Монстры друг для друга

Быть любовницей Николая оказалось легко. Намного легче, чем быть любовницей Дарклинга (и уж точно интереснее, чем быть с кем-то еще). Например, ей не приходится терпеть на себе презрительные взгляды Фёдора, когда холодным зимним утром где-то в горах недалеко от Фьёрды она выбиралась из-под плотного полога палатки совсем не со стороны выхода, кутаясь в старую шинель поверх тонкой рубашки навыпуск и таких же старых штанов. Ей не приходится терпеть язвительные комментарии Ивана, когда он легко останавливал её где-то между палаток, протягивал самокрутку и обещал, что никому не расскажет (как будто, никто не знал). Быть любовницей Николая было легко. Ведь рядом не было Жени с её этими понимающе-сочувственными взглядами и комментариями, якобы об отношениях с Давидом (как будто Зою могли интересовать чьи-то отношения). И не было Толи с бесконечными любовными стихами, которые он якобы случайно читал по утрам, стоя на посту у дальних дверей покоев. И не было Тамары, знающей каждое слово, которое Николай шептал ей в шею, когда Зоя кончала под ним. Честно говоря, Зоя была готова терпеть и презрительные взгляды Фёдора, и язвительные комментарии Ивана, только бы они были живы. Было очень легко делать вид, что никого вокруг нет, что комната Зои со стенами, расписанными морскими волнами, — единственное, что существует, и кроме них никого больше нет. Зое хватало его пальцев на своей коже, горячих губ и пламенных обещаний, которые он никогда не сможет исполнить. Зое было достаточно чувствовать его рядом с собой. Достаточно знать и понимать его настолько, чтобы с закрытыми глазами предугадывать каждый его жест и удивлять каждым своим движением. Притворяться оказалось настолько легко, что она почти верила каждому его обещанию. Пока за очередным селёдочным завтраком (почему их вообще ещё не отменили, в конце концов, столько соленой рыбы просто вредно для организма) не встречалась глазами с Тамарой, только-только отдавшей караул одному из младших гришей, недавно набранных ею в свой маленький отряд шпионов, и присаживающейся за столик напротив. — Пусть в следующий раз принесут горячих булочек, — тянет Зоя, пряча при этом глаза в тарелке с коричневой вязкой жижей, именуемой маслом для селёдки. Только в жижу эту долго смотреть не получается, а в незаинтересованном взгляде шуханки столько знания, что Зоя все равно случайно за него цепляется, и неловкие воздушные замки рушатся, словно их и не было никогда. Зое хочется орать, совершенно не по-дворянски разбрызгивая слюной: «я знаю, что дура, довольна?!» Но она лишь кончиками пальцев отодвигает от себя тарелку с недоеденным завтраком, от которого воротит, и обещает себе, что первого же попавшегося служку отправит на кухню, чтобы там изменили меню. Дарклинг давно мёртв, пора умереть и его традициям. «Может, заодно убьёшь традицию спать с начальником?» — ехидно шепчет подсознание голосом, безумно похожим на голос матери, когда та начинала якобы случайно обсуждать очередную кривую вышивку маленькой Зои. Тамара не поднимается следом, её смена только что закончилась, и, в отличие от Зои, женщина не привыкла отказываться от еды. Зое бы тоже не следовало, особенно после бессонной ночи среди нарисованных волн и тёмных тропинок, по которым она провожала Николая в Большой Дворец, а он смеялся в ответ и говорил, что раз она считает его маленьким мальчиком, он будет цепляться за подол её простого синего платья, чтобы плохо завязанный корсаж разошёлся, открывая бледную кожу плеч, которую мужчина еще долго будет целовать до тёмных отметин, пока волосы не начнут сыреть из-за утренней росы. Зоя вспоминала о фиолетовых пятнах на ключицах (Николай выслушает лекцию о недопустимости подобных жестов еще до конца ужина), скрытых под надёжной тканью белой рубашки и тёмно-синей шинели, расстёгнутой примерно на половину пуговиц. Вспоминать было очень легко, потому что она сейчас спешила по этим самым дорожкам во Дворец; от маленькой незаметной двери среди розовых кустов через старую запылённую кладовую мимо кухни и вперёд по коридору, пока не упрёшься в первую