Не дай страху взять верх

Сквозь маленькое отверстие было видно, как полыхают внутри языки пламени. Огонь свирепствовал – как голодный зверь, сразивший жертву, он набросился на нее со всей присущей ему жестокостью, раздирая ее на клочки и пожирая ткани. Тени и зловещий багряный цвет танцующего огня играли на мрачных лицах присутствующих. Все они были одеты в траурные костюмы и молча думали каждый о своем, опустив опечаленные глаза. Черный цвет сегодня был в почете. Темноволосый парень, стоявший среди людей, прищурился. Ему надоело смотреть на рыжий квадрат, и он стал тайком осматривать пришедших. Их было много. Пожалуй, даже слишком много, потому что в этой комнате столько людей быть не должно, а выстроившиеся ряды были довольно плотными. Зевнув, он краем глаза глянул на высокого мужчину, стоявшего рядом с ним, и шмыгнул, надеясь обратить внимание на себя. Его зеленоволосый спутник в строгих очках и виду не подал, так что брюнет легонько толкнул его в бок. Опять ноль реакции. Тогда, приблизившись ближе, парень зашептал ему на ухо: - Шин-чан, нам совсем не обязательно присутствовать на церемонии кремации до самого конца. – Его серые глаза чуть приоткрылись, притягивая к себе как магнитом. – Ты тоже устал. Давай подождем снаружи? - Помолчи, Такао, - бросил сквозь зубы другой парень. – Сейчас уже закончится. Такао скривил рот, отворачиваясь. Мидорима сегодня был не в духе, это чувствовалось. Он вообще последние сутки был в плохом настроении. Дело, конечно, не в том, что сегодня его знак по Оха Аса где-то на самом дне рейтинга, и не в том, что тануки нужен был побольше размером. На этот раз все было по-другому, сегодня вообще всё было по-другому, и Такао знал почему. Ему поневоле приходилось быть молчаливым, а это, для такого человека как он, было худшей пыткой, какую только можно было придумать. Если обычно он забавлялся тем, как злится из-за него Шин-чан, пусть и огребал за это, то сегодня он делать этого не мог – наслаждаться чьим-то раздражением, когда для этого совсем не время и не место, не хотелось даже такому высококлассному мастеру игры на нервах, как Казунари Такао. Кажется, только они одни время от времени перешептывались между собой. Все остальные только иногда поднимали глаза от пола, и тишину лишь изредка нарушали тяжелые вздохи. - Странно на это смотреть, да? – помолчав пять минут и вновь не выдержав, спросил Казунари. Мидорима смерил его таким взглядом, от которого любой другой на месте Такао захотел бы уйти под землю. Но он лишь похлопал глазами и улыбнулся, от чего стали видны складочки в уголках губ. - Странно, - после долгой паузы ответил Шинтаро. Его рука поднялась, и забинтованный палец указал вперед. – Я даже не могу объяснить, что я чувствую, глядя на это. Там, у металлической полки встали четверо людей. Две женщины и двое мужчин. Только сейчас стало заметно, что один отсек на самом деле делится на два, и у каждого своя дверца, снаружи сплошная. В руках людей были специальные палочки, которыми они выгребали останки. Мидорима вгляделся в побуревшие от огня кости, лежащие в золе. Прах и пепел – все, что остается от человеческого тела, когда его пожирает огонь. - Хм-м, - снова сузил глаза Такао. Он подумал о содержимом двух аккуратных урн, появившихся в руках у людей в черных одеждах, и склонил голову набок. – Трудно сказать, как мы должны реагировать на это. - Я понял, - немного позже сказал Мидорима, когда они уже шли за всеми остальными на кладбище. - Что такое, Шин-чан? – Казунари с трудом отвел глаза от длинноволосой женщины, прижимающей урну к груди, там, где находилось сердце. Она кусала губы и постоянно роняла слезы, и все в ее облике выдавало безутешную мать. - Я чувствую ничего, - Шинтаро поправил очки, сосредотачивая взгляд на дороге, чтобы не смотреть на людей. – Вообще ничего. - Ты всегда был скуп на чувства, - насмешливо подметил Такао. – Я столько лет пытаюсь отогреть твое ледяное сердце, а ты продолжаешь быть все такой