Степень вероятности

Уверен на десять миллиардов процентов, он не рассчитывал соотношение шансов. Сенку скептично моргает в сторону друга и действительно ничего не ждет. Давно пора сворачиваться и уходить, но чертов день затянулся, кажется, с самого утра. Они заготовили новую партию вина лишь неделю назад. Со второй попытки эксперимент должен продвинуться, остается только ждать. Тайджу упорно пытался наколоть рыбешек на длинный колышек. Ожидание, вкупе с палящим солнцем, действовало на мозг крайне утомительно. — Черт. А они прыткие! — констатирует Оки, стоя глубже, чем по колено в воде. — Не трать время впустую. В данном случае соотношение успеха к полному его отсутствию достигает неебических масштабов. — Но это же возможно! — горячо возражает Тайджу, махая заточенной палкой. — И даже очень, гипотетически. Для кого-то более точного и терпеливого, — Ишигами выдержанно усмехается, — В твоих движениях нет ни тактики, ни закономерности. А еще ты стоишь слишком глубоко. Вода плотнее воздуха примерно в 770 раз, соответственно, ее сила сопротивления куда значительней, — он вперивается в обнаженную спину, на лопатках которой блестит пот, — Чем глубже ты, тем больше у рыбы преимущество. И уверен еще в десять миллиардов раз сильнее, что до него никогда не дойдет, мысленно выдыхает он, задирая локоть на камень позади себя. Даже если намекнуть. — Но у берега их совсем нет. Тайджу встает в вполоборота, бросая полный замешательства и странного отчуждения взгляд. Какая редкость, хоть в красную книгу заноси. — Ну ясен пень, ты здесь плескаешься уже час. Даже рыбы не настолько тупы. Шатен разворачивается полностью, хмурясь и усиленно напрягая ту часть мозга, которая у него за рациональность. Взгляд из просто странного превращается в непривычно-пристальный. — Что? — деликатно интересуется Ишигами, выгнув бровь, — Удочка не ядерный реактор. Ее не так уж и сложно сделать, если ты об этом. — А… да, — парень замирает, оставляя рыбу в покое и будто раздумывая, спросить или не стоит, — Что-то не так? Чужой вид вызывал какие-то смешанные эмоции — друг подпирал собой камень, полусогнув одну ногу, и в принципе выглядел так, как если бы его разморило на солнце, но алые глаза продолжали следить за ним с прежней остротой. Оки смотрит на него, как на машину времени с встроенной функцией самонаведения. Безумно опасно и интересно до невозможности. Неужели, усмехается Сенку, выгибая вторую бровь и удивляясь скорее не вопросу, а его наличию. Ему не послышалось? — Догадайся. Сенку расслабляет плечи, смотрит выжидающе, и как всегда — чуточку надменно, и еле сдерживается, чтобы не рассмеяться в голос. Со своих же слов. Догадайся. Серьезно? Он только что похерил последний путь. Свернул в кювет с крутого разворота, добровольно разбивая все навигаторы. Догадайся. Слишком непосильная задача. Надо было говорить в лоб, четко, с толком, с расстановкой. — Хм, — низко издает Тайджу. На смуглом лице отображается мыслительный процесс, он делает три шага из воды и зависает. Либо это галлюцинации, либо его бошку всё же припекло, но Оки готов отдать голову на отсечение — он только что видел рассыпь мурашек, пробежавшую от предплечий до ключиц его приятеля. Ишигами еле слышно цыкает на затянувшееся молчание. С такой скоростью они застрянут тут до зимы. — Прием, придурок, — возобновляет диалог он, поднимаясь и разминая затекшие руки, — Идем обратно. *** Тайджу думает, что все это невероятно странно. Чужие (случайные?) жесты, слова, действия, собственная реакция. Юдзуриху вытащить хочется ничуть не меньше прежнего, и это единственное, в чем Оки уверен. Оки уверен, потому что это как цель, как стимул, как неизменная константа их нового мира, полного сомнений. Они вдвоем, возможно, единственные на планете — пугает и вдохновляет одновременно. Вдвоем на целой планете. Тайджу не знает, как долго это продлиться, но знает, что точно не вечность. У Сенку все получится. Всегда получалось, и этот раз не станет исключением. Оки