Smashed to bits in the peace of the night

С первой их встречи Карлайл вызывал у Беллы сдержанное восхищение. Сидя в приёмной в ожидании доктора, она думала только о том, как Эдварду удалось подскочить за долю секунды и встать между ней и несущейся на неё машиной, но потом появился доктор Каллен — высокий, бледный в неровном белёсом свете больничных ламп, с волосами цвета молочного золота, в сияющем белизной халате, один в один ангел, и размышления отошли на второй план. Вежливо и с улыбкой доктор приветствовал Чарли, поздоровался с Изабеллой и услышал, а после повторил тихое "Белла", которое она пробормотала себе под нос, не рассчитывая, что к ней прислушаются. Про себя Белла отметила цвет глаз — такой же, как у Эдварда во вторую их встречу, золотисто-медовый. Тогда Белла и представить не могла настоящую натуру Карлайла, не могла бы вообразить, какой колоссальной выдержкой он, как врач, обладает, будучи существом, для которого нет ничего желаннее, чем вкус человеческой крови на языке, нет более будоражащего зрелища, чем тёмный багрянец венозной крови или алые маки артериальной. Когда она об этом узнала, её трепетное восхищение переросло в глубочайшее уважение. Потом были Джеймс и его беспринципный садизм, жажда крови настолько слепящая, что границ для него не существовало. Карлайл тогда был настоящей опорой: организовал побег, утешал Эдварда, первым после него пришёл на помощь, когда Джеймсу удалось выманить Беллу из отеля. От встречи с Джеймсом у Беллы остались два шрама: белые выемки от зубов в предплечье и ровная широкая линия в бедре от осколка зеркала, пробившего ей бедренную артерию. Сквозь жгучую агонию она видела не так много, только всполохи красного огня, в котором сгинул её мучитель, и белые в районе её бёдер, где крепкие сильные руки зажимали разодранный кровеносный сосуд со стремительно вытекавшей из него жизнью. В первую очередь, конечно, Белла думала об Эдварде, и лишь где-то в самой глубине её сознания мелькали мысли не о нём, а о другом Каллене, таком взрослом, собранном и ответственном. Эти чувства сама Белла осознавала смутно и не хотела называть до того злополучного праздника, который устроила Элис, разумеется, невзирая на протесты, по случаю её восемнадцатилетия. Салют осколками стекла и брызгами крови в честь виновницы торжества Белла, конечно, не ожидала, как и не ожидала, что не Эдвард, горячо вроде бы любимый ей Эдвард, первым окажется рядом, чтобы остановить кровь. Эдвард стоял и с болью в глазах на перекошенном от муки лице смотрел, как Карлайл сжимает её плечо, окровавленной ладонью указывает в сторону Джаспера и просит Эдварда помочь того успокоить, потом ушёл, не сказав ни слова, даже не выдавив из себя банального "Белла, мне так жаль..." Белла ушла вслед за Карлайлом к нему в кабинет, не без горечи разочарования оглядываясь на удаляющуюся фигуру Эдварда: справедливости ради, не такого поведения ожидаешь от того, кто ради неё несколько месяцев назад готов был умереть и напоминал о такой готовности каждый день. Карлайл предложил Белле сесть на край стола, что она и сделала. Он достал хирургические инструменты, обработал рану и свои ладони обеззараживающим раствором, закатал рукава нежно-голубой рубашки, но из тумана своих невесёлых мыслей Белла вынырнула лишь тогда, когда он встал рядом с ней так близко, как только Эдвард мог стоять, взял её за запястье и оставил её ладонь так, что, раскрой её Белла, она бы обхватила его за талию. От неожиданности Белла затаила дыхание. Карлайл невозмутимо приступил к манипуляциям над её раной: сначала ввёл местную анестезию, промокнул кровь марлевым тампоном. Рана оказалась не такой глубокой, несколько