Меч и Перо

      Тихий скрип пера, скребущего по пергаменту, всегда успокаивал Малика. Даже будучи маленьким мальчиком, работа писарей вызывала в нем благоговейный трепет. После смерти отца он скрывался в библиотеке и вслушивался в скрип пишущих перьев и шорох пергамента. После смерти брата он начал писать. Неделями, месяцами Малик выводил закорючки на бумаге. И это помогло. Все, все медленно исчезало, стоило скрипу пера снова заполонить собой воздух. Даже тревожное воспоминание о стекленеющих глазах Кадара. Даже ноющая боль в плече, напоминающая об увечье. Даже гнев.       Малик потер глаза и снова погрузил перо в чернильницу, осторожно вытер излишки чернил, и продолжил свое занятие. Как только небо окрашивалось в предзакатный розовый цвет, он корпел над свитками, записывая и документируя дела Братства в Иерусалиме. Это была утомительная, изнуряющая работа, но и ее надо было делать. И как Рафик Бюро Ассасинов, он должен относиться к этому с должной кропотливостью и осторожностью. Скрип пера раздался в комнате; Малик сидел и работал за столом, погребенный под ворохом бесчисленных бумаг при свете свеч. Маленькая комната, сокрытая от любопытных глаз, была его кабинетом, и попасть в нее можно было только через решетку на крыше в передней. Там было тихо, только фонтан еле слышно журчал. И почти оглушительно стрекотали цикады. Вздохнув, Малик потер лоб, отгоняя тупую боль и молча проклиная отвратительный концерт. С весны он жил в городе, окруженном высокими горами, который считался святой святых. Малик даже не успел осмотреть Иерусалим. Слишком много работы, слишком многое нужно сделать. Его предшественник, старик по имени Аабир, позволил своим амбициям взять верх над здравым смыслом, и теперь Малик должен возвращать все на круги своя. Он вынужден носить баниш и работать на благо Братства, и как Рафик помогать Ассасинам своими наводками и советами. Постоянно должен быть рядом для Братьев и Сестер. Еще один повод задержаться в его уединенном кабинете. Им нужен Рафик и не на извилистых улицах Иерусалима, а в Бюро.       А ночь все продолжалась; перо тихо поскрипывало, цикады громко музицировали. В мерцающих огоньках свечей он занимался своей неблагодарной работой: переносил целые столбцы цифр из одного ряда в другой. Усталость оседала в костях, все тяжелее и тяжелее сдавливая виски, и, наконец, Малик со вздохом опустил перо и спрятал лицо в ладони. Он сам об этом попросил, напомнил он себе и закрыл болящие глаза. Он сам об этом попросил, о работе Рафика.       «Не попросил», — злобно прошипел он про себя. Выпрашивал. Умолял Аль-Муалима отослать его как можно дальше, в Акру, Дамаск, Арсуф. Не важно куда. Главное сбежать от давящих крепостных стен, от гор Джабаль-Бахра; весь Масиаф был пропитан духом гнетущих воспоминаний.       Тихо вздохнув, Малик поднялся. Встав, он почувствовал ноющую боль в спине и плечах и начал убирать свитки и пергамент проклиная все и вся. Сил уже не оставалось на работу. Все равно она никуда не убежит. С ворохом бумаг под мышкой Малик подошел к рядам полок. Лунный свет просачивался через окна, рисовал бледные тени на полу и стенах, освещал комнату, тьму которой не могла рассеять ни одна свеча. Он просто запихнул перья и чернила под стойку и услышал взмах крыльев высоко над ним, и поднял голову. Голубь сел на оконную раму и изучающе на посмотрел на Малика. Перья птицы в свете луны отливали серебром.       — Мира тебе, пернатый, — пробормотал Малик маленькой птичке, взбираясь на табуретку, и осторожно взял ее.       Мягко поглаживая почтальона, он отвязал письмо от лапы голубя, а после посадил его в клетку, поставил небольшие плошки с водой и зерном. Затем он занялся доставленным сообщением, развернул свиток и посмотрел на знакомые закорючки, лишь после заметив печать. Письмо пришло из Масиафа, от самого Аль-Муалима; Малик поджал губы. Как правило, Наставник отправлял инструкции раз в месяц, четко следуя своему неписанному графику. В этот раз письмо пришло несколько раньше; Малик нахмурился. Он поспешно вернулся к злополучному столу и поднес пергамент на свет. С каждым прочитанным словом его лицо становилось все мрачнее.       Левая рука заныла.       Ее остатки.       Малик перечитывал снова и снова, и отвращение волной накатило на него.       — Этот кретин! — прошипел он письму, разорвал его и поднес обрывки к пламени свечи.       Бумага скукожилась от жара, вспыхнула и канула в небытие. Однако гнев Малика ничуть не убавился. Он стоял, сжав руку в кулак, тепло света свечей и холод лунного света боролись за первенство. Он поддался своему гневу. Рыкнув, вытащил из стола бумаги, письма, книги и фолианты. Следом отправились свечи; они потухли, упав, и во внезапно наступившей темноте Малик услышал, как восковые изделия покатились по полу. Сзади раздался испуганный трепет крыльев и возмущенное ворчание. Звуки прекратились, теперь он снова стоял в абсолютной тишине. Пение цикад доносилось с улицы, раздражая усталую голову. Малик осел на пол, как ковром покрытый бумагой и пергаментом, и закрыл лицо ладонью. Не могло же все зайти так далеко? ***       Малик слушал. Слушал невыносимое пение цикад и городской гул, доносившийся с улиц. Он ничего не мог сделать, постоянное напряжение не давало на чем-либо сосредоточиться. Раздражение и неприязнь стали его настойчивыми спутниками.       Дрожащей рукой Малик перевернул страницу книги, которая лежала перед ним на прилавке, не прочитав ни слова. Он знал, что пренебрегал своими обязанностями, но пока ему было все равно.       А он слушал.       Шорох ткани. Лязг оружия. Но даже сегодня ему не суждено столкнуться с неизбежным. Утро перетекло в полдень, полдень в день, и вскоре вечер начал приближаться. А его крайне нежелательный гость — нет. Малик сердито пробубнил что-то невразумительное. Как надоело ждать. Он опустил перо, долго не покидавшее его руку, и ругнулся. Малик сжал стило, будто то было виновато во всех смертных грехах. Но затем убрал его под стойку к остальным и отложил в сторону записи, которые он безуспешно пытался изучить. Напрасная трата времени; его хрустальное спокойствие готово было треснуть. И Малик очень сомневался, что сможет склеить осколки.       Он замер у прилавка, уставившись на дерево, и заметил, что начал считать годичные кольца. Обреченно вздохнув, он отвернулся, но снова застыл, услышав звук позади: звук легких, осторожных шагов на крыше. Малик невольно посмотрел на потолок, а затем в соседнюю комнату. Солнце уже начало отбрасывать тени на стены, покрытые гобеленами. Малик прислушался; что-то тяжелое с характерным звуком сползло с крыши. Монотонное журчание фонтана прервалось тихим всплеском, Рафик злобно усмехнулся. Этот осел. Малик наблюдал за его поздним гостем. Он прищурился, завидев высокомерное лицо. Альтаир не изменился. Это оказалось самым неприятным.       — Мира и покоя, Малик, — сказал Альтаир и подошел к стойке.       Он двигался плавно и решительно. Как человек, который никогда ни в чем не сомневается. Малик поджал губы и лишь потом ответил:       — Твое присутствие лишает меня и того, и другого. Чего тебе?       Если Малик действительно думал, что его неприкрытое отвращение хоть как-то повлияет на собрата, то очень сильно ошибался. Альтаир ответил на его злобный взгляд с возмутительным спокойствием, как будто ничто не могло нарушить его равновесие. Малик фыркнул. Осел.       — Аль-Муалим велел… — начал Альтаир, но Малик остановил его жестом.       Он едва мог терпеть голос этого ублюдка, не говоря уже о том, чтобы терпеть его присутствие. Хотел покончить с этим как можно быстрее, как можно быстрее стереть из памяти это ненавистное лицо.       — Велел тебе сделать незначительную мелочь? — ядовито спросил он. — Наказание, явно не соответствующее преступлению?       — Нет, я… — начал Альтаир, но Малик не дал ему вставить и слова.       — Ты хочешь искупить свои грехи. — насмешливо сказал он, отчетливо увидев, как сузились глаза Альтаира.       Очевидно, ему не нравилось, когда его прерывали. Отлично, отлично. Малик со странным удовлетворением ядовито продолжил:       — Твой грех смыть простыми заданиями будет трудновато.       Альтаир какое-то время молчал, не сводя с него презрительного взгляда. Наконец, он скрестил руки на груди и спросил:       — Что тебе известно о некоем Талале?       Похоже, он решил, что было бы разумнее не отвечать грубостью на грубость. Это не то, чего ждал Малик, и тот разозлился:       — Это что, моя работа искать цель за тебя? Ты забыл основы слежки?       — Твоя работа — помогать мне, Малик, — напомнил ему Альтаир. — Смерть Талала принесет пользу не только Братству, но и всей стране.       — Его смерть принесет пользу и тебе! — хмыкнул Малик. — Или ты и это будешь отрицать?       — Это не относится к миссии.       — Не относится?! — воскликнул Малик. Он начал терять остатки самообладания. — Если тебя никто не приструнит, ты снова опозоришь Братство!       Альтаир поднял руки.        — Это не мое решение.       — Да? — ядовито спросил Малик. — Разве это не было твоим решением в Храме Соломона? — в голос без его ведома закралась горечь. — Ты предал Орден и моего брата.       Альтаир посмотрел на него, и Малик подумал, что что-то почти неуловимое промелькнуло на его лице. На мгновение показалось, что высокомерие отступило, как и всегда отстраненное, холодное выражение лица, показалось, что его глаза смягчились. Малик стукнул кулаком стойку. Он не хотел ничего слышать. Не от этой грязной крысы. Окончательно потеряв самообладание, он сказал:       — Не смей это отрицать. Это случилось! И я никогда этого не забуду!       Мягкость исчезла, а старое доброе высокомерие вернулось.       — Тогда не помогай мне, — начал он. — Я найду Талала без тебя.       — Очень в этом сомневаюсь. — виски снова сдавило тупой болью, и Малик устало потер глаза. — Если ты будешь бесцельно слоняться по Иерусалиму, это принесет больше вреда, чем пользы. Погоди. Сам выберешь с чего начать.       — Хорошо, я слушаю.       Малик неодобрительно цокнул. Он хотел было высказаться насчет высокомерия Альтаира, но передумал. Ровным голосом он сказал:       — Три места: церковь Святой Анны недалеко от городских ворот. Мечеть в этом районе. И рынок между мусульманским и еврейским кварталами. Слушай разговоры. Хоть тебе и будет тяжело слышать кого-то кроме себя. — Малик смерил его уничижительным взглядом. — Возможно, удастся что-то выловить, возможно удастся применить на паре болтунов свое обаяние — не смог он сдержать издевки.       Альтаир лишь бровью повел.       — Это все? — спросил он.       Малик уставился на него. Жалкий. Ублюдок.       — Ты и этого не заслуживаешь! — рыкнул он. — Ты еще здесь? Иди работать! Или ты хочешь, чтобы я сделал это за тебя?       Взгляд Альтаира на мгновение метнулся к пустующему рукаву его баниша, и Малик тут же почувствовал разгорающийся гнев.       — Пошел вон! — прошипел он. — Немедля! И не возвращайся с пустыми руками!       Альтаир тут же отступил, ушел из Бюро через решетку. Малик слышал его шаги. Затем и они исчезли. А Малик остался, с мучительной злостью на душе, в маленькой тихой комнате, с цикадами, жужжащими над ухом. ***       Альтаир вернулся, когда ночная поволока уже опустилась на город. В свете нескольких свечей, низко склонившись над столом, Малик изучал или, по крайней мере, делал вид, что изучал, записи. Ожидание давалось ему с трудом, и он снова взялся за книги, принес перья и чернила, чтобы вновь вернуться к заброшенным обязанностям. Напрасно. Числа и слова, аккуратно выведенные на пергаменте, упорно не желали складываться в единые предложения, и он обреченно водил пером по бумаге, снова и снова, но так ничего и не написал. Тихий скрежет пера успокаивал его, заставляя гнев медленно затухать. Но он остановился, услышав позади тихие и легкие шаги; посетитель зашел в комнату. Альтаир вернулся, Малик так сильно сжал перо, что то жалобно хрустнуло и кануло в небытие.       — Малик. Я нашел Талала. — кто бы сомневался. Кто вообще здоровается в начале разговора? — Я готов приступить к работе.       Малик медленно повернулся, сжимая остатки пера в руке.       — Это не тебе решать, — раздраженно ответил он, глядя на Альтаира.       Лишь через пару секунд он заметил пятна на его легкой робе, подозрительно похожие на кровь. Снова небрежность этого осла привлечет нежеланное внимание к Братству. Малика охватило любопытство, которое тут же потухло. Он не хотел знать о случившемся, в любом случае, это бы просто взбесило его.       — Что же ты узнал? — спросил он.       — Талал — работорговец, наживается на людях, — ответил Альтаир. — Лагерь к северу от барбакана — его база. Он появляется там, когда садиться солнце, чтобы осмотреть свои товары. Талал готовит караван, чтобы отправить его в Акру. — легкая нотка самонадеянности. — Я ударю там. Талал не будет представлять особой угрозы, если я не столкнусь с его людьми.       — Особой угрозы, — повторил Малик, презрительно скривившись. — Ты бы себя со стороны послушал. Неистребимая самонадеянность.       Альтаир помрачнел.       — Мы закончили? — спросил он, словно пытаясь сдерживать самого себя. — Доволен ли ты тем, что я выяснил?       — Нет! — рыкнул Малик, бросил на стол сломанное перо и встал. — Но придется довольствоваться этим. — не сказав ни слова, он обошел Альтаира и встал за прилавок, полез в одну из коробок, и вытащил белое перо.       Если бы это перо было не на голову Талала, а на Альтаира.       Малик застыл и молча уставился на перо. Он в своем уме? Он тяжело сглотнул, поспешно положил перо на стол, и Альтаир взял его, очевидно, не осознавая всего ужаса ситуации.       — Я отправлюсь в полдень, — сказал он, снимая с себя многочисленные ножи, что тот носил на поясе. Снял ножны, кинжал со спины и откинул капюшон.       Малик молча посмотрел на него, затем потянулся за сумкой и небольшой деревянной коробочкой.       — Разберись со своими ранами, — прорычал он, бросая и сумку, и коробочку Альтаиру. Тот ловко их поймал, посмотрел на них и самодовольно спросил:       — Волнуешься?       — Вот еще, — раздраженно фыркнул Малик. — Без этого ты бы истек кровью и заляпал подушки. А ты — не единственный, кто здесь спит.       Он вернулся к своему столу, к сложенным на нем книгам и бумагам и притворился, что занят чтением важного свитка. На деле, Малик сверлил взглядом одну единственную строчку и вслушивался в тишину ночи. И в шум в передней. Альтаир впервые послушал его совет и обработал свои раны, а после устроился на ковре с чаркой вина и миской фиников. Стихло. Малик мог бы забыть о присутствии Альтаира, если бы не клокочущий гнев в его груди, если бы не жгучая обида, что рвали его изнутри. Если бы не холодное умиротворение от одной мысли приставить не менее холодный нож к горлу этого осла.       — Эта трескотня просто невыносима.       Малик пару раз моргнул, лишь потом осознав, что Альтаир имел ввиду гомон цикад под окнами.       — Как ты это терпишь?       — Их пение в разы приятнее твоего голоса. — злобно ответил Малик.       — Неужели? — Альтаир ничуть не удивился очередной колкости. — Тогда теплые времена года просто созданы для тебя. — с издевкой сказал он.       Малик стиснул зубы.       — Тебе заняться нечем? — прошипел он, глядя на Альтаира.       Ибн Ла-Ахад указал на игровую доску, что покоилась на одной из полок.       — Сыграем в шатрандж?       — Не каждый может баловаться праздностью, — прорычал Малик. — Мне есть чем заняться.       Рафик глянул на Альтаира и получил оценивающий взгляд в ответ, после чего вернулся к своим свиткам. На мгновение тишина окутала Бюро, но Альтаир сказал:       — Тебе не кажется, что ты должен…       Малик хлопнул по столу; пламя свечей испуганно задрожало.       — Что? — хмыкнул он. — Что, по-твоему, я должен сделать? Пренебречь своими обязанностями? Предать Братство, как и ты?       — Я не это имел ввиду. — сказал Альтаир.       — Не отрицай! — отрезал Малик. — В храме Соломона ты пренебрег всем, что делает нас Ассасинами! Что делает нас едиными! Что делает нас сильными! Ты серьезно думаешь, что я забыл? Ты предал Братство!       — Я выполнил свой долг, — ответил Альтаир. — Как ты выполнил свой. Как и Кадар выполнил свой.       Вспышка!       — Он не должен был там умереть!       Пылающая, яркая вспышка гнева обожгла и поглотила его.       — Ты предал нас!       Альтаир, казалось, не впечатлился его ядовитыми словами:       — Отрицай сколько хочешь, но только благодаря мне ты смог принести Аль-Муалиму желаемое.       Малик оторопел. Какая наглость. Какое возмутительное предположение.       — Ты действительно в это веришь, не так ли? — бросил он, покачав головой. — Как у тебя все просто, — Малик опасно понизил голос. — Аль-Муалим может и дал тебе возможность искупить свою вину, но это не значит, что я сделаю то же самое. Наши пути разошлись давным-давно.       Альтаир молчал, скрестив руки на груди. Малик прервал его, прежде чем он успел что-нибудь ответить:       — Мне плевать, делай, что хочешь. Отдыхай, готовься, тихо плачь в углу. — он махнул рукой. — Делай то, что привык делать перед убийством. Но тихо! И дай мне поработать.       