — тяжёлые образы растворялись поразительно быстро. Но мысль о том, что Хаширама проследует за ним, несомненно, смягчала урон. “Мне всё равно, как много ты получишь, сколького добьёшься”, сказал ему Хаширама в ночь заключения мира, “я всегда останусь с тобой!” Одной из причин, по которой Хаширама всё ещё оставался рядом, являлась его полезность. Мадара — идеальный инструмент, смертельное оружие, что служило отцу, братьям, умирающей с каждым днём семье, деревне. Сейчас оно служило Хашираме — и только ему: Мадара не упрямился, раз уж так и не смог до конца открыть свою душу селению, сколько бы ни старался — один и с чужой помощью. Многих вещей у него больше не было. И людей не было. И идти Мадаре некуда. “Любовь и созидание — лучшее, что я умею, положись на меня!” Мадара доверился ему тогда — и не ошибся. Мечтал, надеялся, что не ошибся. — Убаюкать тебя? — лукаво спросил Хаширама, поднимаясь с кровати. Он всё ещё держал Мадару: с чакрой или без, присутствие Хаширамы оставалось маяком, на который Мадара ориентировался, когда терял дорогу. — Можешь и убаюкать, — Мадара чувствовал, как тело выжимало последние силы на то, чтобы оставаться в сознании, но всё меньше противился усталости. Он заслужил покой. Мадара слишком многое за него отдал: не только на миссии, что изувечила его тело, но в жизни как таковой. Кое-что всё-таки беспокоило его разум. Мадара вспомнил про храм, сокрытый печатями: до недавнего времени посторонним вход туда был заказан. До недавнего времени Мадара и сам почти забросил попытки понять смысл старинных надписей, высеченных на камне тысячелетия назад. Едва не погибнув, он наконец понял, что не смог бы снести это бремя в одиночку. — Напомни мне рассказать тебе одну историю, Хаширама, — попросил он, окончательно сдаваясь. Хаширама склонил голову, до смешного напоминая одну из самых любимых птиц Мадары: та слушала его так же внимательно. Её и его внимательность служили утешением в самые тёмные времена. — Это важно. Важнее всего, что я когда-либо тебе говорил.***
Если бы он рассмеялся сейчас, Мадара бы ему врезал. Поставил под угрозу сохранность храма и всей деревни в целом, но не позволил насмехаться над тем, что казалось ему святым! Хаширама молчал слишком долго, но по его лицу было видно, насколько эта запутанная история тяготила. Пугала ли? Самого Мадару едва не вырвало в первый раз, когда выцветшие иероглифы плавно перетекли в ровные штрихи самого главного послания Мудреца. “Желая стабильности, Бог разделил наш мир на две половины, на свет и тьму”, говорил Мадара, указывая на строчки так, словно Хаширама мог своими глазами прочитать написанное. “Стремясь друг к другу, противоположности образуют вселенную, а слияние этих половин дарует людям силы создания и созидания.” Они сидели у небольшого выступа, где установили священную плиту, и смотрели исключительно друг на друга. Большую часть времени. Иногда казалось, что Хаширама придвигается к нему всё ближе, но нет — он сидел ровно там же, где они упали после тяжёлого спуска: Мадара ринулся к храму, стоило только конечностям обрести привычную подвижность. Унизительно цепляясь за чужое хаори, он силился не покатиться кубарем вниз, но привести сюда Хашираму было его главной целью. И ради неё он поступился гордостью. — У нас ничего не осталось, — вдруг нарушил тишину Хаширама. — Я имею в виду, у Сенджу. Мне рассказывали о нашем предке, но я почти ничего не запомнил. Отец называл нас кланом любви и созидания, — горько усмехнулся он, — той добродетели, которые оставил нам сын Мудреца. Тогда я не поверил ему и посчитал это глупыми сказками, но теперь… — Так уж и не поверил? — скривился Мадара. Он хорошо помнил слова, с которыми Хаширама встречал его в ту ночь. — А мне тоже не веришь? “Слияние этих половин также открывает храбрецу возможность избавить мир от неудач и