же букой, моя милая снежная королева. - Заткнись, - вечернее солнце отсвечивало в линзах очков, скрывая зеленые глаза. – Ты сам не научился догадываться, в каких ситуациях стоит промолчать и не донимать людей, хотя пора бы уже. Они стояли поодаль от группы людей, столпившихся напротив новой могильной плиты. Такао насвистывал, ковыряя землю носком ботинка, пока Мидорима смотрел на одного из мужчин, который, сгорбив спину, мучительно тер глаза. Волосы его поседели слишком рано, это было видно по его еще не старому, почти нетронутому морщинами лицу. Только между бровями у него пролегла глубокая складка, в которой, казалось, спали все его мысли. Он стоял там дольше всех, оставаясь без движения, пока один за другим все люди не покинули место. Но время прошло, и мужчина вздрогнул, будто выходя из какого-то оцепенения, и, повертев головой, в последний раз осмотрел камень и направил свой путь к воротам кладбища. - Напомни, сколько нам лет? – Такао присел на корточки перед могильной плитой, обложенной цветами и щедро облитой слезами близких. Символы имен были практически полностью скрыты лепестками. - Двадцать восемь, - ответил со своего места Мидорима. Он так и не прикоснулся к широкой каменной плите, увековечившей память умерших. - Двадцать восемь, - повторил Казунари, прочерчивая пальцем высеченные на камне цифры. – Двойка – символ пары, восьмерка – бесконечность. - Не помню, чтобы ты начал увлекаться нумерологией, - нахмурившись, Шинтаро отступил назад. Не было сил больше смотреть на эти могильные плиты. - Ты куда? – спохватился Такао, не обратив внимания на то, что голова не закружилась, когда он резко поднялся. – Разве ты не был тем, кто настаивал на том, чтобы пробыть здесь как можно дольше? - Я отменяю свое решение, - отчеканил Мидорима. – Нет смысла больше тут находиться. - Но куда же нам теперь идти? - Все равно. Лишь бы подальше отсюда. - Шин-чан! - Шевелись, Такао, я не намерен тебя ждать. - Ну Шин-чан! - Меньше работай языком и больше ногами. - Эй, Шин-чан! - Между прочим, вечерние прогулки очень полезны. - Да послушай же, Шин-чан! Не один ты знаешь, кто там похоронен, хватит уже вести себя, как ребенок! Глаза цвета малахита впервые за долгое время сверкнули настоящей злобой. Такой, что ясно давала Такао понять, что еще одно слово – и оно может стать последним. За весь этот чертов день ему до ужаса надоело слышать шепотки, что повторялись снова и снова, в разных вариациях. Весь этот день он думал только о том, когда уже Мидорима захочет покинуть это общество, чтобы перестать все это слушать. Он всегда считал, что нужно уметь уходить вовремя. *** «Они были еще так молоды» «Ужас, каково приходится родителям…» «Говорят, что они спланировали это заранее» «Что? Почему так вышло?» «Прости, с меня взяли слово не говорить…» «Они до последнего вздоха держались за руки. Мы еле расцепили их сплетенные пальцы» *** - Слушай, Шин-чан, ты помнишь, когда мы в последний раз вот так гуляли? Они шли по залитой закатом улице. В это время дня она была особенно пустынна, создавалось впечатление своеобразного свидания, скрытого от глаз всего мира. Пружинистая походка Такао раздражала Мидориму не на шутку, но он предпочитал не говорить об этом, добавив еще один пункт в список вещей, раздражающих его в этом балбесе. - У тебя начались проблемы с памятью? Могу посоветовать хорошего врача, - не упустил возможности подоткнуть друга Мидорима. – Хотя вот этого я и сам не помню. - Должно быть, это было очень давно, - Такао выдохнул, прислушиваясь к звукам вечернего города. Они и вправду давным-давно не выходили куда-то вместе. Несколько последних лет Мидорима провел в закрытом помещении, а Казунари был с ним, находясь в одном здании практически безвылазно. Только несколько недель назад им, наконец, удалось вырваться из того проклятого места и вернуться в свое покинутое жилище, и оба были рады этому. Были рады, что спустя годы все еще были вместе. Сначала крепкая дружба, выражающаяся