осколков и крупная стеклянная крошка застряли под кожей, но не сильно повредили сосуды. Лёгкими отточенными движениями Карлайл извлекал пинцетом стекло, с лёгким звоном падавшее в белую фарфоровую чашу, в которой алыми перьями растекалась кровь с тампона. — Я вообще вечеринку не хотела, — Белла услышала себя будто со стороны или из-под толщи воды. — В этом нет твоей вины. Карлайл говорил тихо, мягко и вкрадчиво, в каждое слово вкладывая заботу. Выражение его лица было спокойным и сосредоточенным, взгляд его медового цвета глаз был прямым, тёплым, умным. Белла ощутила, как участилось её сердцебиение; Карлайл на долю секунды встретился с ней взглядом — тоже услышал. Белла не умела скрывать волнение. Вернее, иногда ей это удавалось, но с горем пополам и только от людей; от вампиров, слышащих взмах крыльев синицы за полмили, лишний импульс в груди того, кто находится буквально в нескольких дюймах от них, конечно, скрыть гораздо труднее. Она нервно улыбнулась. Карлайл держал её за плечо крепко, но не причиняя дискомфорта. Белла сделала вдох: пахло кисловатой стерильностью дезинфицирующего раствора, металлическим душком пинцета и чем-то тонким, неуловимым, как кадка нарциссов среди ледяной пустыни. Такой запах нежными волнами шёл от Карлайла, от его золотистых волос. Белла невольно прикусила губу и опустила взгляд, сжав бёдра скорее инстинктивно, чем осознанно. Карлайл был сосредоточен на зашивании раны, но наверняка слышал каждый шорох ткани при изменении положения тела, каждый вздох, каждую упавшую на шею прядь волос. Белла постаралась успокоиться, неожиданно для себя осознав, как она беспокойна. Она подумала: "Не будь он вампиром, на таком расстоянии я бы чувствовала тепло его тела" — и удивилась сама себе. Хорошо, что даже Эдвард не умеет читать её мысли. А впрочем, Карлайлу для этого не нужна телепатия: он настолько внимателен и проницателен, что чувствует человека, изменения в его дыхании, пульсе, взгляде. Их взгляды встречались, когда Карлайл отвечал на её вопросы: почему он не пойдёт по простому пути? как ему удаётся находиться рядом с истекающими кровью людьми в госпитале? Она смотрела из-под полуприкрытых век, а он смотрел прямо и открыто. Он сказал: — Я всегда знал, что хочу помогать людям. Это приносит мне счастье, даже если я проклят. — Проклят? В смысле обречён на ад? Карлайл, ты не можешь быть проклят. Просто не можешь, это невозможно. — Спасибо, Белла. Ты всегда была о нас хорошего мнения. — Если хочешь знать моё мнение, ты ближе к ангелам, чем к проклятым. Он не ответил. Спина затекла, и Белла подалась вперёд, чувствуя, как пересохли её губы. Сердце не восстанавливало ритм, её голень коснулась ткани брюк Карлайла. Она почти ощутила мрамор мышц под плотным хлопком брюк и только усилием воли сдержалась. Дышать стало тяжело. Карлайл сделал последний стежок и отложил иглу, аккуратно, почти нежно промокнул швы, чтобы стереть липкие кровавые пятна, бросил тампон в ту же миску. — Карлайл... Белла прервалась на полуслове. Она не собиралась ничего говорить и понятия не имела, что сказать, а ведь Карлайл, конечно, всегда тактичный и внимательный, со всей серьёзностью посмотрел на неё. Ей показалось, что капилляры лопнули под кожей и кровь заливает ей лицо изнутри, настолько оно горело. От Карлайла это не укрылось: — Тебе нехорошо? Он положил ладонь на её левое плечо, слегка нахмурился, высматривая в глазах признаки не то сердечного приступа, не то грядущего обморока. Убедившись, что ей ничего не угрожает, он ласково улыбнулся, отвёл взгляд, аккуратно коснулся её подбородка холодными пальцами, но касание было лёгким и заботливым. Всё встало на свои места, отмахиваться от