развилку. Сразу направо будет дверь, скрывающая за собой богато убранные залы Дворца, и как только она закроется — словно закроется портал в другое измерение, словно и нет никаких полузабытых служебных коридоров, а есть безумно дорогая роскошь, которую никогда не могли позволить себе Ланцовы. В зале заседаний уже собрались все министры, и не хватает им только восседающего во главе стола короля, который всегда любил опаздывать ровно настолько, чтобы все вокруг начали злиться, но ещё не могли роптать о нарушении принятых правил приличия. Зоя представляет, как Николай плюёт на эти правила с самого высокого купала дворца, сразу после того, как монстр в очередной раз вырывается на свободу и поднимается на тяжёлых кожистых крыльях как можно выше. Николаю наплевать на правила и в этот раз: когда массивные двери распахиваются перед ним, и все в кабинете одновременно выпрямляют спины и шеи (остальным на правила не наплевать), он не смотрит ни на кого, кроме неё. Прожигает огромные дыры в рубашке, ровно напротив синих отметин, теперь все вокруг их увидят. А у Зои нет ни одного оправдания — не считая того, что ей вообще никакие оправдания не нужны, кроме как «не ваше чёртово дело». Рука против воли тянется к закрытым тканью ключицам. Николай этот жест легко ловит и губы растягивает в самой своей наглой улыбке. Зоя хочет врезать ему, рассекая губу тяжёлым ударом, а потом сказать, что так и было. Ланцов разваливается в своём кресле, рукой лениво взмахивает, позволяя высказаться первому министру и совершенно точно игнорируя каждое его слово. Зое кажется, что он слушает только её размеренное дыхание, продолжает прожигать взглядом дырку где-то в районе виска, но, когда она взгляд в его сторону скашивает, Николай сидит с лицом скучающим и непроницаемым. Безразличным. Зоя могла бы поклясться, что он спит с открытыми глазами, если бы не тяжёлая ладонь, опустившаяся на её колено. Деревянная столешница с вырезанными цветочными орнаментами скрывала, как его большой палец лениво гладил шершавую поверхность грубых форменных штанов, но женщине казалось, что все в этой большой комнате, пропитанной потом толстых тел и дорогим парфюмом, смотрят, как его рука медленно поднимается с середины бедра всё выше, почти выбираясь из-под защиты широкого стола. За окном неожиданно гремит, несмотря на палящее ранне-осеннее солнце, и воздух набухает запахом озона и свежести — первых предвестников бури. Сонные министры лениво вздрагивают на своих местах. Особо нервные, как министр сельского хозяйства, задевают локтями бумаги и бокалы с водой, портя последние донесения мокрыми пятнами. Николай убирает руку с её колена — Зоя смотрит на замешкавшихся мужчин, но никто из них не обращает никакого внимания из-за поднявшегося переполоха. — Безмозглые, — устало бормочет себе под нос, но Ланцов словно настроен на нее и самые тихие мысли способен услышать. — Хочешь, я выгоню их всех? — говорит так же тихо, улыбается залихватски, точно так же, как улыбался каждое утро после проведенной вместе ночи. Зоя не успевает и слово вымолвить, а он уже поднимается на месте и уверенно предлагает всем пойти нафиг; точнее, заниматься своими делами государственной важности где-нибудь в другом месте. Зоя поднимается следом за остальными, потому что у нее — в отличие от всех этих напыщенных индюков — действительно есть дела государственной важности, и раз теперь освободилось несколько часов и так недостающего времени, она хочет потратить их на что-то более полезное. На плече сжимается королевская рука и ей приходится остановиться. Назяленски кажется, что мужчины физически не способны воспринимать женщин равными себе. Что у них где-то на генетическом уровне сбой, сломан какой-то ген. И слухи о её отношениях с королем эту поломку только подпитывают. Потому что ни один из мужланов, покидающих сейчас кабинет, не воспринимал её как сильнейшего гриша. Как самого сильного, черт их раздери, человека на этом проклятом континенте. Даже Николай отказывался видеть в ней не простую любовницу или королеву — или что он там себе намечтал, пока Зоя сидела у его постели, обещая, что