Портрет монстра

***

— Расскажи, как тебе это? — густым шёпотом на ухо и холодными пальцами по обнажённым предплечьям. Сыльги дрожит от смешанного ощущения страха, неясного удовольствия и совсем лёгкой боли от царапин, оставленных острыми ногтями. Свет софитов слепит глаза, не давая рассмотреть почти ничего, кроме ярко-аляпистых пятен по разрисованным граффити стенам клуба и Айрин, стоящей напротив и так близко, что её дыхание, отдающее совсем едва алкоголем, почти оседает на губах плотным и крепким слоем, который только зубами и ногтями отодрать. — Станцуй для меня. Джухён улыбается так, что становится не по себе. Такая её улыбка пробирает до колючих-колючих мурашек по спине, рукам и шее, она пробирается под короткую юбку и топ, заставляет смущаться, но Сыльги не против такого расклада. Она спускает с плеч лёгкую накидку и поворачивается к своей онни спиной, позволяя рассматривать себя. Она любит танцевать и дразнить Айрин, потому что ей доставляет это настоящее удовольствие. Обе драчливые и задиристые, словно сёстры-близнецы, они вкладывают в любой танец всю душу, готовые потом свалиться от усталости где-нибудь за сценой, под столиками, и целоваться долго и тягуче, пока не заболят кровоточащие губы, пока не перехватит дыхание и не помутнеет от алкоголя сознание. В такие моменты в них обеих просыпаются маленькие монстры, которых боятся они сами. Но эти монстры тянут к себе, они желанны, непредсказуемы и прекрасны, они чаруют и завораживают, не позволяя отвести взгляд. Это вставляет покруче, чем от литра текилы и удара в морду какому-нибудь особо распускающему руки парню. Никто, кроме них самих, не может касаться их тел, целовать и ласкать друг друга. От одного до семи. Джухён считает тягуче и медленно, комментируя каждый необычно-неправильный и изломанный жест, завораживающий по-своему. Она покачивает высоким бокалом в такт движений стройных, но крепких танцевальных бёдер Сыльги, почти легко попадающих в бит очередной поставленной диджеем песни. Она танцует одна, но вокруг неё, лаская плечи, шею, бёдра почти невесомыми касаниями, вьётся вторая тень. Софиты меркнут, гаснут и загораются снова один за другим, создавая нереальную игру теней, разбрасывая вокруг себя словно плотное туманное облако, постепенно темнеющее, обретающее очертания. И всё теряет окраску, сменяясь чередой совершенно других разноцветных картинок. — Ты боишься монстров, дорогая? — белое платье и вьющиеся локоны, разложенные по плечам, это уже совсем не то. Привычное и правильное, но такое же близкое и опасное. — Загляни под кровать, там никого нет. Ты всё равно боишься? Я слышу стук твоего сердечка, не нужно обманывать меня. — Я не обманываю, я не боюсь, — в воздухе лязгают лезвиями большие ножницы, обрезанный листок бумаги с тихим хрустом сминается и падает на тёмно-синее покрывало. Кровати — изголовье к изголовью — застелены аккуратно и совсем не смяты, словно на них никто не спал уже как минимум неделю. — Ты как привидение, стоишь по ночам у кровати. Меня это пугает. — Бойся меня, — пухлые губы трогает усмешка. — Я ведь тоже монстр. Думай обо мне, вспоминай обо мне, не забывай меня. Мне это нужно. — Зачем? — Затем, что я люблю тебя. Руки ложатся на узкую талию, чужие бёдра притираются в танце к собственным. Сыльги открывает глаза и поворачивает голову вбок, встречаясь взглядом со взглядом абсолютно тёмных глаз Айрин. Они темны и в жизни, когда им не нужно прятаться и бояться, но в неверном свете софитов, каждые несколько секунд сменяющемся на другой, они буквально чёрные, такие бездонные, что от одного только взгляда всё тело словно обволакивает вязкой темнотой, кружа и ворожа голову, затягивая в самое пекло. Губы обжигает жаром поцелуя, и Сыльги снова теряется в ощущениях. Холодные руки на обнажённой талии, горячие губы, перешедшие мелкими поцелуями на шею. Это создаёт некий диссонанс, от которого по телу бегут мурашки и перехватывает дыхание, но это нравится им обеим. Айрин — чувствовать свою безграничную власть над