туманного наваждения больше было нельзя: ни к кому Беллу не влекло так, как к Карлайлу, с такой силой, как теперь, когда дамбы и плотины её здравомыслия (или заторможенности) рухнули под натиском чувств, названия которым давать не хотелось. Она подумала об Эдварде, но тут же поняла, что ничего подобного с ним не ощущала, хотя иногда на неё накатывала какая-то страсть, что сложно было остановиться, однако стены, возведённые Эдвардом, она, видимо, устала пытаться сломать или хотя бы преодолеть. Не было в нём этого тёплого магнетизма, этой твёрдости убеждений и уверенности в своём предназначении. И как это раньше не стало понятно? Что за наваждение её окутало, за которым она не видела ничего, кроме Эдварда, его вечного страдальческого выражения лица, боли в глазах, боли в каждом движении, ненависти к себе столь разрушительной, что она тёмным ореолом окутывала даже Беллу и доставляла ей колоссальные страдания? А Карлайл? Ведь и он страдает от того, кем является, лихорадочно думала Белла, но тут же сама себе отвечала: страдания Карлайла созидательны. Вместо того, чтобы гнить в одиночестве своей холодной камеры от ненависти к своей сущности, он шёл навстречу людям, полный сострадания к ним и их невзгодам, готовый пожертвовать собой ради своей семьи, если понадобится, но помочь, спасти, дать надежду. Сердце билось, как озверевшая птица в клетке, в низу живота тяжёлыми горячими волнами пульсировало возбуждение от близости вожделенного тела. Белла ладонями провела по его предплечьям на автомате, без чёткого плана действий и даже осознания оных, просто по велению сердца. Карлайл взглянул на её сведённые бёдра, приоткрытые губы, огромные зрачки, оценил силу скачущего пульса, потом посмотрел Белле прямо в глаза и понимающе, но так печально улыбнулся, покачал головой, накрыл её ладонь своей и успокаивающе погладил. За доли секунды Белла представила, насколько иначе всё могло бы быть, ведь Карлайл не боится её касаться, прикосновения не причиняют ему боли, и он точно знает, где стоит нажать, а где отпустить. — Я, наверное, головой сильно ударилась, да? — Белла нервно усмехнулась, чувствуя обжигающее нервные окончания прикосновение к своей ладони. Если бы Карлайл дышал, его дыхание щекотало бы ей щёку. — Нет, никаких признаков травм головы. Я понимаю, что ты хочешь сказать и сделать, Белла, но это невозможно. — Я понимаю... Она понимала, хотя очень этого не хотела. Её жгло стыдом перед Эсми, перед Эдвардом, перед Карлайлом, но сильнее стыда её жгло желание, не поддававшееся увещеваниям, что ему нужно вернуться туда, откуда оно пришло, и не толкать её на очередные глупости. — Не знаю, что происходит, я ничего подобного в жизни не испытывала. И в мыслях не было, я... Белла пыталась подобрать слова, но что она хотела или могла сказать, кроме "Я никогда в жизни ни к кому не испытывала ничего подобного, как к тебе. Меня будто чем-то ударило, как молнией, и вопреки всякой рассудочности меня так к тебе тянет, что нет сил оторваться"? Вдруг она поняла, что сказала это вслух. Ей не стало более стыдно, чем было. Карлайл не смотрел на неё с жалостью или отвращением, как она того ожидала. В нём всё было настолько совершенно, что его взгляд выражал только ласковое понимание, какое свойственно хорошим врачам — или святым. Эта спокойная чуткость давала Белле надежду на что-то, что было неправильно со всех точек зрения, кроме той, которая была у какого-то порыва внутри неё. Белла смотрела на Карлайла и начисто забывала о существовании всех и всего, что было вне этого кабинета. С Эдвардом прежде было так же, но слегка иначе: с ним она всегда чувствовала себя хрупкой, глупой, слабой, виновницей его