Мой грех, моя душа

      Сколько несчастий может свалиться на голову ни с того ни с сего? И Сонхва даже не может назвать это проблемами или трудностями, ведь они не имеют решений, а выход есть только один — в окно. Но Пак слишком стабилен морально для такого и не слишком, чтобы продолжать терпеть мужа. Джонхан — его истинный, с которым отношения в последнее время не складываются абсолютно. В этом нет его вины, но омега слишком болезненно реагирует на холод и грубость Сонхва. Оно и ясно, ведь Джонхан совсем этого не заслужил. Пак никогда не признавался в любви и просто уважал своего омегу, оставаясь с ним в ровных отношениях. Они идеально подходят друг другу, но истинность — не залог любви. Несмотря на то, что раньше у них было отличное взаимопонимание и теплота, то сейчас ничего. Для Джонхана эта необоснованная смена поведения оскорбительна и обидна. А Сонхва жаль, ведь он ничего не может поделать. Просто не справляется с собственным «я», с собственным «альфой», с каждым днем разрушаясь всё сильнее.       А виной всему их общий подросший сын, запах которого раскрылся совсем недавно. Позже, чем у других, но оказался абсолютно прекрасным. Самым лучшим, что Сонхва слышал в своей жизни. Нежная магнолия и роза царят цветущим садом вокруг омеги, но не правят им. Третьей нотой, от самого Сонхва, Ёсану достался терпкий древесный аромат. И этот цветочный запах с горчинкой и характером перевернул жизнь Пака с ног на голову. Он влюбился в своего сына самым худшим образом. Отвратительным. Ужасным. Неправильным.       И как же тяжело стало жить, когда собственные чувства душат. Беспощадно и так сильно, что жизнь делится на «до» и «после». Для Пака это большой стресс, ведь ему даже думать о Ёсане в таком ключе стыдно и страшно. И в первую очередь не из-за общественного порицания, а собственных моральных устоев и норм.       Но возможно ли не смотреть на искрящегося, прелестного Ёсана, что на заднем дворе ухаживает за своими собственными розовыми кустами? В пыли и под солнцем, сам, словно летний цветок, он пленил и убивал. Сонхва не знал, куда деться, если доводилось оставаться наедине с сыном или же наблюдать за ним. В какой-то момент, может, через полгода, он сдался, и разрешил себе смотреть. Просто любоваться своим ребенком, с отвращением к себе. Как тот играет в приставку, читает, делает уроки или же занимается простейшими домашними делами, помогая ему или Джонхану.       Первое время Ёсан спрашивал отца, в чём дело, не понимая его долгого и задумчивого взгляда. Не всегда даже тот отвечал сразу. Но каждый раз ответ был один: «ничего, не обращай внимания». Омега и перестал, если можно так сказать. Но теперь, встречаясь с Сонхва взглядом, он отвечал на него тем же. В шестнадцать лет он еще и подумать не мог, почему на него так смотрит альфа и всё, во что это вылилось для Ёсана, уметь смотреть в глаза и держать зрительный контакт.       Но как же у Сонхва билось сердце, когда в семнадцать омега начал терять детские черты. Это ярко осветилось тем, что он покрасился в светлый. Джонхан тогда ругался, потому что в школе за это влетит, а Пак не мог и слова вымолвить. Ведь с новым цветом волос он заметил, как заострились скулы и подбородок Ёсана, а взгляд стал абсолютно другим. Меланхоличность свойственна подросткам, но омега всё еще выглядел, как ангел, говорил, как ангел, однако, Пак считал его демонёнком. Нет, в нем не появилась грубость или агрессия, но глаза с поволокой в совокупности с безэмоциональностью, дерзость и юношеское бунтарство сделали жизнь Сонхва еще более невыносимой.       Его цветочный омега уходил вечерами гулять с подведенными тёмным глазами и возвращался с яркими губами. И как же сильно это врезалось в память Пака. Он не мог сконцентрироваться на обычных делах, ведь его мозг раз за разом продолжал воспроизводить острый и холодный взгляд омеги, обрамленный тёмно-коричневыми тенями. Сонхва запоминал каждую деталь, которой после себя добивал. Или же те самые красные губы. К его счастью, он практически не ощущал от сына чужих запахов и хотя бы имел счастье не сходить с ума от дикой ревности. Чужие поцелуи не худшее, что могло бы быть.       