в взаимопонимании и преданности, затем любовь, переросшая во что-то значительно большее, чем просто любовь и страсть. Конечно, их отношения трудно было назвать идеальными – бесконечные ссоры и препирания часто служили поводом для расставания, объявления друг друга врагами, бывшими друзьями, никем – но каждое расставание неизбежно приводило к новой встрече. Существование порознь порой длилось месяцами, и однажды даже отмерило год, и, казалось бы, все уже осталось в прошлом. Но сегодняшний день доказывал обратное. - Знаешь, Шин-чан, - Такао снизил голос на полтона, придав его звучанию интимный оттенок, – когда ты сказал мне «прощай», я чуть не умер. Мидорима усмехнулся. Он прекрасно понимал, о каком из «прощай» говорит Казунари. Он сам тогда едва дышал. - Чуть не умер, честно тебе говорю. – Руки в карманах брюк будто перебирали что-то. - И что ты хочешь этим сказать? – Навстречу им шла женщина с ребенком лет пяти. Мальчик несся прямо на них, абсолютно не глядя под ноги. - Я просто подумал, - задумчиво разглядывая витрины, Казунари шагал вперед, словно беседуя сам с собой, – подумал, что нет ничего более странного, чем любить кого-то. - Хикару, осторожнее! – Закричала мать, когда мальчик выбежал на проезжую часть. – Стой, зеленый еще не загорелся! *** - Вы не чувствовали странный холод, когда мы стояли в комнате, где проводилась кремация? - Нет, а разве там должно быть холодно? - Холод веял откуда-то слева от меня, и от этого моя кожа покрывалась мурашками. *** - Да куда же ты, стой! – Зарычал Мидорима, когда, не послушав слов матери, мальчишка побежал по белым полоскам на асфальте. Откуда-то из-за угла выехала машина, и если бы ребенка вовремя не одернули, он непременно оказался бы под колесами автомобиля. - Мама… - Пролепетал мальчик, когда кто-то сильный схватил его за капюшон и дернул назад так, что сбил с ног. Испуганная женщина бросилась к сыну, провожая машину, проехавшую совсем рядом, глазами. Мимо проходили люди, и все они спешили и смотрели на нее и недоумевали. Почему эта женщина обнимает ребенка посреди дороги? Зачем так судорожно ищет кого-то в толпе? Так и не обнаружив спасителя в толпе, молодая мать пересекла дорогу, и, остановившись уже на тротуаре, надавала сыну подзатыльников. - Совсем молодежь распоясалась, вообще старших не слушается, - прокряхтел Такао, изображая старика, стоя с Мидоримой у дороги. – Что скажешь, Шин-чан? О нас напишут в газетах? - Скорей всего, нет. Пресса не любит банальных историй. Такао усмехнулся, намеренно натолкнувшись на Шинтаро, зная, как его это бесит. Он улыбнулся, но двусмысленность слов оставила горький привкус на языке. *** - Что значит это твое «ты должен уйти»? Что, черт возьми, всё это значит?! Такао трясло. Мидорима смотрел на него из-под длинных ресниц, и земля уходила куда-то из-под ног, потому что он смотрел, и его глаза не были скрыты за стеклом – его очки, разбитые, валялись на полу. Там же лежала вырванная из рук Шинтаро пластинка с таблетками, и половина из ячеек была уже пуста. Казунари дышал тяжело – будто долго бежал перед тем, как ворваться в дом, и во взгляде уже не было прежнего ехидства, только отчаяние и гнев вперемешку со страхом. - Ты не обязан быть со мной. - Голос был твердым, хоть и охрипшим немного. - Это все из-за твоего отца, да? Ну конечно, как я мог не догадаться! – Разница в росте не мешала Казунари схватить Мидориму за грудки и заглянуть еще глубже в глаза. – Он наверняка наговорил тебе что-то про то, что я не пара тебе, что ты должен найти себе женщину, которая может составить тебе достойную партию! - Такао, я… - Не оправдывайся! Ему нужны наследники! Ну конечно, зачем же еще! - Дай мне сказать! - Нет уж! Ты затыкал меня всю жизнь, каждый божий день с тех пор, как мы познакомились, теперь моя очередь попросить тебя заткнуться! - Дело не в этом! - А в чем же? У тебя есть кто-то другой? Кто не будет вечно придираться к тебе, подшучивать, дразнить? Кто-то, кто смог