страданий; здесь и сейчас она чувствовала себя гораздо взрослее и одновременно на всего-навсего свои восемнадцать, взбалмошные, нерешительные, неразумные и опрометчивые. Вдруг Белла нашла в себе силы и смелость говорить о том, что хотелось сказать, даже если здравый смысл пытался напомнить, что делать этого не стоит, потому что никогда Карлайл не проявлял к ней снисхождения как к неразумному ребёнку, хотя рядом с ним, с его многовековой жизнью, она была сущим младенцем. — Белла, я бесконечно тронут теплотой твоих чувств, — всё так же мягко и спокойно сказал Карлайл, — ты чудесная девушка, и я был бы счастлив ответить тебе взаимностью, но это, к сожалению, невозможно. То, что горело у Беллы в груди, горьким дымом растеклось по стенкам горла. Ей стоило немалых усилий выпустить руки Карлайла из своих (и если бы кровь струилась в его венах, наверняка остались бы чёткие следы от слишком сильного и нетерпеливого нажима её пальцев), но она это сделала, вставая, смотря в пол, и кивнула, чувствуя, как дрожат её губы. Карлайл коснулся ладонью её щеки, огладил большим пальцем кожу. Место его прикосновения вспыхнуло, будто электрический ток перетёк из его ладони и искрами носился под кожей. Карлайл наклонился к Белле и мягко коснулся её щеки губами, так целомудренно, чуть ли не по-отечески нежно, и её сердце забилось так быстро, что будто остановилось совсем. Белла не сдержалась — в конце концов, нет у неё ни сотен лет опыта, ни выдержки, ни ледяного терпения, только горячая кровь, лёгкое головокружение от анестезии и пьянящее, пусть и ложное, чувство свободы действий, — обхватила Карлайла за шею так крепко, что могла бы сломать, не будь он неуязвим, как бог, повинуясь секундному порыву, прижалась к его губам, чувствуя их мягкий холодок и какую-то цветочную сладость, как от крови во рту, притянула его ладонь к своей груди, вжимаясь в его бёдра своими, всё делала, чтобы он не смог вырваться, но конечно, вся её сила была для него ничем, пустым звуком, и он отнял ладонь от её груди, осторожно, но решительно расцепил отчаянную хватку и остановил поцелуй. Потом покачал головой: — Белла, мне очень жаль, но я не могу дать тебе того, чего ты хочешь. Лицо Беллы горело, ноги были ватными от напряжения в мышцах, от тягучего, уже болезненного возбуждения, в голове полыхали пожары мыслей постыдных и полных осуждения в адрес самой себя. Она почувствовала, как слёзы, словно кислота, жгут ей глаза: — Спасибо... з-за помощь, Карлайл. Я не сержусь на Джаспера, если что, и Элис большое спасибо за праздник. — Ещё один подарок. С днём рождения, Белла. Карлайл вручил ей небольшую коробочку, которую она не успела открыть раньше, и ласково улыбнулся, а лучше бы дал пощёчину или плюнул в лицо, потому что вынести всю эту доброту и теплоту у Беллы не было никаких сил, и она, кивнув, забрала подарок, скользнув своими пальцами по его руке — случайно, — затем вышла, с трудом шевеля одеревеневшими ногами. Белла слышала, как вспыхнули и с шипением загорелись окровавленные тампоны в миске. Её затошнило. Она прижалась к холодной стене, чтобы перевести дух; её разгорячённое тело пробрала неприятная дрожь. Белла закрыла глаза, чувствуя фантомную сладость поцелуя на губах, потом мотнула головой, словно стряхивая с себя наваждение. Безрезультатно. Кое-как дошла до машины, молча села в неё и, пожалуй, впервые гнетущее своей тяжестью молчание Эдварда её не трогало и даже ни на йоту не волновало. Машина тронулась, чёрные силуэты елей заскользили мимо, и когда дом Калленов почти скрылся за поворотом, в зеркало заднего вида Белла увидела Карлайла, стоявшего у окна в своём кабинете и смотревшего им вслед, как ангел-хранитель.