Худшим стало только излишне доверительное отношение Ёсана и очень размытые и, отчасти, стёртые личные границы. Омега вёл себя, как и обычно, но теперь на многие действия Пак смотрел сквозь призму своего отношения. Ёсан обнимает за шею и целует в щеку? Сонхва теряется, как школьник. Садится на колени или, того хуже, льнёт, рассказывая, как прошел день? И альфа не может сконцентрироваться на словах сына, внутренне паникуя от такой близости. Заваливается к отцу на диван спать в послеполуденное время, крепко того обнимая? В результате Пак не шевелится и не дремлет всё это время, пытаясь совладать с собственными мыслями. Но ведь для его мальчика это так обыденно, он точно так же общается и с Джонханом, только на коленях у того не сидит. А самое неприятное, что с возрастом это всё никуда не девается.       Становится только хуже, ведь, как Сонхва кажется, многие жесты Ёсана теряют невинность. Или только кажется? Хотя разбавляется все ухудшением характера омеги. Пак это скидывает на переходный возраст, что уже скоро должен закончиться. Но резкие перепады настроения становятся нормой.       Плохо только, что проводя так много времени в собственных грёзах об одном омеге, портились отношения с другим. Из-за нежелания доставлять сыну неудобства или дискомфорт, Пак многое сдерживал в себе, и, конечно, все невысказанные чувства перерождались деструктивными эмоциями, выливающимися на мужа. Сонхва искренне жаль, ведь он понимает весь свой конфликт, но ничего не может с ним сделать, срываясь на Джонхана. Хотя муж не из робкого десятка и не терпит подобного к себе, так что часто их ссоры перерастают в конфликты, а отношения становятся крайне нездоровыми.       Пак понимает, что возврата нет, когда во время секса с Джонханом начинает представлять Ёсана. У мужа просто-напросто похожий запах, и это не так трудно. Но как же после этого Сонхва себя ужасно чувствует. Альфа ощущает вину перед Джонханом, ведь тот на самом деле невообразимо прекрасен, хотя это перестает возбуждать от слова совсем. Пак целует красивые ключицы и шею своего омеги, и ощущает только отторжение до тех пор, пока не представит Ёсана.       К этому и приходит их семейная жизнь спустя почти двадцать лет брака. Ссоры, бурные примирения, еще более сильные ссоры и еще более отчаянные примирения. Круг замыкается, разве что с каждым разом эмоциональные качели взлетают сильнее, и каждый раз Сонхва кажется, что теперь-то он точно не выживет.       Сегодня, например, Пак особо сильно испытывает эмоциональное выгорание и просто не находит сил выслушать Джонхана. Он не хочет с ним даже говорить, и просит оставить в покое, на что омега начинает злиться и обижаться. Как и обычно, слово за слово, и вот они уже ругаются на повышенных тонах. Джонхан рвёт и мечет, пытаясь докричаться, а Сонхва просто отвечает встречной агрессией.       — К чёрту тебя, — зло рявкает омега со слезами на глазах и забирает ключи, как ураган вылетая из дома. — Даже не пиши мне до понедельника, я к родителям.       — Прекрасно, — бросает в след Пак и опускается на диван, вздрагивая от хлопающей двери. Он устало трёт переносицу. Из тоскливого состояния в агрессивное перейти удается словно по щелчку пальца, а вот обратно — нет.       Сонхва из всех сил старается привести чувства в порядок и унять раздражение, но безрезультатно. Дверь снова хлопает, и он вздыхает, ибо по манере это вернулся Джонхан. Но, подняв глаза, Пак встречается взглядом с сыном, что даже не задерживается и ничего не говорит. Только стремительно проходит мимо и взбегает по лестнице на второй этаж.       