вытерпеть твой характер? - Да нет же! - Ты ужасен, Шин-чан! - Казунари, выслушай меня! Имя, прозвучавшее в устах Мидоримы, подействовало на Такао лучше пощечины, и он замолчал. Его пальцы ослабели, и руки повисли, как плети. Шинтаро весь дрожал, отведя повлажневшие глаза. Освобожденный, он отступил назад, щуря глаза. Как он мог забыть, каким беззащитным становится Шин-чан, когда он без очков? Как он мог забыть, что он просто ненавидит беззащитность? - Я болен, Такао. – Произносит, наконец, Мидорима. В глазах потемнело. - К-как это? – выдохнул Такао, пятясь назад. Плохое самочувствие во время тренировок, баночки с неизвестными пилюлями, избегание разговора начистоту – все, все становится на свои места. Не видя ничего перед собой, Такао опустился на диван, впившись пальцами себе в волосы. - Я болен, - роковые слова звучат в голове, в самом мозгу. – Лечение может продлить мою жизнь на пару лет, но это лишь оттянет мой долгий и мучительный конец. Я не хотел это говорить кому-то, тем более тебе. - Почему? - Вот почему, - Мидорима разводит руками, указывая на разбитые очки, на разбросанные по полу вещи. – Я собирался уйти из команды и уехать в другой город, чтобы лечь в больницу. Я почти не тратил гонорары, так что на химиотерапию и все такое прочее должно хватить. - А как же я? Шин-чан, а как же я?.. *** В квартале магазинов людно, и взяв Такао за руку, Мидорима стремительно пошел куда-то, куда Казунари не знал. Он никогда не любил толпы, не любил, когда его пристально разглядывали, и инстинктивно он пытался скрыться, увлекая за собой и Такао. Прятаться теперь больше нет смысла, но привычка есть привычка, и Шинтаро повел своего друга в заброшенный парк. Какая глупая ирония, подумал про себя Мидорима. Они все время скрывали свои отношения от других, на людях им приходилось сдерживаться, но правда все равно рано или поздно становится явью, да и быть превосходными актерами в течение стольких лет изрядно выматывает. И сегодня, когда весь мир отвернулся от них двоих, сделав вид, что их не существует, они скрывались в этом пустынном и темном парке, в который в это время суток не рискнет пойти гулять ни один нормальный человек в здравом уме. Мысль, что им придется жить так, разбивала сердце, но другого выхода у них не было все равно. Свой выбор они уже сделали, и это – лишь последствия. Мидорима остановился в тени крон старых деревьев, и выпустил Такао, который тут же перехватил его защищающие лицо руки, и убрал их в стороны. Вглядевшись в лицо, Казунари увидел, что глаза Шинтаро полны слез. - Ты что, плачешь, Шин-чан? – он удивленно поднял брови. Мидорима не был тем, кто выставляет свои чувства напоказ, и видеть эти слезы было так непривычно. Такао помнил все разы, когда он заставал Шинтаро плачущим, их было так мало, что хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать. Он не позволял себе быть таким, тем более рядом с Казунари. - Да, плачу, - зло выплевывая слова, сказал Мидорима. – Ты в этом виноват! - Зачем? - Затем, что ты идиот, Такао! Шин-чан… Выдыхая, Казунари потянулся вперед и поцеловал Мидориму в уголок глаз. Длинные ресницы, которые он так любил, слиплись, и грустно было видеть эти глаза покрасневшими от слез. Шинтаро не делал попыток оттолкнуть: все его силы уходили на то, чтобы согнать с глаз эту глупую влагу, из-за которой ему ничего не было видно. - Я не мастер успокаивать людей… «Двойка – символ пары, и восемь как бесконечность» - Это все из-за похорон, да, Шин-чан? – погладив мягкие волосы, Такао положил руки на широкие плечи. – Не самые приятные впечатления, согласен… - Зачем ты сделал это, Такао? – голос Мидоримы дрожит, и это так необычно. Необычно, когда он вкладывает в слова столько эмоций. - Я… Шин-чан, я же давно решил… - Эти похороны… не должны были быть двойными! *** - Тебе страшно, Шин-чан? Молчание. Тот, кому адресован вопрос, больше не сможет ответить. - Ты такой красивый, когда спишь. «Я не позволю тебе оставить меня одного» - Подожди