Прощальный концерт

      — Уф, всё, не могу!        С этими словами Нина мученически выдохнула и поставила контрабас на землю. Цэль повиновалась её движению, однако отпускать инструмент не стала, всё ещё аккуратно придерживая гриф.        Чарльз обернулся на них двоих и фыркнул.       — Это уже пятая твоя остановка, Нина! — возмутился он. — Если ты так продолжишь, мы не доберёмся до ночи, и Цэль опоздает на корабль!        Услышав это, расслабившаяся было Нина вскипела.       — А из-за кого, по-твоему, мне вообще приходится тащить тяжеленный контрабас?! — вскинулась она и, громко хмыкнув, заметила: — Заставлять двух хрупких девушек нести тяжёлый инструмент — это так по-мужски! Или боишься надорваться, малыш Чарльзи? — язвительно заключила она, опасно прищурившись.        Тут не выдержал уже Чарльз.       — Да не надорвался бы я! — горячо возразил он и, обиженно фыркнув, отвёл взгляд и пробурчал: — Но я не могу нести одновременно и скрипку, и контрабас...        Нина явно хотела уже высказать ему пару ласковых, но была перебита Цэль, довольной ситуацией не более её, но всё-таки сохранившей остатки самообладания:       — Ну, справедливости ради, ты мог бы дать скрипку кому-то из нас — мы вполне способны аккуратно донести её... Но сейчас уже поздно рассуждать об этом, — Цэль вздохнула и грустно улыбнулась, — ведь мы уже почти на месте.        Едва она сказала это, повисло неловкое молчание. Чарльз и Нина тут же прекратили все пререкательства и мрачно опустили глаза в землю, да и сама Цэль погрустнела. Впрочем, заметив настрой своих спутников, она потрясла головой и, вскинув кулак, энергично воскликнула:       — Ладно, ребята, последний рывок — и мы пришли! Давайте ещё немного постараемся!        С этими словами она одарила друзей одной из самых ободряющих своих улыбок и ловко перехватила контрабас.        Нина и Чарльз смущённо взглянули на неё — а затем на их лицах появилось выражение решимости, и они, кивнув, также подхватили инструменты и продолжили путь.        Путь между надгробиями на Токийском кладбище, где немало японцев нашло своё последнее пристанище.        Да, разбавляя дорогу дружескими перебранками и редкими шутками, Бродячие собаки уверенно пересекали городское кладбище. Буквально пару дней назад здесь произошла страшная перестрелка, унёсшая жизни не одного видного члена Семьи Примавера, — а сегодня осеннее солнце как ни в чём не бывало снова заливало тихо стоящие надгробия. Камень, ещё сырой от прошедшего с утра дождя, поблёскивал в его лучах, а воздух был пропитан ароматом мокрой листвы. Всё дышало покоем и умиротворением, и ничто не напоминало о том, какая кровавая трагедия случилась здесь совсем недавно. "Да уж, армия бывает... пугающей..." — прокомментировала Нина, когда они заходили на кладбище, в красках представляя масштабы "чистки".        На самом деле уже попасть сюда после той перестрелки было удивительно сложно. Однако, несмотря на всю суету, связанную со сменой власти в Примавере, Мадам Жанна нашла возможность и помогла им троим легально проскользнуть на кладбище в обход всех запретов. Такова была её благодарность за помощь в войне со старой Примаверой.        Цэль слабо улыбнулась, вспоминая эти события. Да, Жанна определённо станет хорошей Мадам и не позволит трагедии прошлого года повториться, и Цэль не могла не чувствовать к ней благодарности за всё, что она для них сделала. Однако никакие старания не вернут тех, кто пал в этой бессмысленной войне.        С такими мыслями троица в конце концов дошла до места назначения. Оказавшись перед нужной могилой, Нина, уже не сдерживаясь, поставила контрабас на землю и протяжно выдохнула. Цэль же, освобождённая от обязанности помогать с переноской, медленно приблизилась к могиле.        Пару секунд Цэль стояла напротив, сложив руки перед собой и с непроницаемым лицом вглядываясь в буквы на безжизненном камне. Ничто не нарушало торжественной тишины, и даже Нина с Чарльзом не воспользовались новой возможностью поспорить, а серьёзно и одновременно сочувственно смотрели на подругу... и друга, покоящегося под толстым слоем сырой холодной земли.        Наконец, Цэль изобразила на лице подобие своей обычной радушной улыбки (даже не видя её, все чувствовали, как жалко она выглядит в сравнении с настоящей улыбкой Цэль) и как можно бодрее произнесла:       — Ну вот мне снова пора уезжать. Ты уж извини, что на этот раз мы провели вместе так мало времени... Давай хоть попрощаемся по-человечески. Ладно... Оливер?        Цэль подождала, будто давая Оливеру время ответить. Или же она в этот момент вслушивалась в его ответ? Ответ мертвеца, который способны услышать те, кто ему по-настоящему близок.        Внезапно улыбка на губах Цэль стала менее вымученной. Энергично вскинув кулак, она заверила:       — Но не переживай, Оливер: это не будет унылое прощание! Раз я уезжаю надолго, я решила организовать нечто, достойное Бродячих собак! И ради этого мы с Ниной и Чарльзом, — она обвела спутников рукой, — сочинили целую песню про наш квартет! Ты тоже участвуешь, Оливер, так что готовь свои пальцы тряхнуть стариной!        