младшей, Сыльги — находиться в этой власти, подчиняться, бояться, быть рядом. Быть с Айрин — равно тому, чтобы ходить по лезвию бритвы. Так же опасно и одновременно захватывающе. И если есть ад на земле — то имя этому аду Бэ Джухён. Они снова теряются, обнажая клыки своих монстров и почти впиваясь друг другу в глотки. Маска, лишь на секунду скрывшая лицо, трескается и обваливается с бледной кожи, унося вместе с собой окровавленные клыки и оставляя только четыре маленькие ранки на чужом плече. Густая кровь течёт по светлому рукаву блузки, но Айрин улыбается этой боли, пачкая пальцы и касаясь щеки Сыльги, чтобы оставить на ней две кровавые полоски. Дополнить портрет своего личного маленького монстра. Этому монстру к лицу даже её собственная кровь. Не может не радовать. Кан открывает глаза от холодного колючего ветра, пронизывающего продрогшее тело насквозь. Кожа и белое платье посерели от осевшего на неё светло-серого пепла, оставшегося от уже отшумевшего пожара, сожравшего особняк, в котором они жили, и всех их близких, волосы слиплись от грязи. Она сидит на холодной земле, потирая холодными ладонями озябшие плечи, но не пытается согреться, лишь смотрит на пепелище того, что лишь вчера вечером было их милым домом. Сыльги надеялась, что она умрёт в этом адском пламени, ставшем могилой, но лишь ещё больше разозлила самого настоящего и самого главного монстра в своей жизни. — Ты невозможна, — Кан усмехается, поднимаясь на ноги и отряхивая грязное платье. Джухён стоит за её спиной и она это знает. — Ты не избавишься от меня, не убежишь, ты обречена на меня, — Джухён улыбается одними лишь глазами, а на лице маска. — Я всегда буду существовать, просто смирись с этим. Сыльги знает это, её это раздражает. Поэтому кожу под рукавом платья холодит тонкое лезвие ножика, вытащенного из-под подушки старшей этой ночью. Джухён нельзя убить, от неё нельзя избавиться, она как фантом — всегда появляется рядом, следует тенью, не отстаёт, не уходит. И единственный способ избавиться от неё — лишить жизни себя, навечно избавиться от этого идеального кошмара. И в этот раз Кан будет играть по своим правилам. — Не отставай. От одного до семи. Музыка крепким битом снова долбит в голову, опьяняя разум и отравляя только вернувшееся в норму сознание. Это игра, переросшая в пытку. В этом больше нет ничего захватывающего. Айрин и Сыльги просто пытаются взять друг друга на слабо, потому что это их последняя ночь. Теперь это знают они обе. Снова губы к губам, бёдра к бёдрам, ладони к ладоням. Тело к телу. Монстр к монстру. — И ты всё ещё боишься меня? Я никогда не хотела тебе зла, дорогая. — Ты — мой самый главный кошмар. Я ненавижу, но люблю тебя. Ты невозможна, мисс. — Я знаю, но и ты не мечта, дорогая. Быть с Айрин — словно пожар. Он разгорается от любой мелочи, от любого брошенного вскользь слова, от любого не такого взгляда. Это невозможно контролировать или остановить, ты либо сопротивляешься этому из последних сил, не давая завладеть собой, либо поддаёшься, и оно поглощает тебя всего, целиком и без остатка, погружает в хаос, даря тепло. Тепло струится по бледным запястьям, бьёт ощутимым металлическим запахом в нос, течёт по локтям и капает на тёмный танцпол, мешаясь с плевками, окурками и пролитым алкоголем. И руки окрашиваются в алый, а губы снова ломаются в ненавистной любимой улыбке. Только человек, которому она адресована, уже не увидит её. Лучше убить человека, чем сделать его рабом своих желаний. Можно убить человека, внутри которого сидит монстр, но этот монстр будет жить вечно, только уже в другом человеке. Это аксиома. От одного до семи. От поколения к поколению. — Прощай, моя дорогая мисс, — шепчет Джухён, переступая иссохшее и бескровное тело Сыльги со вскрытыми венами и разорванной до гортани шеей, пачкая в крови белое платье, сменяющееся тёмной юбкой в пол, и уходит с территории пепелища, а за спиной хлопает закрывшаяся дверь клуба. И Айрин оказывается в серости подступающего утра. Её монстры свободны.