этой ночью монстр не вернется. И рука его плавила одежду, кожу, мышцы, оставляла следы на самой ауре, если она вообще существовала. Зоя могла раскидать присутствующих словно воздушные шарики, ломая хрупкие человеческие позвонки о расписанные позолотой стены, и дракон внутри нее ревел бы от яростной радости и запаха крови. — Ваше Величество? — она очень тщательно выгибает дугой одну бровь, потому что больше ничего не могла поделать. Потому что Николай был королем, а она его генералом. Слухи об их отношениях были удобной ширмой, пока они не стали спать на самом деле. — Кажется, в этой комнате мы еще не целовались, — стоит дверям закрыться за толстой спиной министра финансов (на прощание бросившего на застывших около своих мест любовников подозрительный взгляд), как руки Николая оказываются на её пояснице, а губы заманчиво касаются бледных щек. Мужчина знает, как они могут вспыхивать ярким румянцем, когда его язык медленно скользит по шее, оставляя влажную дорожку, блестящую в свете свечей. — Кажется, и не будем, — у нее руки неожиданно сильные, а пальцы на его запястьях синяки оставляют, когда она пытается из его объятий вырваться. Николай только щеку изнутри прикусывает, но отпускать её не собирается. Никогда. — Прошу тебя, один поцелуй, — у него дыхание горячее и влажное, когда он тихое «прошу» снова на ухо шепчет. Зоя подобное не переносит (ложь). Она отвечает ему, когда тянется к его губам, оставляя на них такой же горячий и влажный поцелуй, как его укус мочки уха. — Один поцелуй, — её рука упирается в расшитый золотом кафтан, дорогие пуговицы протестующе скрипят под её напором. Николай протестующе ворчит вместе с ними. — Еще один. Он улыбается ей своей особой улыбкой, той самой, которую Зоя так любит, той самой, которую видела только она: открытую и ранимую улыбку, настолько настоящую, насколько фальшивы все его обещания послам Керчии. Николай так близко, а утреннее солнце нагрело деревянный резной стол, Зоя сквозь одежду чувствует тепло их обоих. — Ещё один. Лопатки врезаются в жёсткое дерево, когда он укладывает её на стол. Губы зудят от его «ещё». Ещё, ещё, ещё. Николай всегда был требователен: в знаниях, в путешествиях, в амбициях — он пытался удержать в своих руках целую страну. Николай был требователен в любви, а Зое так не хватало ощущения близости, что она ловила каждое его прикосновение, хотя постоянно повторяла себе, что они ей не нужны. — Ваше Вел… — двери открываются, когда Зоя почти готова простить ему любые нарушения всех правил и границ, которые она с такой тщательностью выстраивала последние годы. — Вон! — Николай рычит на бедного служку, и тот медленно сереет, потому что понимает, что именно с ним может сделать разозленный король. Он пытается оправдаться, сказать что-то о послах (которые на самом деле вот-вот были готовы появиться в зале заседаний, Зоя узнает об этом чуть позже), но Николай снова рычит на него «вон!», и внутри Назяленски на голос монстра отзывается дракон. Они оба изнутри на ошметки чужими (своими) чудовищами переломаны. У Зои руки холодные, словно она на самом деле хладнокровный ящер, когда ладонями его лицо сжимает и заставляет сосредоточиться на её глазах с вертикальными зрачками. — Он ушёл, — говорит спокойно и уверенно, имея в виду совершенно не служку, сбежавшего из зала сразу после очередного рыка, вырвавшегося из горла его короля. Николай пальцы — когти — сжимает на её плечах, оставляя полосы разодранной ткани на кафтане. А Зоя заставляет его смотреть не отрываясь, пока безумная ярость не сменится осознанностью, а после — стыдом. Зоя заставляет его наклониться ниже — в другое время она бы наслаждалась видом вздувшихся мышц на руках — и поцеловать. Ещё один раз, как он просил. — Нас ждет работа. Её нежность заканчивается быстро. Николай не успевает понять, как она выбирается из-под него, почему её волосы всё ещё идеальные, а пальцы двигаются так ловко, когда она поправляет воротник рубашки и застёгивает пуговицы на кафтане. А Зоя не понимает, какого хрена она делает в его постели. Особенно когда постель заменяет стол в большом зале заседаний.