несчастий.” — Тебе — верю, — ответил Хаширама. Он снова взглянул на плиту и дотронулся ладонью до аккуратно вырезанных знаков. — Но это такое странное послание для того, кто называл себя Богом. — Тебя ведь тоже называют Богом, — возразил Мадара, — и еретиком. Хаширама пожал плечами: — Выходит, наши предки поклонялись еретику. — Выходит, ты совсем не понял то, что я пытался тебе объяснить. Хаширама понимал его кулаки и техники, но словно наотрез отказывался внимать словам. Мадара воссоздал в памяти те немногие случаи, когда получалось поговорить по душам — и каждый из них заканчивался дракой. Не в состоянии отбиться от Хаширамы сейчас, Мадара задыхался исповедью. С ним всегда было сложно, но никто не готовил Мадару к тому, что без шансов вести бой своими телами любое их взаимодействие могло зайти в тупик. Скорее всего, он и вовсе не являлся тем храбрецом, про которого говорил Бог, а Хаширама всё ещё оставался достаточно слеп, чтобы игнорировать правду. Знай Мадара его натуру целиком в самом начале, когда не существовало ни их понимания, ни союза, ни деревни — миру не бывать. — Это не так! Но я ни за что не поверю, что Мудрец не смог воплотить этот план при жизни, если бы захотел, — парировал Хаширама. — Может, откровение снизошло на него в глубокой старости? Просто не хватило сил. — Но оставались же дети, верно? Если я правильно понял, предки наших кланов. Кто бы мог подумать, что мы и правда родные люди! — Его дети породили грехи, с которыми мы до сих пор не можем расплатиться. Ты не можешь не знать, сколько отнял у меня этот расчёт, Хаширама. — И отнимет ещё больше, если свершится эта твоя затея, — Хаширама нахмурился и как будто готов был сорваться мерять шагами всю святыню — Мадара видел первые признаки. Всегда испытывал их на своей шкуре. Начистоту: это никогда не было характерно для Хаширамы, и только недавно Мадара обнаружил в нём крупинки собственных привычек. — Ты не беспокоишься о свободе воли, я знаю это, но как мне мириться с тем, что я больше тебя не увижу? Настоящего тебя, а не то, что мне захочется увидеть и почувствовать. Голову сжало тисками, особенно ныл правый висок. Было это отголосками полученным травм или просто назойливой мигренью, к которой Мадара с годами успел привыкнуть, уже не имело значения. — Я не предлагаю тебе начать прямо сейчас. Просто хотел услышать твои мысли. — И это ты назвал меня еретиком! — буркнул Хаширама. — Сколько законов мироздания мы нарушили, заключив союз ради нашей деревни? — Если судить по этой плите, то ни один не осквернили! Нам суждено было сражаться и прийти к пониманию. — Чтобы погрузить этот мир в иллюзию? — Даже если и так! Я не вижу конца тому, что происходит, Хаширама. Соглашения ничего не стоят, союзы — расторгаются, а люди продолжают убивать и умирать, чтобы защитить себя и своих родных, но только плодят ещё больше трупов. Любая точка на карте усеяна мёртвыми и искалеченными телами. Хотя бы взгляни на меня — я даже тебя защитить не смогу, как я тогда буду охранять тот мир, что ты построил?! — Но ведь я никуда не ухожу. И мы будем защищать его вместе. Ты говорил мне когда-то, что безграничная сила заставит с нами считаться, а если не станут — принудим. Ничего не изменилось. Ну, кроме тебя. — Ты тоже уже не тот, каким был в детстве, Хаширама. Хочешь сказать, что сам не пожертвуешь ничем ради того, чтобы защитить деревню? Покалывание сместилось ко лбу, затем к переносице — и пролилось кровью из носа, как он проливал кровавые слёзы в день смерти всего мира, каким Мадара его помнил. Хаширама снова потянулся к нему, но так и не дотронулся до лица, неловко взмахнув руками. — Только тем, что я не считаю ценным. — Никаких твоих жертв не будет достаточно для настоящих изменений. И если шиноби существуют для того, чтобы сражаться, то наша ценность — в том, насколько мы сильны