Малик уткнулся носом в книгу, делая вид, что внимательно ее изучает. Честно говоря, ему едва удавалось ясно видеть буквы. Едва удавалось дышать. Как будто на груди неподъемный груз, придавливающий к земле и затуманивающий сознание. Малик барабанил пальцами по столу, прежде чем взял перо и начал писать. Неважно, что именно. Просто писать. Просто уйти с головой в привычную работу, привычно выводить буквы на пергаменте, привычно вслушиваться в скрип пера.       Альтаир неподвижно сидел. Встал и вошел в соседнюю комнату. Малик слышал, как он лег подушки. Стихло. Лишь скрип пера наполнял комнату своим ненавязчивым шелестом. Малик продолжил аккуратно выводить буквы. Он не хотел больше ничего слышать. Тишина казалась ему спасением от неприятных мыслей, от неприятных голосов в голове. Лишь успокаивающий шепот пера, окрашивающий желтизну бумаги в темный цвет чернил.       А ночь все шла. Бумага наполнялась новыми словами, строками и абзацами. Закончив со страницей, Малик тут же перевернул пергамент, не дожидаясь, пока высохнут чернила. Он хотел писать, писать, писать. Потому что скрип пера успокаивал. Всегда. В эту ночь этого не произошло, облегчение так и не пришло, и Малик отложил перо, как только на пергаменте закончилось место. Старый добрый способ не выручал. Почему не сегодня? Малик приложил холодную руку к горячему лбу, замер на мгновение, затем отодвинул стул и встал. Дерево глухим эхом ответила на его неосторожный шаг, и Рафик посмотрел на Альтаира, что лежал на подушках в лучах блеклой луны. Время от времени, он резко выдыхал или что-то бормотал; Малик отчетливо видел сведенные на переносице брови. Сны беспощадны. И он хотел, чтобы у Альтаира был самый беспощадный из возможных.       С трудом Малику удалось отвести взгляд, наклониться и потушить свечи на столе, одну за другой, пока тьма не вытеснила собой свет. Лишь луна скромно поглядывала в окна, бледным сиянием оглаживая комнату. Несмотря на вялое тепло ночи, он почувствовал холод; закутался в баниш поплотнее, пытаясь разглядеть очертания предметов сквозь танец света и тени. Малик заметил меч. Квиллоны в форме крыльев птицы, навершие в форме головы орла; меч был прислонен к стене, недалеко от спящего хозяина. Дрожащий вздох Альтаира подтолкнул Малика вперед: он вздрогнул и сделал нерешительный шаг. Затем другой. Его пальцы сомкнулись на кожаной рукояти меча. Все такое знакомое: грубая кожа под рукой, шипение лезвия, что выскользнуло из ножен. Меч оказался куда более легким, чем ожидал Малик, и вызволив сталь из ее кожаных оков, он не мог не отметить красоту оружия в его руке. Сколько жизней забрал с собой этот клинок? Малик посмотрел на Альтаира. И будет ли иметь значение еще одна? Он уставился на Альтаира и почувствовал, как лезвие в руке начало слегка дрожать. Мысль. Одна такая маленькая Мысль. Никто не узнает об этом. Он боролся с собой. Никто никогда не узнает об этом. Но он будет знать. Он не сможет обманывать самого себя. Честен до смерти. Голос Кадара эхом отозвался в затухающем воспоминании. Честен до самой смерти. Малик сжал рукоять. Один шаг, один взмах, и все будет кончено. И он бы отомстил за Кадара. Он бы искупил его смерть.       Кровь стучала в ушах Малика. В голове было непривычно пусто.       Он искупит смерть Кадара. Он обретет покой. Мир.       Если бы он. Если бы.       Если.       Малик посмотрел на Альтаира. Он мог закончить это. Здесь и сейчас. Он просто должен быть смелым. Просто должен быть смелым. Малик крепче сжал рукоять меча, шагнул вперед. Альтаир дернулся во сне. Пальцы Малика задрожали, как листья на ветру; шепот Альтаира казался таким далеким. И Малик отступил, шагнул назад. Ошеломленно. В ужасе. Оружие в его руке стало ужасно тяжелым, ничего уже не было таким знакомым.       Малик мучительно рухнул на стену позади него, сполз на холодный пол. Меч выскользнул из пальцев; он спрятал лицо в дрожащей ладони. Что он делает?       Ненависть пожирала его.       Он чувствовал, как холодные слезы текут по его горячим щекам. Отвращение. Отвращение от того, кем он стал.       Трус.       Вот кто он.       Жалкий трус. Но в этот раз он был рад собственной трусости.