Когда выдирают с корнем

      Серая больница.       Одинокие палаты.       Глубокая ночь.       Кит до сих пор не может поверить в сказанное парой часов назад Лэнсом, да и никогда не верил никому на слова, пока не видел все собственными глазами. Но что-то внутри подсказывало — стоит поторопиться — и он торопился. С шага перешел на более быстрый, а потом — на размашистый бег. Проходящие мимо медсестры что-то кричали вслед о том, что по коридорам нельзя носиться, сломя голову, но Кит всегда нарушал все установленные общественной нормой правила. И сейчас он даже не чувствует угрызения совести, напротив — сам грызет её, заставляя сжаться в комок в углу прогнившей за годы души.       Реанимация уже перед глазами и Кит врывается за порог, обегая взглядом малость обшарпанные двери отдельных палат. Вокруг тишина, но парню кажется, что он отчетливо слышит размеренный писк за предпоследней дверью коридора, и садится напротив нее под мигающий свет лампы. Его сердце стучит уже в горле и Кит готов прямо сейчас поверить в Бога, чтобы помолить его о пощаде и сохранении жизни. Пусть Широ хотя бы впадет в кому, но будет жить. Пожалуйста…       Когане уже начинает дрожать от безысходности. За время ожидания он успел исцарапать все пальцы и закусать губы, щеки изнутри до крови.       Тут дверь открывается. Кит слышит глухой продолжительный писк кардиограммы и надеется, что это звенит в его голове. Не поднимаясь, тот спрашивает:       — Он… жив?..       — Мне очень жаль. Мы сделали все, что было в наших силах. Травма в последствии той страшной аварии очень серьезная, у этого молодого человека был процентный шанс на выживание. Глубоко соболезнуем Вам…       Дальше Кит не слушал, точнее, не хотел слушать. В голове всё ещё звенело, а он всё ещё не верил. Кит знает его так хорошо. Слишком хорошо. Широ не мог так просто умереть. Он не… мёртв.       Осознание свалилось на его голову с самого потолка. Вокруг краски словно поблекли, а и без того серая больница казалась еще более потемневшей. У Кита изнутри будто что-то с силой выдрали. Что-то такое родное, приевшееся, что-то, что он впитал в себя, врастил, что-то, что стало частью его жизни и его самого. Теперь там осталась сплошная пустота: непроглядная бездна вселенского отчаяния, которую ничто не могло заполнить. Теперь уже ничто.       Когане не знает, сколько еще просидел в таком положении со стеклянными глазами, словно у бездушной куклы, но он очнулся от громкого воя мамы Широ. Она отрицала потерю сына. Кит отрицал жизнь без него.       Всю энергию, которую питал навсегда в памяти исчезнувший звонкий смех, кто-то высосал из парня. Тому ничего не оставалось, кроме как пойти домой в полном одиночестве. В одиночестве, от которого он когда-то сбежал и прятался в чужих объятиях ставших родными рук.       Начавшийся дождь шил косыми стежками пеленки новорожденным окнам, а Кит чувствовал, как смерть проходит сквозь него. Холодно.       Все такой же серый дом, в который он не хотел возвращаться, поприветствовал его нерадушно. Весь хлам Когане так и не удосужился убрать, а футболка Широ, которая еще вчера была на нем, грустно валяется на письменном столе Кита. Он берет её в руки, а в нос отдает запах тысячного одеколона, смешанный с запахом его шампуня и естественной кожей Такаши, напоминающим ему крепкий кофе и горький шоколад на остановке у старой заправки. Вжавшись в нее носом, Кит отчетливо вспоминает тепло любимых рук и осознает, что по телу бегут мурашки от холода. Снова холод.       Кит ненавидит холод. Никогда не любил зиму и снег.       С Широ было тепло.       Было.       Больше не будет.       Никогда. Лишь в приятных воспоминаниях прошедших лет, которые они делили вместе.       Одиночество Кит тоже на самом деле не любил. Теперь оно окутывало его в своих успокаивающих объятиях. Но Кит не мог успокоиться.       Ему на миг показалось, что дверь хлопнула с радостным и беспечным «Детка!», но он уже сходит с ума от тоски. Так больно, что нет сил, чтобы плакать и голоса, чтобы кричать. Кусок в рот не лезет. Вода кажется безвкусной. Стены, в которых он живет около семи лет — чужими. И снова холодно. Надо бы закрыть окно…       Ночью Кит забирается в постель и ждёт Широ, хотя отдаленно понимает, что тот не придёт. Он не засыпает, всё ещё ждёт. Час. Второй. Третий. Широ так и не приходит и Киту хочется ему позвонить, но рука отказывается подниматься и тянуться к телефону.       А Широ всё нет и нет.       Футболка продолжает лежать на письменном столе и она сейчас здесь — самая любимая вещь Кита. Широ всё ещё нет.       «Ну когда же ты явишься?» — Думается ему.       «Никогда.» — Раздается в подсознании ответ.       Никогда.       Осознание падает с новой силой с потолка посеревшего неба и Кит не чувствует, как соленые дорожки сами несутся по коже, горячо разрывая её нежные ткани. Кит опять дрожит, но не может понять от чего — от гребаного холода или боли потери? Кажется, от всего сразу.       Он судорожно выдыхает и обнимает одеяло, не переставая содрогаться в предсмертной агонии его разрывающегося на куски сердца, а хриплый вой сдерживать не получается. Черные волосы липнут к красному лицу, а тоска заседает в самом горле, преграждая путь воздуху. Он задыхается, захлебывается слезами, кричит раненым зверем и не может ничего сделать, ненавидя себя за это и весь мир вдобавок.       Но он никогда бы не смог заставить себя ненавидеть чертового Такаши Широгане.       Широ так и не приходит его успокоить, как делал это всегда, а Киту опять холодно.       Он знал его слишком хорошо.