Нет, а Ёсану-то он что уже успел сделать? Пак шумно выдыхает и скрещивает руки на груди, закусывая губу. Сын никогда себя так не ведет и хотя бы здоровается по возвращении домой. Но сейчас, когда он просто пробежал мимо, Сонхва искренне не понимает, что не так. Он всегда ласков и добр к сыну. Видит бог, Пак правда старается быть хорошим отцом для своего мальчика. Но что не так?       Подождав около пятнадцати минут, Сонхва поднимается и идет в комнату Ёсана. Раз тот за это время не спустился, можно и не ждать.       — Малыш? — альфа стучит и замирает перед дверью. Не дождавшись ответа, он стучит снова. — Я войду?       Молчание — знак согласия. Раз омега не против, то можно. Пак тихонько открывает дверь и заходит. Он принюхивается и выдыхает через рот цветочный кисло-сладкий запах, что сразу будто прилипает изнутри и оседает в легких. Взгляд падает на Ёсана, что лежит без одежды на своей кровати только после душа и тяжело дышит. Разве что на бедра накинуто одеяло. Солнце золотого часа вечером так нежно ложится на спину и светлые волосы его мальчика.       — Котенок, как ты себя чувствуешь? — он подходит и садится на край кровати, прекрасно понимая, что у Ёсана началась течка. — Тебе что-нибудь принести?       — Ничего не надо, — тихо откликается тот и переворачивается на спину. Омега закрывает лицо руками и глубоко вдыхает, сразу об этом жалея. Запах альфы рядом делает больно и заставляет возбуждение нахлынуть с новой силой.       — Уверен? — Сонхва касается его жёстких блондинистых волос и вскидывает бровь, когда Ёсан отбивает его руку и тут же испуганно смотрит.       — Уверен.       Пак не отводит руку, а напротив касается снова и убирает прилипшие к поту на лбу пряди сына. Как же его мальчик прекрасен. Он ласково переводит ладонь на щеку, после чего поднимается.       — Тогда, я пойду, зови, если что.       — Нет, подожди, — Ёсан хватает альфу за руку и заставляет сесть обратно. Он в абсолютном смятении и сам себе не ответит на вопрос, почему не дал отцу уйти.       — Что такое?       — Меня тошнит, — выдыхает омега и смотрит из-под ресниц, продолжая вдыхать запах Сонхва и плыть от него.       — Боже, котёнок, может, тебе воды принести? Или окно открыть?       — Меня тошнит от твоего запаха.       Пак молчит, и даже не знает, что ответить. Он просто смотрит Ёсану в глаза и находится в лёгком шоке. Это грубо.       — Меня тошнит от твоего голоса, тошнит от твоего лица, тошнит от твоих решений, тошнит от твоего имени, тошнит от твоей радости, тошнит от твоей боли после ссор с папой, тошнит от твоего давления, — на одном дыхании проговаривает омега и, вопреки словам, крепче вцепляется в руку альфы, всхлипывая. Ёсану правда тяжело сейчас ощущать чужой запах и понимать, что он хочет, чтобы к нему прикоснулся собственный отец. Это кажется таким противоестественным, что Пак одновременно сейчас и раздражает, и кажется божеством.       А у Сонхва внутри всё бьётся на мелкие осколки от этих слов. Неужели он всё-таки доставил сыну неудобства и стал ему противен?       — О чём ты? — взгляд альфы тёмный, но ничего не выражает.       — О том, что ты постоянно пожираешь меня взглядом. Касаешься и гладишь меня не так, как другие. Тебя часто ведёт от моего запаха, и ты с этим ничего не делаешь, — Ёсан сейчас боится себя же, потому что если бы не неустойчивое моральное состояние из-за течки, он бы никогда не высказал отцу о том, что находит его поведение странным.       — Я, — Пак переводит взгляд в стену и запинается. Это всё как снег на голову. — Почему твое поведение никак не изменилось, и сейчас ты не отпускаешь мою руку?       — Потому что я хочу, чтобы ты погладил меня еще раз так же.       — Что?       — По щеке, как ты только что это сделал.       — Так? — Пак снова кладет руку на щеку Ёсана и замирает.       Омега проводит языком по большому пальцу, глядя прямо в глаза отцу, и ждет реакции. Ее не следует, потому что Сонхва просто не знает, как реагировать. Внутренний альфа начинает метаться и требовать, пока здравомыслие пытается все уладить. Все становится критически плохо, когда Ёсан берет отца за запястье и еще раз мажет языком по его большому пальцу, после чего обхватывает губами. Пак хочет одернуть руку, но омега не позволяет. Только начинает посасывать палец, продолжая смотреть в глаза из-под ресниц.       — Малыш, что ты делаешь? — на выдохе произносит альфа, абсолютно не понимая своего мальчика. — Ёсан, отдай руку.       Сонхва снова старается аккуратно одернуть руку, но вместо того, чтобы отпустить, омега начинает двигать головой и ласкать языком. Это выглядит слишком развратно, а шансов угомонить свою фантазию и не представлять язычок сына на собственном члене — нет. Только этого сейчас Паку не хватало. Ему и так тяжело находиться с Ёсаном наедине, а он еще и такое творит. Главное держать себя в руках. Альфа с силой сжимает вторую руку в кулак, впиваясь ногтями в собственную ладонь, чтобы хоть небольшой болью отвлечь себя.       — Ты должен прекратить, — хмурится Сонхва и просто смотрит перед собой стеклянными глазами.       — Почему? — облизывается омега, выпуская палец изо рта и укладывает руку отца чуть ниже, на оголенную ключицу и плечо, но не отпуская его запястье.       — Потому что это неправильно.       — Потому что ты боишься не сдержаться и вставить собственному сыну?       Сонхва эти слова окатывают, как ледяной водой. Он резко переводит взгляд на омегу и встречается глазами со смеющимся взглядом. Ёсан вытягивает из-под одеяла одну ногу и закидывает ее на бедра отца, что сидит к нему боком. Он ерзает и трепещет, чувствуя, как сжимается рука почти у шеи.       — Малыш, ты ведешь себя слишком странно. Нам нужно будет потом это обсудить.       — А я бы хотел.       Омега волнуется, но течка, жуткое возбуждение, болезненная потребность в альфе и нездоровое влечение к собственному отцу толкают на подобное.       А Сонхва и не выдерживает, он все-таки одёргивает руку и упирается ей в кровать. Второй же берет сына под колено и приподнимает его ногу, сразу после нависая над ним сверху. Атмосфера накаляется до предела, а Ёсан течет ещё сильнее от такой близости отца. Он смотрит Паку в глаза, не понимая, чего в итоге хочет и точно ли стоит сейчас это делать. И вместе с тем по тяжёлому тёмному взгляду отца кажется, что уже не отвертеться.       — Неистовый зверь, мой повелитель, — омега напевает тихо, хрипло и низко, рассматривая лицо Сонхва и невесомо касается его скулы подушечками пальцев. Он считает отца идеальным, и судорожно выдыхает. — Моя колыбель — твоя обитель. И ты уже решил, что будешь делать всё наверняка?       Альфа медлит, окончательно ломаясь перед собственными желаниями и Ёсаном. Немного времени уходит на то, чтобы Сонхва сам себе ответил «да, я боюсь не сдержаться и вставить собственному сыну». Как только этот ответ получен, Пак накрывает губы сына своими. Он целует тягуче-медленно и напористо, сразу углубляя. И омега тут же отзывчиво размыкает губы, принимая язык.       Ёсан не был уверен, что ему не будет мерзко целовать собственного отца, но он не думал, что это будет так невероятно приятно и горячо. Что у одного, что у другого внутри все полыхает, и шансов спастись уже нет.       Сонхва скидывает одеяло сына на пол и продолжает мокрый поцелуй до тех пор, пока Ёсан не стонет отзывчиво прямо в губы. Из-за этого Пак покрывается мелкой дрожью, а член отдает болезненным возбуждением. Ему уже хочется кончить от одного только вида и стонов омеги, но нет. Чтобы немного остыть, Сонхва отстраняется и выпрямляется. Он переворачивает Ёсана на живот и разводит его ноги. Омега смущенно скулит, но делает то, что хочет отец. В другое бы время он смутился такого открытого положения, но сейчас все слишком тянет от перевозбуждения. Пак поднимает бедра своего мальчика и облизывается. Какой же Ёсан красивый. Его внутренние стороны бедер блестят от естественной смазки, а сам он, хоть и начинает становиться более мужественным, с широкими плечами и крепкими бедрами, но всё равно остается таким хрупким. Кажется, что надави сильнее, и сломается.       