Перо, Чернильница и Бумага

На часах было одиннадцать. Мы сидели на кухне, завернувшись каждый в своё: я – в милый сердцу старый халат, Сэ – в принесенное из комнаты одеяло. В плите догорало полено, на столе остывали вино со специями и две отбивные. Я ворошил тихо тлеющие угли, он жевал вчерашний чуть прихваченный сухостью хлеб. Мы молчали… - У тебя есть?.. – это было первое, что он сказал, оторвавшись, наконец, от чашки с увечным недоваренным шадди, еще там, на пороге гостиной. Он не договорил, но я его понял. Прекрасно понял. Поднялся к себе за одеялом, ключом – и мы направились прямиком в забытый богами подвал. Сэ был чуть выше меня ростом, а, кроме того, мне жутко не хотелось украшать любимую вещь хлопьями сажи, поэтому я сказал, чтобы он взял в коридоре факел. В самом деле, по его милости я влип в грандиозные неприятности. От него и так, кроме двух старших братьев, никакой пользы отечеству. Пусть хоть тяжести мне тут потаскает. Он потянулся к креплению на стене, ворот рубашки сместился, и в неверном пляшущем свете я получил подтверждение своих подозрений. По тонкой серебряной цепочке скользнул и вновь исчез под тканью кулончик – Перо. Изумительно красивая филигрань. Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Эории, Лучшие Люди, олларианцы… А туда же. Хотя иначе – откуда бы он узнал? Я мог найти дорогу в подвале даже в полной темноте и с закрытыми глазами. «Этого» тоже можно было не бояться – по крайней, пока. Пока он еще относительно нормален. Переход в опасную фазу у «пропаданцев» чаще всего сопровождался стремительно прогрессирующей потерей адекватности вкупе с резким скачком двигательной или речевой активности. Виконт же плелся по лабиринту медленно и преимущественно молчал. Тем не менее, по мере приближения к цели, я ощутил растущую тревогу – нервы как будто бы ныли, чесались, а в животе – перекручивались клубком. Не выдержав, я сунул руку в карман и крепко сжал маленькую золотую фигурку – так, что края изящной Чернильницы врезались в мгновенно вспотевшую ладонь. Вроде бы помогло, отпустило… Я покосился на своего спутника. Он, в принципе, пока что держался молодцом. Только губы слегка побелели. Всё-таки правильно я отдал факел ему. Сажа сажей, но огонь дарует уверенность. Слабенькую иллюзию защиты. Хотя бы тем, кто еще не «пропадал» так, как я, – и не понял, какая, в сущности, чепуха все эти наши примитивные методы… Пока в дальнем углу я отодвигал в сторону кучу антикварного хлама и открывал потайную дверь, Сэ прошелся вдоль холодных, местами влажных стен – не рискуя, впрочем, слишком отдаляться от меня и слишком приближаться к старому камню. Он щурил черные, как уголь, глаза, в самой глубине которых тлела едва заметная опасная искра, и внимательно осматривал каждый метр. Я догадался, что он там ищет. Вспомнил об этом – и меня передернуло. Иногда Его замечают в темных пятнах плесени на мокрой стене… Иногда – в густом тумане, иногда – в неверных голодных тенях… Некоторым Он снился. Многие Его слышали, но большинство никогда не признается в этом. Те, кто встречался с Ним наяву, вряд ли уже когда-нибудь расскажут подробности. Мне хватило одного раза – даже вспоминать не хочу, каково это было. Такое, знаете ли, к откровенности как-то не располагает. Его вообще всуе поминать ни к чему. Особенно в таких ситуациях, как наша. Накличешь еще… Тогда неприятности приобретут не просто феноменальный масштаб, но и непредсказуемо фатальный характер. Я открыл проход в потайную комнату и негромко присвистнул – Сэ крутнулся на месте, как ужаленный, побелев не только губами, но и лицом. Бедняга… Непуганный, значит, еще. Те, кто хоть раз в жизни слышали тихий-тихий тоненький скрип рассохшегося старого дерева, вплетенный в расстроенные повизгивания нижнего регистра, - не перепутают его больше ни с чем. Я вошел внутрь, следом протиснулся Савиньяк, нервно оглядываясь на оставшуюся за спиной темноту и крепко вцепившись в немилосердно коптящий факел. В углу