***
Он называл её Ханной, потому что так трудно было забыть о её происхождении. Потому что так было почти легче. Почти… — Hannah… — мужчина растягивал её имя на древнееврейский мотив. Она была грязной. Вся. Целиком и полностью…! Была настолько жалкой и грязной, насколько может являться таковой русская девка с еврейскими корнями. О, Тилике был прав… надо было убить её ещё тогда, когда Ивушкин улизнул из лагеря. Наверное, именно так и нужно было сделать. Но Клаус не был бы собой, позволив какому-то русскому танкисту обойти себя. Ведь это был вопрос чести. Ягер, эгоист и собственник до мозга костей, буквально-таки стал одержим идеей подчинить себе ту единственную, что смела отказать ему. Ему, офицеру СС. Русская девка. Девка. Русская. Та, от кого он не может отказаться. Милая Анна из его детства. Ханна. Ханна, чья бабушка со стороны матери, происходившая из семьи ростовщиков, была с ним всегда так мила и приветлива. Она была богатой, утончённой, только вот… многим позже Клаус наконец осознал, что этого всегда мало. Чистота крови — превыше слабости. Превыше любви. Превыше всего того, чему могли научить французские романы с этой их поразительной наивностью. — Du erinnerst dich an sie *(Ты помнишь её)*? — спрашивает Ягер. А девушка не отвечает, даже в глаза немца не смотрит. Молчит-молчит-молчит — Du erinnerst dich an sie… Du erinnerst dich an sie *(ты помнишь её)*? *(Ты помнишь её… свою бабушку)*? — и опять молчит. Но не от страха или стыда, а просто потому что считает это ниже своего достоинства. И такая злость поднималась в душе мужчины, стоило ему взглянуть на неё, такую гордую и непокорную. — Ich glaube nicht, dass ihr die Position gefallen würde, in der Sie sich gerade befinden… *(Я не думаю, что ей понравилось бы положение, в котором ты сейчас находишься…)*, — взгляд её темных глаз вспыхивает недобрым огоньком. «Sie ist nur ein schmutziges Mädchen… schmutzig, unbedeutend, machtlos… *(Она просто грязная девка… грязная, ничтожная, бесправная…)*» — думал Клаус, хотя и понимал, что отказаться от неё не может. Словно хорошее воспоминание из далекого детства, Анна… от одного только имени мурашки бегут по коже. — Denken Sie daran, wir waren damals noch Kinder, Ihre Großmutter hat leckere Kuchen gebacken? *(Помнишь, мы тогда ещё детьми были, твоя бабушка пекла вкусные пироги?)* — Ягер мечтательно закатил глаза. Как давно это было. Казалось, прошла целая вечность. И вот, бывшие лучшие друзья, теперь оказались по разные стороны. А Клаус пусть и говорил, что не любит, что не ценит, что не помнит, а всё-таки… любил, ценил и помнил. Ханна-то ему сестренку его напоминала, Катарину, та только маленькой совсем померла. Потом и матери очередь пришла. А за ней… отец. А Клаус богатый наследник, за ним столько родственников в очередь выстроилось. А Иса Яффе была другой, доброй и понимающей. Его как родного приняла, да не за богатства, а потому что… душа у неё такая… была. Тонкая. Ранимая. Анна переняла едва ли не все характерные черты семейства Яффе, хотя и от отца, русского Александра Ярцева, получила в наследство кое-что… цвет волос и форму губ. — Antworten! *(Ответь же!)* — мужчина почти сорвался на крик. — Denken? *(Ты помнишь?)* — а в глазах слёзы. Капают-капают-капают Кап-кап-кап — Ich kann dich retten… *(я могу спасти тебя…)* — Wahr? *(Правда?)* — её голос был полон горечи, боли, разочарования. — Dein Onkel hat es auch gesagt. *(Твой дядя тоже так говорил.)* — не сразу до мужчина дошёл смысл сказанного. — Was meinst du? *(О чём ты?)