Альфа неторопливо разводит ягодицы и припадает губами. Омегу бьет дрожь от ощущения горячего языка там, и он протяжно стонет. Это настолько смущает, что Сонхва приходится просить не сжиматься и не нервничать. Ласковый успокаивающий голос в совокупности с сильными ладонями на ягодицах немного помогают. Ёсан расслабляется и сжимает пальцами подушку, роняя стоны от всего того, что делает языком альфа. Но когда тот проникает им внутрь, омега прогибается, сильнее краснея.       А Пак и не думал, что когда-нибудь сможет попробовать Ёсана на вкус. Кто бы знал, как сильно и болезненно у него сейчас стоит и как он сдерживается, чтобы просто не войти. Он абсолютно не торопится, вопреки собственным желаниям, ведь самое главное, сделать хорошо своему мальчику. Пусть и хочется его беспощадно растерзать. Нельзя.       — Малыш, у тебя есть смазка?       Омега закусывает губу и прячет лицо в подушке, когда достает из-под нее полную наполовину бутылочку и протягивает Сонхва. Всё-таки даже удовлетворить себя без нее слишком сложно.       — Чудно. А теперь положи свои ручки на ягодицы и разведи их, — Пак приподнимается и не может сдержать улыбки, видя, как покорно всё делает Ёсан. Он продолжает прятать лицо в подушке, но выполняет просьбу, за что Сонхва не может не похвалить. — Хороший мальчик.       Альфа начинает с одного пальца. Конечно, тело омеги очень податливое в течку, но навредить Пак не может. Перед ним самое ценное, что есть в его жизни, и он постарается быть ласковым. Тем более, что это первый раз для его сына. Первый ли?       — Малыш, это твой первый раз? — Сонхва добавляет еще один и не может убрать улыбку с лица. Рассматривая Ёсана сверху и наблюдая за каждой его реакцией, ему так нравится, как тот вздрагивает и стонет.       — Да, — всхлипывает омега и только сейчас понимает, что отдаёт отцу невинность. Снова становится волнительно и немного страшно, но низ живота настолько скручивает возбуждением, что он и не подумает останавливать. Наоборот, мог бы только поторопить, потому что внутри будто всё горит и требует альфу, но делать этого не будет.       От трёх пальцев становится дискомфортно, и Сонхва изводится, но тратит на подготовку своего мальчика достаточно времени. На Ёсана дышать страшно, от того, какой он всё еще тонкий. Но, как только Паку кажется, что омега подготовлен достаточно, и его стоны перестали быть болезненными, он вынимает пальцы и снова переворачивает на спину.       Сонхва выдыхает и только сейчас скидывает с себя свитер и расстёгивает ремень. Он волнуется не меньше, и готов в любой момент остановиться, но Ёсан только шире разводит ноги и прячет глаза в сгибе локтя от смущения. Альфа приспускает брюки и смазывает себя, пристраиваясь удобнее.       — Малыш, никогда и ни с кем не занимайся незащищённым сексом.       — Очень своевременно.       Омега закусывает губу и внутренне трепещет, когда чувствует, как альфа приставляет головку ко входу. Пак вводит её очень медленно и плавно, и Ёсан сжимает простынь в руках, а на уголках глаз появляются слезы. Он хочет отстраниться от этого дискомфорта и тянущей боли, но Сонхва кладёт руки на талию, и с силой входит до упора.       Вскрикнув, омега выгибается и вцепляется пальцами в руки отца на своей талии. С одной стороны, сейчас ему больно, а с другой стороны чувство, будто он наконец получает то, что требовалось. Пак замирает и не двигается, позволяя своему мальчику привыкнуть и успокоиться, потому что сейчас Ёсан судорожно и рвано дышит и с силой сжимает его запястья. Альфа нависает сверху и шепчет успокаивающие слова, одновременно с тем мимолётно целуя родные губы. Ёсану это нравится, но во рту так сухо после стольких стонов и дыхания не через нос, что он обнимает отца за шею и в один момент впивается в его губы, с удовлетворением сразу получая углублённый поцелуй.       