Среди тысячи звёзд

Всегда кажется, что нас любят за то, что мы хороши. А не догадываемся, что любят нас оттого, что хороши те, кто нас любит. Л. Толстой

      Леди Эстель почти не спала, напряжённо работая все эти дни. Белки её глаз теперь почти сливались со зрачками цвета чайной розы из-за бессонных ночей и выплаканных слёз, особенно похожих на солёные капли дождя. Рой — теперь он намного чаще находился подле своей госпожи — стал замечать, что её сияющий взгляд, в котором можно было разглядеть настоящие звёзды, стал тускнеть, а прекрасные глаза становились всё более безжизненными. Он начал скучать по прежней леди Эстель, освещающей всех присутствующих сиянием своей улыбки.       Госпожа всегда казалась настоящей девушкой-праздником — доброй, умной, милой, сострадательной. Но она никогда не была слабохарактерной: все, кто были с ней близко знакомы, поражались её силе духа. Рой даже не представлял, что их миледи может быть такой. Потерянной, мрачной, опечаленной — всё это ещё недавно было совсем не про неё. Такой её видели лишь однажды, после похищения мага. Сейчас казалось, будто она в одно мгновение лишилась чего-то неуловимо важного и светлого в своей жизни. Чего-то, что всегда, в любых обстоятельствах придавало ей сил. И это лишение приносило госпоже одни только невыносимые мучения и страдания.       Рой мог лишь догадываться, что причиной для такой глубокой меланхолии леди Эстель стал уход Амеля от неё и герцога. Рыцарь всегда подозревал, что Эстраду и миледи связывало какое-то особенное и прекрасное чувство, особенная форма привязанности друг к другу, когда без этого самого человека рядом начинаешь неосознанно ощущать безумную тоску и пустоту на душе. Леди Эстель всегда неуловимо и незримо для себя самой выделяла его среди прочих, значительно больше переживала именно за него, испытывала к нему что-то намного более тёплое и светлое — солнечное. Казалось, она почти легко приняла его тёмную сторону, что он так тщательно скрывал от своей милой госпожи.       Иногда Рой с ноткой раздражения ловил себя на мысли, что миледи с такой почти что яростью ревнует Амеля Эстраду к другим девушкам. Она даже спросила у Элен, встречается ли он с кем-то. На самом деле, само предположение о подобном уже звучало просто глупо. Леди Эстель всегда с особенным вниманием прислушивалась к этому высокородному невеже и желала оберегать — чуть ли не защищать! — его.       Рой не понимал этого нежного и тёплого, словно дыхание летнего вечера, отношения прекрасной миледи к такому грубому, жестокому и неконтролируемому человеку. Пожалуй, именно поэтому он показал госпоже, как Эстрада тренирует новичков «Чёрных волков». А она… Она даже не разочаровалась в нём и всё так же была привязана к нему. Роя раздражало, что Амель постоянно ходил с таким видом, будто знает леди Эстель лучше всех. Он не понимал природу их эмоциональной связи и того, почему рядом с ними чувствуешь себя совершенно лишним, так, будто вмешиваешься во что-то неуловимо чудесное, нежное, высокое и прекрасное, как цветок загадочной орхидеи.       Рыцарь знал, что Амель Эстрада был первым, кроме семьи, кто поверил в леди Эстель, кто подарил ей надежду и веру в себя, кто помогал пройти через все жизненные трудности, разделяя их вместе со своей госпожой. Многие знали, как мастер умирает без миледи, которая стала лучиком света в его жизни, его почти что звездой, сияющей бесконечно красивым и чудесным белым светом луной. Амель Эстрада был из тех, что без колебания отдали бы жизнь ради безопасности леди Эстель. Лишь о ней одной он беспокоился так, что денно и нощно следил за её безопасностью. Кажется, она превращала его в более совершенную версию самого себя, даже не ведая об этом.       Часто возникало впечатление, будто они создали свой собственный волшебно-эфемерный мир, только для них двоих, где нет места для таких простых смертных, как Рой, Элен, Джин и прочие; даже для герцога и молодого господина эта хрупкая и ажурная, как и сама леди Эстель, дверца была закрыта, словно вход в таинственную Страну чудес. Вместе им было так хорошо, что они всё чаще пытались урвать свободную минутку, чтобы побыть наедине. Странно, но факт: никому даже не приходило в голову ничего дурного по поводу того, что высокородная леди, уже успевшая стать красивой девушкой, так часто остаётся одна с мужчиной, даром, что он её рыцарь. Что ж, каким грубым, невежественным и беспощадным ни был Амель Эстрада, никто не сомневался в его благородстве и чести (иначе не стал бы он рыцарем, не то что мастером), а о его верности леди Эстель и говорить нечего: у всех не было никаких сомнений в том, насколько безгранично он предан дому Кастиэло и своей милой госпоже, в частности.       