* — Sie und ich waren damals vierzehn. im Jahr 1932. Du bist dann gegangen. Und im nächsten Jahr begann die Verfolgung. Auf die Juden. Oma, Mutter, Bruder, Tante, Cousin, alle wurden getötet. Sie haben mich kaum aus Deutschland herausgebracht, aber sie haben mich nach Russland geschickt. Ich lebte dort mit meinem Vater und als der Krieg begann, brachten sie mich hierher. *(Нам с тобой тогда по четырнадцать было. В 1932. Ты уехал тогда. А в следующем году начались гонения. На евреев. Бабушка, матушка, брат, тётушка, кузина, всех убили. Меня едва из Германии вывезли, да в Россию отправили. Там я с отцом и жила, а как война началась, так сюда забрали.)* Конечно, Клаусу было известно, что ещё в апреле 1933 началось движение, направленное на уничтожение древнего народа, однако, о другом речи и не было вовсе. — Ihr Onkel hat an dem Massaker teilgenommen! А Bittest du um Liebe? Ich kann dir niemals vergeben. noch nie. *(Твой дядя принимал участие в расправе! А ты о любви просишь? Я тебя никогда не смогу простить. Никогда.)* Клаус смотрел на неё так, словно видел впервые. Ханна была жизнерадостной, доброй и милой, но эта Анна, которую поймали была совсем другой. А всё война! Война-война-война Жестокая. Коварная. Не знающая пощады. И ей нет абсолютно никакой разницы, ребёнок ты, обездоленный старик или офицер СС. Она забирает всё хорошее, ждёшь ты того или нет. Никто не может противиться этому. Никто. А Клаус любил Ханну. И любовь эту пронёс через десятилетие. А любил ли она его? Хоть самую малость? Нет, иначе бы не вела себя так холодно и грубо. Мужчина ведь сильно рискует, скрывая ото всех истинное её происхождение. Это с русскими тут так плохо, а ведь в лагере евреев ещё хуже. Там даже не вопрос выживания, а скорее, быстрой смерти. Но Ярцева даже и вникнуть в это не желает. Впрочем, будет она другой, покорной и всегда послушной, любил бы её Ягер? Не потух бы тогда огонь в его сердце за эти бесконечно долгие месяцы? — Ich kann Herr Standartenführer gehen? *(Я могу идти, господин штандартенфюрер?)* — - Николаус кивнул, а после проводил собеседницу задумчивым взглядом.***
Как и обещал, Николай вернулся за ней спустя два дня после того, как вся команда сбежала. Пока Василёнок и Ионов устроили целое «представление» на танке, дабы выманить немцев, Ивушкин каким-то образом умудрился огреть так хорошенько по голове сторожилу, а после, переодевшись в форму оного, позволил Анне, которая уже раздобыла свой «выходной билетик», покинуть территорию лагеря. Офицеры же были слишком заняты поимкой беглецов, так что было не до них. — Мы вз-вз-взорв-вали! — заикаясь, радостно воскликнул Ионов. На его лице играла счастливая улыбка. — Да, жаль танк, да мы бы на нём уже не ушли, а так… у фрицев такие морды были. Вы бы видели, — не остался в долгу Василёнок. — А где Волчок? — вспомнила Ярцева наконец и о рыжем пареньке, который также был в команде Ивушкина. На минуту воцаряется гробовое молчание. — А подстрелили его, мы-то в таких его выходит не можем. Того гляди — помрёт! А выбраться — невозможно, кругом в окружении, — тяжело дышит Степан Савельевич. — Вот Богу помолимся… — начинает Серафим, но останавливается под грозным взглядом Степана. — Ты, Ионов, в Бога верь! Это правильно! Только вот он нас тут найти не сможет, в таких грешных землях нет места святому!***