меня, совсем скоро я буду с тобой. *** Такао виновато улыбнулся, пожав плечами. Ему очень хотелось извиниться перед ним, хотелось сделать так, чтобы слезы не текли, чтобы не вставал в горле ком, мешая говорить, и не дрожали руки, выдавая своего хозяина с головой. На ветке дерева шипела кошка, её желтые глаза были обращены прямо на него, и Такао поморщился, когда вспомнил, как рука Шинтаро прошла сквозь ребенка, которого в последний момент схватил за капюшон какой-то незнакомец, тут же исчезнувший в толпе. Их присутствия на собственных похоронах никто не заметил; никто не тыкал в них пальцами, когда они шли по улице, взявшись за руки; никто не прожигал взглядом ненависти и осуждения, и никто не окликнул, когда они перешагнули через ленты и вошли на закрытую зону парка, куда вход был запрещен. Только эта одуревшая от страха кошка видела их и пыталась спугнуть, но сдалась первой, спрыгнула с дерева и убежала. Однажды им захотелось спать настолько, что захотелось уснуть и больше не проснуться. Последние годы жизни Мидорима разрывался между эгоизмом и чувством любви, и Такао видел его душевные метания. Ощутив близость смерти, любой захотел бы избежать её, но когда ледяное дыхание уже явственно ощущается на коже, чувства притупляются, и остается только спокойствие и смирение. Шинтаро беспрестанно повторял, что влюбленные умирают в один день только в сказках, а Такао отказывался верить. Он не был настолько глуп, чтобы думать, что не сможет жить в мире, в котором нет Шинтаро. Его сердце продолжит биться, даже если в груди Мидоримы станет тихо, время не остановится, и мир продолжит свое существование, даже если в нем не будет его. Но такая жизнь Такао была даром не нужна. И он от неё отказался. - Я бы не смог объяснить отцу пропажу целой партии снотворного из его аптеки. Я не умею убедительно врать, ты же знаешь, Шин-чан. Все равно дороги назад уже нет. - Ну и что теперь? – щеки Мидоримы были уже сухими, а взгляд ясным. – Самоубийцам вход в рай заказан, и мы одни из них. - Я вообще не верил в существование души, - Такао потер подбородок, смущенно улыбнувшись. – До этого дня. - И я не верил. Но мы видим друг друга, и ощущения никуда не ушли. - Мы можем вселиться в кого-нибудь и забрать их тела. Можем оторваться от земли и немного полетать по городу. Можем поселиться в доме какой-нибудь молодой супружеской пары и пугать их по ночам своими леденящими душу стонами, пока те не съедут. Тогда их жилище станет нашим. Как там еще развлекались призраки в телике, не помнишь? Впрочем, неважно, у нас целая куча времени, чтобы испробовать их все! - Господи, - Шинтаро устало помассировал переносицу, приподняв оправу очков. – Тебя даже смерть никак не изменила. Каким придурком был, таким и остался. - Весь в тебя, Шин-чан! – Такао широко улыбнулся, показывая зубы. - Я обречен скитаться по бренной земле с этим человеком, - как будто самому себе сказал Мидорима. – И за что мне только такое наказание? - Зато ты больше не ограничен своим материальным телом, - Казунари повис на Мидориме, раскачиваясь на нем. Действительно, первое, что заметил Шинтаро после того, как покинул оболочку своей души – отсутствие боли. Той жуткой, мучительной боли, что терзала его, заставляя желать скорейшего от неё избавления. Он чувствовал тяжесть повисшего на нем Такао – почему? Разве чувства не должны были умереть вместе с ним? Или это только остаточные впечатления, вроде картинок, запечатленных на сетчаке глаза или фантомной боли? Ложь. Его любовь не может быть фантомной болью. Если бы не Такао, страх бы взял верх над ним и забрал разум, но Мидорима не мог простить себе лишь одну вещь – то, какую цену заплатил Казунари за право быть с ним вечно. Первый день жизни после смерти кончался. В сумеречном небе всходила луна. Необходимость сна отпала сама по себе, и они отправились на ночную прогулку, думая о том, что если быть счастливыми в жизни не получилось, нужно добиться этого хотя бы в смерти.