Именно поэтому Рой искренне не понимал, что могло заставить командира покинуть миледи. Хотя он ни за что бы не признался в том, что именно помогло ему построить некие догадки. В ту звёздную, по-особенному сияющую синью ночь рыцарю отчего-то пришла в голову навязчивая идея прогуляться и собрать для Элен цветы (Богиня свидетель, это был единственный раз!), хотя он раньше ничего подобного и не делал. Рой надел своё полное рыцарское одеяние и вышел под лунный свет. Когда он приблизился к поляне, то увидел две знакомые фигуры, о чём-то говорившие.       — Потому что завтра я покину герцогство, — Рой с удивлением узнал голос Амеля и увидел рядом с ним леди Эстель, как всегда, призрачно красивую, в воздушном, летящем платье цвета летнего неба с прозрачной газовой накидкой.       Выражение её лица и закатных глаз казалось невероятно удивлённым и вместе с тем печальным. Золотистые, как шёлк, волосы миледи нежно струились и плавными волнами трепыхались в ночном прохладном ветерке и сверкали в томном свете серебристой луны. Она стояла, судорожно сжав руки на груди, и каждое движение её, каждый секундный жест выдавал в ней крайнее напряжение и неверие в осязаемость происходящего. На какую-то минуту, показавшуюся Рою целой вечностью, леди Эстель застыла среди изумрудной зелени и теней ночи, а потом вдруг потянулась к Амелю, казалось, каждой квинтэссенцией своей бессмертной души, заключённой не только в смертной оболочке, но и где-то извне. У Роя создалось впечатление, будто миледи, как и он, знала, что завтра Амель Эстрада унесёт вместе с собой самую светлую и значимую частичку её души. Она тянулась к нему в безотчётном страхе потери, грызущем, печальном и отчаянном.       — Покинешь? — и это одно слово из уст леди Эстель впитало в себя тьму палитры из красок-эмоций. Оно прозвучало как уличение в предательстве и жестокости, но ни лицо, ни тело мастера не откликнулись на беззвучную мольбу, оставаясь холодными и равнодушными.       — Да, разве я вам не сказал? Так случилось, что завтра мне нужно покинуть герцогство, — он рубил с плеча, словно не замечая отчаяния и тоски миледи.       Рой отчётливо видел, как она резко вздрогнула и запахну́ла на груди накидку, будто надеялась теплом снаружи восполнить его отсутствие в душе. Казалось, в голове госпожи один за одним возникали сотни вопросов, вызывавших лишь безнадёжность и асфиксию. Рой почувствовал образовавшийся в горле снежный ком из печали и непонимания.       — Не уходи, — этот хриплый шёпот леди Эстель едва не вызвал у рыцаря скупые слёзы. В этот момент он презирал и ненавидел Амеля Эстраду больше всех на свете за то, что обидел чудесную миледи и заставил её страдать.       Только вот Рой не знал, что можно испытывать ещё большие боль и страдание, до следующих слов леди Эстель:       — Амель, ты мне нравишься, — её блестящие глаза, приоткрытые и дрожащие губы, печально изогнутые брови и лихорадочный румянец на щеках шептали о беззащитности, создавая красивую картину, состоящую из осенней тоски, меланхолии и отчаянного, почти безнадёжного желание удержать того, кто собирается уйти и бросить её. — Пожалуйста, не уходи.       Рой порывался выйти из своего укрытия, но остатками здравого смысла осознал, что его вмешательство только ухудшит положение вещей, и лишь сцепил до боли зубы. Он желал только понять, что заставило командира принять такое решение и причинить боль госпоже. Но рыцарь не мог предвидеть, что ответ ещё больше поразит его.       — Вы мне тоже нравитесь, миледи, — но неожиданное признание не порадовало её: леди Эстель только ещё больше поникла и опустилась, словно в молчаливой борьбе с самой собой. Казалось будто её отвергли, признались в дружеской и платонической даже не любви, а привязанности, должной быть между госпожой и её личным рыцарем.       Никогда Рой не думал, что происходящее между леди Эстель Кастиэло и Амелем Эстрадой — настоящая, хрупкая, чистая, нежная и красивая, как майская роза, цветущая в их саду, любовь. Вдруг ему захотелось утешить миледи, сказать, что она не права, что чувства её и Амеля взаимны, что она не должна горевать. Но Рой не мог, и это снедало его.       — Амель, ты зол на меня? — по телу леди Эстель пробежала дрожь, и она судорожно ухватилась за накидку, словно она могла спасти её от воплощения страхов миледи, кошмара наяву, от которого невозможно избавиться, просто проснувшись. — Или потому что нравишься мне? Поэтому ты не можешь остаться?       Её голос был слаб и печален, как тоскливая и тонкая мелодия скрипки среди вечерней прохлады воздуха. Рой видел растерянность и бессилие госпожи и окаменел, не в силах даже сделать шаг навстречу. Все чувства уже смешались в нём в бесстыдном порыве проследить до конца за этой драмой разбитых сердец. Рыцарь знал, как это невежливо, грубо, бестактно, неэтично, но не мог ничего с собой поделать.       — Миледи, — голос командира прозвучал почти мягко, но вот лицо осталось таким же холодным, будто замороженным. Он прошёл мимо потерянной леди Эстель и остановился лишь у неё за спиной, продолжив с привычной для миледи нежностью и заботой: — Вам стоит вернуться. Сейчас ночь, вы можете простудиться.       — Амель Эстрада! — она резко ухватилась за мантию Амеля, словно за свою последнюю надежду, удерживая его на месте.       Рой неосознанно ощущал, насколько пропитана отчаянием эта сцена, актёры которой испытывали совершенно неподдельные чувства. Казалось, что миледи пыталась удержать того, кого любила, как уплывающую землю из-под ног (настолько это было так же тщетно!).       — Ты был со мной так долго. Мы же были так близки, — она тонко и вместе с тем хрипло шептала ему в спину, ещё крепче сцепив пальцы на клочке ткани. — Куда ты уходишь? Назови хоть причину, почему ты покидаешь меня, — вдруг слова резко полились из её уст в быстром танце, нестройном, дрожащем, искажённом и расплывчатом, как туман. — Если ты вот так уйдёшь, это будет жестоко.       Блестящие глаза леди Эстель наполнились кристальными слезами-бриллиантами в обрамлении-оправе из пушистых, уже влажных ресниц, а губы приоткрылись в безмолвной мольбе, почти крике, вызывавшем дрожь по коже.       — Моя милая леди, — наконец он вздрогнул и обернулся, отвечая на её слова и касания. — Оставайтесь такой же милой.       Амель в трепетной и тихой ласке пригладил воздушное облако светлых локонов леди Эстель, медленно склонился над ней, обдавая прерывистым, тёплым дыханием и с томной, бережной, истинной нежностью, как-то непривычно для него робко коснулся губами её лба.       — Ты же говорил, что я для тебя важна, — миледи упала на землю, будто ноги её обессилели от безудержного горя и пережитого волнения. Никогда ещё Рой не слышал такого слабого и безжизненного голоса госпожи. — Говорил, что будешь рядом со мной!..       Она с усилием произносила вырывающиеся изнутри слова, словно пытаясь остановить уплывающий корабль. Леди Эстель больше не цеплялась за Амеля, но всё ещё пыталась удержать его своими речами, не в силах смириться с тем, что не может ничего изменить, уговорить его.       — Если ты сейчас уйдёшь, я тебя никогда, никогда не прощу! — теперь миледи не шептала, не говорила, а кричала со слезами на глазах, тоненькими ручейками льющимися по её порозовевшим щекам. — Всегда буду тебя ненавидеть!..       И в эту минуту она не была госпожой или чьей-то леди, в такие мгновения все мы — просто люди. Так и Эстель в этот ослепительно важный момент оказалась просто девушкой, любившей так до боли сладко, трепетно и нежно — нет, не рыцаря и не мастера — просто парня, мужчину, который всегда оставался с ней, был её опорой и поддержкой, который первым поверил в неё, а Эстель поверила в него в ответ, избрав своим рыцарем. Всё, что было живое в ней, неистово тянулось к нему, как бабочка — к свету, и неустанно жаждало его общества. Казалось, что сейчас она не услышала бы никого, кроме Амеля, даже оглушительный симфонический оркестр или рёв дракона.       — Это тоже неплохо, — склонив голову, тихо промолвил Амель Эстрада, будто пытался убедить в этом и себя самого, разрушив тем самым минуту их единения, отсутствия титулов и недопониманий.       — Пожалуйста, не уходи… — он медленно шёл, а леди Эстель окликала его вслед в пустой, но искренней надежде достучаться до того очага тепла и чувств в его сердце, что искренне — пусть и лишь как свою госпожу — любил её.       — Амель! — этот её последний, преисполненный муки, боли и отчаяния крик был оглушительнее самой красоты ночи, и командир замер.       Он… Нет, он всё-таки ушёл, оставив миледи одну среди тысячи сияющих звёзд, в безмолвии ночи, выворачивающей наружу то, что скрыто солнечным днём. Луна ярко сияла серебром на тёмном небосводе, и потом госпожа едва нашла в себе силы подняться и вернуться в свою спальню. Рой исчез в поместье следом за ней, напряжённо размышляя.       А после настало утро; сияющее, нежное и прекрасное, оно словно насмехалось над леди Эстель и её душевной болью. Новый день принёс лишь страдания, от которых она пыталась избавиться с помощью кипы бумажной работы. А Рой был способен только оставаться рядом со своей госпожой, не в силах признаться в том, что видел и слышал всё, до последнего слова. ~~~       С той памятной ночи прошло много месяцев, но лишь сейчас Рой наконец смог с истинной уверенностью сказать:       — Миледи, не печальтесь. Мы скоро встретимся с ним.