— Спасибо, — благодарит Ярцева Николая. Ивушкин смотрит на неё как-то очень уж странно. — Ну, вы ведь могли и не возвращаться. То есть, рисковать так… ради меня. — Если есть надежда, я отдам жизнь за любого, кто попал в беду. Я же знаю, что там, в этом лагерях, делают. Девушке там точно делать нечего! Это так несправедливо. — Справедливости вообще нет. Если только сами мы не поможем ей восторжествовать, — эти слова, казалось, произвели на Ивушкина неизгладимое впечатление. Глаза цвета неба блеснули в предвкушении дальнейшего. Однако же девушка продолжать речь свою не стала, предоставив возможность собеседнику домыслить всё самому. Остаток вечера они провели без лишних разговоров. За то Волчок не прекращал пускать шуточки, хотя чувствовал себя паршиво. И всё шутил… Шутил-шутил-шутил — А чего это мы всё о фрицках говорим? — возмутился Василёнок. — Давайте-ка лучше о родине! — О родине? — Ионов радостно заулыбался. — Это можно, — согласился Демьян, — на родине всегда хорошо. «На родине хорошо, да. А моя родина где? Где она, дорогая сердцу, любимая Родина?» — с тоской подумала Ярцева, представив, что может ожидать её впереди.***
Усадьба семейства Яффе уже давно потеряла прежний свой вид, став блеклым призраком прежних пышных убранств. Ворота были снесены, задняя часть разобрана, а мебель растащена. Ещё бы, в 1935, после убийства хозяев дома, едва ли не каждый пытался отобрать себе кусок пожирнее. Столовый сервиз из фарфора, серебряные ложечки, дорогие стулья, наряды как по последней парижской моде — как говорят, кто на что горазд. Благо, словно предчувствуя близкую кончину, Иса Яффе спрятала несколько фамильных украшений. Люди полагали, что они уже давным-давно покинули пределы Германии, вместе с одним из уцелевших наследников. Поэтому Ханна относительно спокойно переправилась в Россию на корабле, а там… был отец. Конечно, боль от потери супруги и первенца не давали ему покоя и по сей день (девушка надеялась, что тот всё ещё жив и ждёт её, даже после стольких месяцев!). В сути, Анна хотела отыскать клад. Она даже была готова пожертвовать собой, лишь бы все эти богатства не достались врагу. В конце концов, это могло бы помочь стольким обездоленным войной людям, что одна только жизнь не имела столько ценности даже в глазах обладателя этой самой жизни. «Если всё получится, немцы наконец заплатят за содеянное…» — эта мысль была словно бальзам на душу. Правда, лопаты поблизости не было, а, даже найдя она подходящую палку, не сумела бы раскопать землю. Как и ожидалось, сил у неё было не так много, особенно с учётом того, что кормили в лагере не очень-то хорошо, а иногда и того хуже — оставляли без еды вообще. Да, Ягер как-то предлагал ей отужинать с ним, однако Ярцева была непреклонна в своём стремлении сохранить остатки чести и гордости истинной своей семьи и страны. Вдруг, послышался хруст веток под ногами. Девушка испуганно обернулась и встретилась взглядом с Ивушкиным. Он выглядел уставшим, больным, даже словно постаревшим вмиг на пару десятков лет. На деле же ему не было ещё и тридцати. «Это не то, о чём ты думаешься…» — хотела сказать Анна, но почему-то не стала. В конце концов, происходящее и правда казалось странным. — Что это? — спросил он спокойно, указав на тёмную ветку сломанного дерева. — Это то, что может нам помочь… В этот самый момент мужчина, выхватив природный инструмент из рук собеседницы, принялся послушно следовать её указаниям. Землю рыть было всё ещё трудно, однако представитель сильного пола ожидаемо справился с этим быстрее. Когда же на поверхность наконец вышла небольшая шкатулка из камня, Николаю только и оставалось диву даваться. А Анна не удивилась совсем. Только глаза покраснели, слёзы собрались у самых глаз. Она помнила всё: шкатулку, нефритовую заколку, подвеску в форме сердца, расчёску с инициалами «J», да колечко с рубином, самое любимое у бабушки было. — Я когда-нибудь расскажу обо всём… если сможем выбраться, — ответила девушка на немой вопрос Ивушкина.***
