Завтра будет жив...

      Он пришел в себя с трудом: перед глазами все плыло и кружилось, а тело то и дело схватывали судороги. Хотелось пить, и воздух вокруг становился странно тяжелым. Вазили ловил ртом воздух, как рыба, вытащенная на сушу. Яд, мальчишка, нелепый обморок...       — Ой! — произнес мягкий женский голос. — Очнулись? Вот вода.       Он узнал говорившую: это была невеста царя. Красивая, светловолосая девушка была перед ним; от былой ее бледности не осталось и следа, а глаза горели от счастья. Она подала бокал, и лекарь сделал неуверенный глоток.       — Вы были в лихорадке всю неделю. Как упали тогда в тронном зале в обморок да похолодели весь, так и пролежали как мертвый пару дней, только Радомир мне всё говорил, что вы живы... а потом начали гореть и все звали кого-то. Вам лучше сейчас?       — Убью мальчишку! Он мне солгал, он заговорил... подлый юнец! — язык его еще плоховато слушался, но Вазили приподнялся на локтях, и солнце из окна ослепило его.       — Ой, да бросьте вы это! Оставьте моего мужа в покое, я прошу вас! — она даже разозлилась, и от этого еще больше похорошела. — Довольно этих "кто кого убьет". Вы ведь не такой плохой человек. Вы не убили бы своего ученика, я знаю.       Она присела на краешек постели — дивное создание! Она смотрела ласково, как смотрела бы на него дочь, будь она у него. Вазили всегда хотел иметь дочь... конечно, не так сильно, как сына, но иногда отчаянно представлял он, как бы плел ей косы, как бы оберегал...       — Вы дали ему не яд, как и он вам. Я знаю. И он знает.       Лекарь не ответил. Вазили не был дураком, и его план был продуман: мальчик должен был поверить, что учитель хочет убить его, и к ночи он бы покинул этот мир, но тот выжил и еще и едва не довел его самого до могилы. Дать настоящий яд тому, на кого он потратил столько сил? Дать своими руками яд тому, кто прошел такой путь? Нет, никогда. Он принес клятву, и предлагая убийце яд, он всегда давал жертве противоядие. В глубине души он хотел, чтобы мальчик выжил. Наверное, это и помогло.       Проклятый хитрый слуга! Ведь все знал, все слышал — и не выдал!       — Вам он был дорог, я знаю. Вы очень о нем заботились, я видела это. Прошу вас, не пытайтесь свести с ним счеты теперь, когда он выходил вас...       — На жалость давишь? — снова стало трудно дышать, и он лег, продолжая хриплым шепотом. — Не дождешься ты его помилования!       — Вы не волнуйтесь, — она ласково принялась стирать прохладной тряпицей пот с его горячего лба. — Волнение вам сейчас не к чему...       — Тодорка! — послышался голос мальчишки снизу, Вазили предпринял попытку встать — и мир снова померк.       Пришел в себя он уже в полумраке, теперь подле него вместо Тодорки (вот как ее зовут!) сидел сам Радомир: молча и грустно смотрел он на него, и тяжелая книга лежала на его коленях.       — Коста заходил, — заметил он, как бы между делом, будто продолжая прерванный разговор, — справлялся о вашем здоровье, учитель.       — Добился своего? Подсидел меня? Я теперь, значит, старая развалина?       — Я не вправе превзойти вас, учитель... — он покорно склонил голову. — И я знал, что вы не отравите меня, потому что нет ничего больнее, чем вырвать взращиваемый годами цветок. Мне жаль, что так получилось...       — Тебе? Жаль? Ты растоптал меня, мальчишка! Какой из тебя царский лекарь, юнец?! Это твой последний день, — Вазили наконец справился со своим вялым телом и сел. Юноша отложил книгу. — Будь у меня больше сил, я вызвал бы тебя на дуэль!       — Царский лекарь из меня ужасный, вы правы, — он протянул ему руку. — Поэтому мне достаточно быть лекарем среди простого народа. Как Тодорка, как ее матушка, как я сам... мне ничего больше не нужно, учитель! Простите, я не умею говорить красиво — да и вы предпочли бы, чтобы я молчал, но...       — Слишком много слов, — он оперся на руку Радомира и попытался встать. Ноги его не слушались, так и разъезжаясь.       — Вы можете ходить, учитель, вы же знаете. Держитесь за меня... — Радомир приобнял его как можно крепче. — Давайте, еще пару шагов до окна.       Вазили скрипел зубами от едва сдерживаемой злобы. Никакого яда не хватило бы ему, чтобы успокоить ту боль от собственного бессилия. Ему приходилось напрягать каждую мышцу, чтобы просто стоять на ногах и держаться перед ним, как будто ничего не изменилось.       — Все-то тебе достается! Я тебя в одних обносках подобрал, ты же читать не умел! А ты... ты! Обхитрил меня, а я к тебе как... Эх, мальчишка! Никогда не взял бы тебя учеником... слишком ты хорош, — он оперся на окно и устремил взгляд на город.       — Что толку сожалеть о прошлом, господин, — вошла Тодорка. Вазили обернулся на девушку — и буря чувств в груди отчего-то унялась от ее ласкового взгляда. Ему стало странно спокойно с ней. — Вы сейчас с нами, господин, так поужинайте хоть. Я там сготовила кое-что, будете?       Вазили покачал головой.       — Не надо ничего. Глупая вражда у нас с тобой, слуга. Ты не был честен со мной, но нес службу исправно. Ты был готов за ее спасение жизнью поплатиться, я ведь понял это сейчас. Ты спас свою любовь, но не всегда это возможно...       — Моя матушка говорила, что вы любили когда-то и были женаты, — тихо ответила Тодорка и взяла его руку в свою. — Поделитесь с нами своей печалью... отчего вы так ненавидите все, кроме денег?       — Да, — отозвался он глухо, усаживаясь в кресло. Тодорка все еще гладила его по руке, а Радомир опустился рядом у его ног, — я был женат на самой прекрасной женщине. Она была похожа на тебя, девочка. Жена должна была подарить мне ребенка. Но вот беда — она заболела, и денег моих недостаточно было на лекарства для нее. Я был беден, я был честен, я был умен — но ничего из этого не помогло бы спасти мою любимую. Она умерла у меня на руках, и тогда я поклялся, что никто не зайдет ко мне в сердце больше. Никогда не буду я так беден, как был тогда... Я поклялся не привязываться, и я верил себе. Но потом появился ты! Умный, расторопный мальчишка! Проник ко мне в душу, растопил меня, и я сражен, и я...       Он не договорил: жгучие слезы душили его, и вдруг Вазили ощутил, как с двух сторон обнимают его. Радомир и Тодорка обнимали его, даря ему странное тепло, даря ему то, что он совсем забыл, и снова слезы продолжали его душить, и ему становилось так нелепо, так хорошо...       — Учитель, вы заменили мне отца. Я никогда не знал никого, кто был бы так добр со мной. Вы были добры ко мне, не спорьте. Я бесконечно вам благодарен.       — Вы помогли мне и спасли своим искусством мою матушку. Вы помогли рукам моего мужа стать целебными. Вы лучший лекарь для двора, но беднякам тоже нужна помощь. Неужели не уживутся в одном городе двое? Неужели вы хотите мстить тому, кто любит вас и почитает, Вазили?       Он долго молчал, и чувство, давно забытое и, пылало в его груди, и ничего не сказал он им в тот вечер, но только никогда больше лекарь Вазили не был несчастен и одинок. Были подле него Радомир и Тодорка, а когда родились у них дети, страшный и мрачный человек в черном, как его звали, стал с ними возиться, и обожали они своего дедушку, и никто не мог усомниться в его любви к этим детям.