Ёсан всегда боялся собственных мыслей и своего интереса к отцу, а представляя подобные сцены на ночь, он не мог себе ответить, понравилось бы ему такое в жизни. Но оказывается, в руках Сонхва настолько комфортно и приятно, что сейчас он ни разу не жалеет о происходящем.       Постепенно боль уходит, и омега ведет бедрами. Пак начинает медленно и осторожно двигаться и кто бы мог подумать, что стоны в поцелуй от первых толчков будут такими потрясающими. Как же Сонхва сносит крышу от Ёсана и каких усилий ему стоит не сорваться. Он приподнимается и снова укладывает руки на тазобедренные кости омеги, постепенно начиная увеличивать темп.       Одно дело представлять Ёсана, а другое в действительности брать его. Пак не верит собственному горю, глядя, как он входит в своего мальчика и как тот отзывчиво стонет, принимая. У обоих сейчас жизнь снова разделяется на «до» и «после». И оба не понимают, как после этого всего им жить с другими. Джонхан никогда не вызывал в Сонхва столько эмоций и удовольствия, сколько сейчас Ёсан. А омега просто считает своего отца идеалом и стремится найти похожего альфу, опасаясь, что никто не подойдет по такому высокому запросу.       Но тем не менее, Пак не выдерживает и срывается на быстрый и жесткий темп. Он подается вперёд и упирается руками в кровать по обе стороны от Ёсана, начиная безжалостно втрахивать в матрас. Для омеги этот резкий переход то, к чему он был готов морально, зная темперамент отца, но он не ожидал, что сильные толчки окажутся настолько приятны. Ёсан снова выгибается и неосознанно царапает плечи альфы, вообще никак не сдерживаясь в стонах или всхлипах, и это добивает Пака окончательно. Вся ситуация — нереалистична, этого не могло произойти. Но тем не менее он грубо вбивается в собственного сына, и тот сквозь стоны просит «еще».       Ёсан кончает раньше с немым вскриком, и заламывает брови. Ему кажется, что эти секунды — лучшее, что случалось с ним в жизни. Оргазм, полученный из-за другого человека и рядом не стоял с самоудовлетворением, и омега жмурится, даже не замечая последних толчков Пака. Его тело настолько счастливо в этот короткий промежуток, что кажется, будто мир перестаёт существовать. Всё восприятие сужается до собственных ощущений и Сонхва над ним.       Альфа же выходит, чувствуя собственное приближение и заканчивает рукой, кончая Ёсану между ягодиц.       Оба тяжело дышат и отходят не сразу. Какое-то время омега еще сжимает плечи отца в объятиях, пока Сонхва утыкается лбом в плечо. Альфа успокаивается только сейчас и наконец делает то, что хотел с самого начала: лениво целует плечи и шею своего мальчика. В процессе не хотел — боялся оставить след. Но теперь он вымещает всю нежность и чувства к омеге, наконец, не смущаясь их и демонстрируя без зазрения совести.       А Ёсан думает о том, что сколько бы он ни пытался общаться с другими альфами, ему было противно даже когда его брали за руку. А сейчас он ощущает, как по шее скользит язык отца, а между ягодиц стекает его сперма, и это не то что не противно. Этого хочется еще. Еще больше близости, секса и семени. И желательно внутрь. Омега жмурится, но не может выкинуть из головы то, как сильно хочется ощутить горячую вязкую жидкость внутри. Но сейчас они без защиты и никак не получится. Зато получится просто еще раз пережить всё это. Наверное.       — Отец?       — Да?       — Ты только что сломал меня, — Ёсан тихо выдыхает и обнимает Сонхва за шею. Он нежно целует альфу в скулу и под ушком, и мажет языком по мочке уха, после чего подхватывает ее зубами.       А Сонхва не знает, что ответить. Извиниться? Ему не жаль. Ответить, что Ёсан был не против? Это безответственно. Согласиться? Возможно, но безнравственно. Хотя о какой нравственности может идти речь в их ситуации? Паку тоскливо и одновременно нет, что это всё случилось. Он приподнимается и встречается с Ёсаном взглядом.       — Мой грех, — он коротко целует его губы и сразу отстраняется.       — Моя душа, — отвечает омега и зарывается пальцами в волосы, с теплом и волнением глядя отцу в глаза. — Хочу еще.