крохотной комнатенки стоял накрытый куском серого бархата стол. Натюрморт на столе почти ничем не отличался от сотен тысяч таких натюрмортов – в любом жилище любого края нашей поистине многострадальной страны. Бумага, Чернильница и Перо. И – Подарки. Первым делом, мы осмотрели Бумагу. Ничего. Никакой пыли, грязи, порванных и мятых краев – и тем более (слава Богам!), никаких пятен. Чернила мирно покоились в золотом чреве Чернильницы и, похоже, даже не думали покидать свою обитель. А ведь, говорят, перед особенно крупными катаклизмами… - … они переливаются через край, и оставляют на Бумаге чернильные пятна, в очертаниях которых можно узнать… Я очнулся от гипнотического шепота и ткнул впавшего в транс виконта локтем в бок. Сэ моргнул раз, другой, вздохнул чуть глубже – и вспыхнувшая было безумная искра в глазах снова приугасла. Плохой симптом. Очень плохой. Я сглотнул. Надо отсюда выбираться. В темноте, в глухом подвале стоящего на отшибе поместья, наедине с «пропаданцем»… Создатель меня сохрани… И Абвении тоже. - Нет, ты совсем сдурел, что ли! – Зашипел я на него. – Нашел, где вспоминать! И – о чем! - Извини… - Он приуныл и, желая искупить вину рвением, сунул нос в Чернильницу, благоговейно приподняв тяжелую крышку. - Я менял чернила на прошлой неделе. - Ясно. Потом мы исследовали Перо. Оно не было сломанным, и не затупилось, и кончик его не производил впечатления погрызенного – нет, к нашему счастью, Перо тоже было в порядке. Значит, была и надежда. Ведь все говорят, что когда кончик Пера будто бы замусолен, это страшный и гибельный знак. Это значит, что Те, Кто Пишет… Они… Они злятся. Не могут решить, что же с вами такое сделать. Колеблются, сомневаются, выбирают… И, когда Они, наконец, выберут, ничего хорошего вам не светит. Долгие раздумья не доводят до добра. Это точно. - Ну, похоже, у нас всё же есть шанс… - Мне искренне хотелось, чтобы он в это поверил. И еще больше хотелось, чтобы в это поверил я сам. Сэ протянул руку к Подаркам – провел пальцем вдоль лезвия кинжала, коснулся крупного фиолетового камня, в глубине которого вспыхнул отраженный мириадами внутренних граней огонь. - Не жалко? Я пожал плечами. Ничуть. Нет смысла в Новом Времени дорожить Старыми Долгами. Точно так же, мне было не жаль и награды – того самого ордена, который я не глядя стянул с шеи и бросил в шкатулку, а шкатулку принес сюда, на этот вот стол, сразу по возвращении из столицы. Я не придавал большого значения тому, за что мне его вручили, а уж ройи, жемчуг и что-то там такое еще – ценил и того меньше. Если Им нравится – пусть берут. Оставлять Им какие-либо продукты я тем более находил бессмысленным и неумным. Яблоки гнили, сахар подтекал, сыр плесневел, а ведь все говорят, что Дары непременно должны быть свежими и нарядными. Иначе – беда. Лазать сюда через день ради изменения божественного рациона я не хотел. Довольно было и того, что раз в месяц приходилось менять Чернила. От себя я добавил еще пачку прекрасного, самого лучшего шадди, который смог найти на всем Побережье. Если у Них есть хоть намек на хороший вкус – или на чувство юмора – Они это оценят… - Я бы на Их месте обязательно оценил. – Савиньяк перевел взгляд с шадди на медленно умирающий факел. – Может, уже пойдем? Мы вышли из комнаты, закрыли дверь, завалили её историческим хламом. Сейчас это была уже почти ненужная предосторожность, оставшаяся от прежних, погрязших в безумии лет. Сейчас официальная церковь смотрела сквозь пальцы, потому и расплодились исподтишка все эти кулоны, браслеты, сережки и прочие ювелирные изыски на три известные темы: Перо, Чернильница и Бумага. А раньше… Раньше за такое вполне можно было угодить на виселицу. Или в тюрьму – надолго, если не навсегда. Однако, потом стали «пропадать» не только обыватели и, разумеется, героический Первый маршал, но и прочие уважаемые и нужные люди: адмирал, вице-адмирал, экстерриор, кансилльер, супрем… Пришлось отменять указы. А уж когда «это» случилось с