Много лет пройдёт, прежде чем Ханна наконец поделиться историей своей жизни с любимым внуком, названным так честь главы семейства — Николаем. — Какая история, бабушка. Как вам с дедушкой, наверное, тяжело было, — женщина устало вздохнула, ей уже перевалило за отметку в семьдесят. — Да, мы с ним многое пережили. А вот это кольцо, — женщина, протянув ему фотографию себя лет сорок назад, указала на яркий рубин, — носили женщины нашего рода — Яффе, оно теперь матери твоей принадлежит, а после, даст Бог, и жёнушке твоей. — Знаешь, ба, ты только не переживай… кажется, я нашёл девушку, с которой хочу провести всю оставшуюся жизнь, — улыбнулся парень, ямочки на его щеках заиграли новыми красками, — её Ханной зовут. — Ханна? — удивилась Ярцева-Ивушкина. — Правда? — Ну, да, — кивнул Николай-младший, тряхнув светлыми волосами, — она, кстати, на тебя в молодости очень похожа. — А… кто её родители? Может быть, я их знаю. — Вообще-то, у неё, кроме дедушки, никого нет. — А… сожалею. Значит, только дедушка? — Да, Николаус. Просто Клаус. Так он просит называть себя. Кстати, скоро Клаус приедет в Россию. — Ник-колаус? — юноша одобрительно покачала головой. В горле образовался неприятный комок. Всё это не утаилось и от Ивушкина-старшего. Конечно, лишь ему одному она рассказала правду целиком и полностью. «Всё будет хорошо…» — подбадривал муж взглядом. Анна в который раз убедилась, что ей так повезло с Николаем. «Правда?» — засомневалась женщина. «Правда!» — и хотя она искренне боялась, что призраки прошлого вернутся в их жизнь, ставшую теперь такой размеренной, Ярцева-Ивушкина знала наверняка, что Николай обязательно спасёт её. Спасёт их всех… обязательно.***
Война свела три совершенно разные судьбы. Быть может, Клаус Ягер так больше и не встретил бы Ханну, не случись несчастье под знаменем войны. Быть может, Ханна Яффе-Ярцева так и не познакомилась с Николаем. Быть может, Николай Ивушкин не повстречал бы Анну. Но, в конце концов, жизнь так непредсказуема. Вот и бывшие заключенные лагеря для пленных нашли-таки своё счастье в объятиях друг друга. И это была любовь. Любовь, которую они пронесли до самых глубоких морщин. И Ханна не знала наверняка, но чувствовала, что ей ещё предстоит вновь повстречать его, Николауса. А мужчина, который и являлся дедушкой той самой возлюбленной Николая-младшего, сидел в кресле-качалке и думал, что всё-таки жизнь — штука странная. Он выпускал кольцами дыма, как делал то во время службы. Однако, дорогой читатель, если ты полагаешь, что уже знаешь ответы ко всем возникшим вопросам, то смею тебя уверить, что в этой истории всё не то, чем кажется.***
— Знаешь, а мне всегда было интересно, а что было бы, не повстречай мы друг друга, — поделилась мыслями Ярцева-Ивушкина, — то есть, в таком случае всё было бы иначе, — продолжила она рассуждать. — Зачем же думать о таком, когда то, что уже случилось и есть? — резонно заметил Николай. — Ты прав. Кстати, а как поживают Серафим и Демьян? Давно я их не видела. — Хорошо. Они собираются на могилу Степана, уж три года прошло со смерти. — Да, время быстро летит, — согласилась женщина, — да и нам бы тоже не помешало. Всё-таки, мы столько пережили вместе. И в сон так тянет… — с этими словами Ярцева опустила голову на плечи мужа. Этой ночью она заснула спокойно, рядом с Николаем кошмары не тревожили её. Она знала, вместе они найдут выход из любой ситуации.