Цэль хитро подмигнула, заставляя друзей улыбнуться. Чарльз не удержался и со смехом заявил:       — Надеюсь, ты там не разучился играть за два года и регулярно практикуешься на своём пианино! И да, уж извини, что не принесли то самое: мы и так-то чуть не надорвались, а уж тащить по кладбищу такую махину...        В этот момент Нина больно пихнула его локтем под рёбра.       — Кто бы говорил о надрываться!.. — проворчала она. А уже в следующий миг она упёрла руку в бок и со смущённой улыбкой обратилась к Оливеру: — Но ты и правда извини: мы и наши-то родные скрипку с контрабасом еле сумели добыть, а уж с пианино, наверное, нас бы вообще замели на входе и выкинули бы куда подальше...        И Нина неловко рассмеялась своим фирменным смехом.        Вслушиваясь в их болтовню, Цэль невольно улыбалась. Она будто вернулась на два года назад, когда они вчетвером жили в старом музыкальном магазине и их главной заботой было получить признание Уэйна. И даже разговоры были буквально такие же: Нина то и дело сбивалась на свой неразборчивый родной диалект и посмеивалась таким знакомым смехом, Чарльз частенько привычно не улавливал настроения и говорил всякие глупости, она сама, Цэль, подбадривала их и вела вперёд, а Оливер... Цэль будто ясно слышала его обычное ворчание, которым он одаривал друзей, лишь чтобы казаться более серьёзным, и сквозь которое так явственно проступала забота и привязанность. Да, определённо, Цэль его слышала — вот же он теперь, снова ворчит, потому что не знает, что именно должен играть, чтобы подхватить волну новой песни.        Цэль хихикнула и заверила:       — Не бойся, Оливер, песня не слишком сложная — ты точно справишься без подготовки! Просто играй так, как мы играли в ресторане "Миллениум" перед Ваном Юаньхуном, а дальше поймать волну будет легко. Хорошо?        Цэль с очаровательнейшей улыбкой склонила голову набок и сцепила пальцы замок в ожидании "ответа". Выдержав паузу, она кивнула и радостно воскликнула:       — Что ж, тогда решено! Ну, ребята, — она обвела взглядом спутников, не забыв и Оливера, — тогда начинаем наш прощальный концерт по случаю моего отбытия!        Ответом ей было энергичное и единодушное "Да!" — и уже в следующий миг Чарльз расчехлял скрипку, а Нина, невозмутимо присев на одно из надгробий, аналогично поступила со своим инструментом.        Цэль тем временем прижала ладони к груди и, неотрывно глядя на могилу Оливера, больше не способная удержать просящиеся на глаза слёзы, объявила:       — Да ознаменует наше единство скромный гимн — "Вальс Бродячих собак"!        И, набрав в лёгкие побольше воздуха, запела.        Аккомпанируемый заунывным плачем скрипки и низкими жалобами контрабаса, проникновенный голос Цэль залил тихое кладбище. В простой, незатейливой песне она повествовала о крепкой нерушимой связи их квартета и заверяла, что после всех пережитых вместе испытаний ничто не может по-настоящему разлучить их. Дела, горести, время, расстояние, смерть — ничто не способно заставить их забыть друг друга, ничто не может навсегда уничтожить их альянс и убить в них бродячих собак.        Пока Цэль пела, стоя лицом к могиле Оливера и спиной к ним, Нина и Чарльз всеми силами старались не сбиться с мелодии в этот важный момент. Песня слишком сильно напоминала им о днях вместе, беззаботных и трудных, задевала струны их сердец и слишком откровенно намекала на случившееся с Оливером и на грядущий отъезд Цэль. Очень возможно, что теперь они на самом деле будут каждый за себя, оставшись вдвоём в двадцать третьем районе Токио, — и лишь былая, но нерушимая связь будет их маяком на пути к светлому будущему. От этой мысли Нина то и дело утыкалась лицом в обнажённое плечо, чтобы утереть слёзы, а Чарльз удивительно сосредоточенно поджимал губы, не желая показывать слабину, — всё-таки они один теперь в их квартете парень... точнее, единственный парень, способный проявить хоть какие-то эмоции открыто.        Наконец, Цэль допела последний припев и замолкла. Одновременно затихли и музыкальные инструменты Чарльза и Нины, так что с окончанием песни кладбище вновь погрузилось в умиротворённое молчание. Разве что...        Все трое готовы были поклясться, что, когда они закончили свои партии, в тишине кладбища раздался одинокий, буквально секундный звук пианино.        Почувствовав это, Цэль невольно сжала пальцы рук, всё ещё лежащих на груди, и жадно вслушалась в звенящую тишину. Однако звук не повторился — и Цэль, расслабив пальцы, едва уловимым движением смахнула с лица слёзы, чтобы затем с лучезарной, но немного виноватой улыбкой сказать:       — Что ж, спасибо за участие! И за помощь с Моррисом тогда спасибо. Рада была возможности попрощаться. Надеюсь, мы ещё когда-нибудь увидимся... А теперь, извини, мне пора, — отводя глаза, проговорила она после короткой паузы и пояснила: — Корабль ждать не будет.        С этими словами она одарила могилу последним долгим взглядом — а затем обернулась к живым друзьям и, увидев их полные поддержки лица, коротко кивнула. И, удаляясь вместе с ними от могилы, Цэль прошептала:       — Прощай, Оливер...        Ответом ей была тишина.        Когда гости удалились, кладбище окончательно погрузилось в тишину. О визите напоминали лишь убранные в чехлы скрипка и контрабас, приставленные к надгробию, подписанному: "Коичи Орибе".