канонизированным ныне Сильвестром и безвременно почившей Её Величеством Катари , решившими вдруг восстать на недельку из праха и навести во дворце свои – неожиданно аморальные – порядки… В общем, говорят, что отлитый из золота миниатюрный листок Бумаги теперь таскает под одеждой сам кардинал. Правда, и сторонники новой веры тоже малость поприутихли – а то раздавались ведь голоса, орущие, что Они, Те, Кто Пишет, жаждут кровавых – человеческих! – жертв. В итоге сошлись на том, что Чернила олицетворяют в данном случае кровь. Нельзя сказать, чтобы я был так уж и не согласен. Те, для кого и кровь – всего лишь чернила, водились, с моей точки зрения, не только на небесах… - Хочешь, скажу, какие у меня там Подарки? Я вздрогнул. Настолько неожиданно это прозвучало. Дорогу-то я отыскивал по привычке, а про Савиньяка почти совсем и забыл. Даже забыл, что он теперь - моя потенциальная смерть. Или моя потенциальная жертва. «Пропаданец»… Хотя «пропаданец» - тоже человек. Ничто человеческое ему не чуждо. По крайней мере, пока к опасной фазе дело не подошло. Так что – почему бы и нет? Другой вопрос, что Алтари вообще и Подарки в частности считались все же вещами личного плана. Не каждый готов показать кому-то еще, чем он дорожит и что для него важно. Не каждый ведь так цинично предложит Богам в качестве отступного то, в чем давно не нуждается сам. - У меня там… Шляпа. Сейчас он скажет «шляпа» - и я умру в муках, не дождавшись развязки. Смерть от смеха - не из приятных, если начистоту. Ан нет, все поистине примитивно: мамины письма, первая награда, пистолет и шпага. Потомственный военный, что говорить… - А у Эмиля – бутылка «Девичьих слёз», дамский корсет и подкова на счастье… Странно, что не вся полковая конюшня… И не все знакомые куртизанки… Бедная Франческа… Ну-ну. Слушаем дальше. - А у Лионеля… - Он на секунду замялся, и я навострил уши: любопытно, какие же тайны скрывает загадочный Ли. – А у Лионеля там раньше тоже что-то было… Но что именно – я узнать не успел, а после того, как он в прошлый раз так «пропал»… - к а к именно в прошлый раз так «пропал» старший брат-Савиньяк, знали, благодаря сердобольному Роберу, весь Талиг и половина государств сопредельных. – Он… убрал оттуда всё, что там было… И сказал, что с этими… делиться больше ничем не намерен… Сэ замедлил шаг и вдруг замолчал. А я подумал, что зря я тут, видимо, так расслабился – бдительность утратил, позволил ему разболтаться и вообще. И еще я подумал, что Талиг и сопредельные государства знают, похоже, далеко не всю историю последней графской «прогулки». Хорошо, если половину. Граф скрытен, а Эпине не всесилен, в конце-то концов. И еще я подумал, что у нас очень… правильный кансилльер. Ни суана врагу. Как же мне нравится ход его, без сомнения, крамольных мыслей… - А у мамы… серьги с изумрудами – память об… об отце. И наши детские… одеяльца. Самые первые. Такие смешные… -Он опять замолчал и внезапно остановился. – Как ты думаешь, у Них… Тех, Кто Пишет… есть дети? Я уставился на него в изумлении и случайно заглянул прямо в глаза. Ну конечно. Так я и знал. Никогда, никогда нельзя забывать, с кем имеешь дело! Что я думаю, что я думаю! Я думаю, что надо двигать отсюда на солнечный свет – он их все же немного отрезвляет. И чем скорее, тем лучше. А что до Богов, то никого у Них нет. Ни детей, ни родителей, ни любимых. Иначе Они были бы к нам куда более милосердны. Но ничего этого я ему, разумеется, не сказал. Просто взял за плечо и толкнул в направлении выхода. Факел погас, когда оставалась еще треть пути до нужной нам двери. Сэ судорожно вздохнул и вцепился в мою руку. Я обернулся на звук и в глубокой, кромешной тьме различил две ярко мерцающие точки… Не помню, куда забилась в этот момент моя грешная душа. Помню только, что тащил его за собой сквозь нагромождения бесценного барахла на предельной для человека в халате скорости – и очень, очень, очень боялся оглянуться. Или споткнуться. Или запутаться. И не успеть.