и живучи. Каждый определяет цену сильных людей для себя сам. Ты продолжишь использовать одних для того, чтобы спасти других. Как и все остальные. Полагаю, в тот день не стоило давать тебе выбора. Груз прозрений лёг на них обоих. Даже вечный огонь, окаймляющий святыню клана Учиха, немного унялся под его весом, погружая подвал в полумрак. Тени подобрались ближе и как будто обрели форму, стали похожи на людей. Если прищуриться, можно было увидеть очертания горящих глаз, что непрерывно наблюдали за ними, и скалящихся ртов, которые словно готовились сожрать Мадару с потрохами, а Хаширамой — закусить. — Хотел бы я сказать, что ты не прав, но мы уже прожили достаточно долго, чтобы обманывать себя. Я про всё знаю, но не могу принять, что нет другого пути. Если наша чакра может выродиться во что-то до такой степени могущественное, её силы и наших намерений должно хватить на то, чтобы оставить после себя чуть более ласковый мир. И я… благодарен тебе, что ты сумел меня пожалеть. Тогда. Тени скорчились во вспыхнувшем с новой силой пламени. Будь Мадара в себе, он бы заметил, как неестественно поплыл контур фигур, как что-то — кто-то — дёрнулось и испарилось с пугающим шипением. — Так что ты будешь делать с пленными? — просипел Мадара, поёжившись и с усилием отогнав от себя зловещее предчувствие. Стоило вернуться сюда в одиночестве и проверить- Но Хаширама тоже имел право знать. — Я хотел избавиться от них после собрания, но теперь не уверен, что так будет правильно. Их спасённые жизни послужат залогом наших добрых побуждений, а уж дальше решать не нам — и я буду стоять в обороне до конца. Надеюсь, не один? — Куда же я, по-твоему, денусь? — Ещё недавно я думал, что ты готов оторвать от меня кусок и унести на другой конец света, чтобы проверить свою теорию. Разве не так? — Я всё ещё на это готов. — О, я совсем-совсем не против поделиться с тобой своим материалом! — попробовал отшутиться Хаширама. Было ли ему так же тяжко и невыносимо находиться здесь? — Только не таким жутким способом, он правда меня напугал. Хочешь ещё один сеанс моей божественной чакры? — Лучше сохрани её на своего братца, — сдавленно усмехнулся Мадара. — Ты теперь мой братец! К тому же, сам рассказал, что сработает только с тобой. Беседа — личная и для лишних ушей — подходила к концу. Хаширама поднялся на ноги и протянул Мадаре руку: — Оставь меня тут, — отмахнулся Мадара. — Нужно кое-что обдумать. — Чтобы ты в итоге свалился со ступеней и свернул себе шею? Ну нет, мы уйдём отсюда вместе. Хаширама прижимался к нему вплотную весь путь наверх, и сейчас его близость воспринималась иначе. Всё вечно менялось, когда в его жизни появлялся — пропадал и снова появлялся — Хаширама. Впрочем, не сами ли Мадара осознал это уже давным-давно, намного раньше того, как смог прочитать божественное послание? Менять сторону и свои убеждения было настолько же травматично, насколько и беззаботно. Возможно, ему давно стоило поделиться ответственностью и позволить решить за себя хоть что-то. Старинная реликвия его клана, глаза его брата — долг и повинность перед семьёй и всем миром — обременяли. Мечты об иллюзии бились о концепцию его мира в предсмертной агонии, пока вдвоём с Хаширамой они поднимались на воздух. Обернувшись на крутую лестницу и захлопнув ворота, Хаширама нагнулся к нему и выдохнул на ухо: — Мадара, ты ведь тоже это почуял? — нервно сглотнул он. — Не мне указывать, что вашему клану делать с этим местом, но- — Я знаю, да. Да, — перевёл дух Мадара, оперевшись на чужой бок, — ты прав. Спалю к чертям этот храм вместе с садом. Я уже увидел то, что должен был. — Сад оставь! Он мне так нравится. Твои люди знают толк в искусстве обустраивать жизнь вокруг себя, это я признаю без сомнений. Жаль будет расставаться с такой красотой. В конце концов, они вернулись туда же, откуда и начинали: Хашираме на макушку. Разумеется, в те далёкие времена не существовало ещё ни его высеченного в камне лица, ни строений у подножия — только истекающий кровью и грязью лес — но Мадара готов был поклясться, что именно в этой точке пространства Хаширама принял решение, в очередной раз перевернувшее жизнь Мадары вверх дном. Он запрокинул голову, наслаждаясь свежей ночью, почти улавливая в воздухе морскую соль. Но это было просто наваждением, а жуткое море осталось слишком далеко. Реальным был только Хаширама со своей бешеной чакрой, идеально подходящей Мадаре — с предсказанием или без него. — Как поэтично, что именно новая луна должна озарять путь к вечному миру, не считаешь? — окликнул его Хаширама. Свежесть ночи померкла в тепле его коленей и рук, ухвативших Мадару за пояс. В другой ситуации Мадара бы ещё поругался, как ему надоело напоминать о своей чувствительной спине. Но было хорошо. — Поэтично настолько, что мы сбежали от сгустка энергии, поджав хвост. Какой стыд. — Я не хотел тобой рисковать. Ты не в том положении, чтобы- — Это ты не том положении, чтобы сомневаться во мне! — вскипел Мадара. Наваждение безмятежности спало, словно и не было его. Но всё ещё было отравляюще хорошо. — Нас подслушивали неспроста, — не унимался Хаширама. — Возвращаясь к тому, что я имел в виду: стал бы Бог прятаться в тенях, поджидая удобного момента для нападения? Ещё и в таком месте… — Еретик — несомненно. — Я хочу, чтобы ты знал: у меня никогда не было повода сомневаться в тебе. Ни разу с того самого момента, когда мы повстречались. И я хочу думать, что наконец-то заслужил такое же доверие с твоей стороны, пускай и запоздало. Признаю, что не всегда был честен с тобой. — О, да неужели? Скажи мне что-то новое, Хаширама. — Послушай же меня! Мне важно сказать это именно сейчас, пока мы наедине. Мне всё казалось, что я совсем перестал понимать тебя- — В этом мы похожи, — ощерился Мадара. Они сходились в огромном количестве вещей, но и различались в стольких же. Старинная плита не соврала хотя бы об этом. — Но сегодня знаменательный момент, — продолжил Хаширама. — И то, что ты решил поделиться со мной тем, что тебя тревожило… Тревожило, не перечь! — он удержал Мадару на месте, скорее предвидев, как тот готовился вырваться из его рук. — И ты обязан понимать, что твои тревоги для меня не пустой звук. — Проверим это на следующем собрании. Ты покажешь мне, чего стоят твои слова, когда твой брат в очередной раз взовёт к здравому смыслу ради общего блага. — Уговор. Я покажу тебе, — уступил Хаширама. Мадара легко пихнул его локтём, не особо заботясь, куда именно бил. Попал прямиком в рёбра — и Хаширама преувеличенно ахнул, схватился за бок. И ослабил хватку. Воспользовавшись моментом, Мадара развернулся к нему: — Помнишь, как ты уговаривал положиться на тебя? Истратил тогда всё своё красноречие, не меньше! Ты назвал меня подарком небес и заверил, что наш союз никогда не ослабеет. Теперь я вижу, что у любого родства есть свои условия, и меня это не устраивает. Понимаешь ли ты, что я хочу ещё более тесную связь? — решился он на последний скачок. — Как в предсказании? — Может быть. А может и не совсем. Что же ты сделаешь, Хаширама? Что скажешь? Хаширама не колебался: — Я в самом деле долго думал над тем, что же нужно ответить, чтобы ты непременно остался рядом со мной, но так и не придумал ничего стоящего. Конечно, с тобой не работают ни слёзы, ни обещания, а ещё- — А ещё ты эгоистичный человек, — заключил Мадара. Полуложь, но и сам он был таким же. Хаширама залился смехом, пытаясь скрыть смущение от того, насколько легко оказалось его расколоть, но вместе с тем искренне наслаждаясь истиной, в которой всё его существо наконец-то нашло отклик в Мадаре и их общем — по-настоящему общем — творении. “Поэтому я решил, что буду просто говорить тебе правду.”