уверен, и поэтому глушит догадки и продолжает думать. Это всё еще очень странно. Сенку думает с точностью наоборот. Потребности. Он здесь почти год, Тайджу — полгода, и он удивился бы только в случае их полного отсутствия. Это было абсолютно нормально и ни капельки не сверхъестественно. Подобные мысли не вызывали в нем отвращения, злости или желания поблевать. Волновать его могла лишь наука и Ишигами прекрасно знал, как работает человеческий мозг. Как сложный, многофункциональный механизм, ничего нового, ничего лишнего. Ему семнадцать, в конце концов. Поэтому Сенку подходит к другу вплотную, оттесняя их в угол маленькой лачуги, когда замечает чужой, залипший на его плечах взгляд. Оки тоже семнадцать и чувствует он тоже самое. Сенку усмехается, видя растерянное, но не слишком, лицо. Тайджу до чертиков сообразительный в нужные моменты, только сомневается и думает не о том. — Ты уверен? — зачем-то спрашивает тот, хотя и так ясно, что да. Ишигами даже удивляется мимолетно, замирая под неопределенным взглядом карих глаз. Оки выше, и это неудобно, хотя значения не имеет. Расстояния почти не остается. Сенку наклоняет голову, смотрит вверх и явно собирается съязвить, но его перебивают на полуслове. — Тебя хоть что-то может удивить дольше, чем на пять секунд? И Сенку смеется ему в лицо, потому что какого черта. Поцелуй резкий и порывистый, но рука, легшая на его лопатку, неумелая и сжимает чересчур сильно. Сенку обвивает что-то там, размыкает зубы, и еле заглатывает собственный нервный смех. Неожиданно для того, кто выглядит тупее, чем москитная сетка, думает он, на пробу зарывая пальцы в колючую шевелюру. Кто и кем здесь манипулирует, проносится где-то с той стороны черепа. Скоро нам удастся воссоздать нитал и дело сдвинется с мертвой точки, мелькает совсем уж мимо кассы. Скоро всё сдвинется. Так что не стоит тянуть. Чужой язык проходится по нёбу и деснам, и Сенку потряхивает с этого совсем недолго. Сзади стена — он не помнит, когда она там оказалась. Все намного проще и быстрее, чем думалось, линии вероятности меняются полюсами и Ишигами впервые признает, что просчитался с процентами. — Не застывай, — замечает он, оттягивая темные волосы. Кажется, кто-то медлит. Кажется, его слушают и вырубают все мысли, потому что куда уж там отступать. Уже некуда. Тайджу тянет за пояс и припадает к основанию шеи, на которую пялился половину утра. Ощущения смешиваются, эмоции тоже. Их одежда буквально кричит о том, что шить они умеют только в теории, а бежевую накидку и вовсе легче задрать. Сенку вдыхает со второго раза и прикидывает, в каком конкретно аспекте он проебался. С людьми сложнее. Люди иррациональны, импульсивны, и требуют интуиции, но главное — их мозг до сих пор изучают. Изучали, три с лишним тысячи лет назад. Ишигами высчитывает что-то даже сейчас, Оки понимает это по его лицу, читает по суженным глазам. Эта привычка въелась в него, как самая отборная зараза. Не вытравить даже с корнями. Тайджу прикусывает кожу под ухом и слегка вздрагивает, когда электрические пальцы Сенку проходятся по его позвонкам. Ишигами всё же стягивает с него одежду — видимо решает, что будет мешаться. Эту коричневую накидку и одеждой-то не назовешь: два куска ткани, скрепленные веревкой. И снять их намного легче, чем чье-то пошитое «платье». Мысли вырубать нужно далеко не ему одному. Сенку кажется, что руки везде. Под коленом и поясом обхватывают и поднимают чуть выше по стене, чтобы наклоняться не так сильно, и его мурашит в три раза отчетливей, чем тогда, у реки. Он закидывает ноги на чужие удобные бедра, целует повторно. Терпко, прокусывая. Оки в ответ не кусает, зато до хруста зажимает талию и колено, с лихвой мща за кровоточащие губы. Талия и колено, колено и талия. Они гнутся под ладонями чересчур идеально, отпускать катастрофически не хочется. Поцелуй не прерывается. Сенку затылком елозит по стене, потому что даже так — он всё еще ниже. Причудливая прическа не компенсирует роста, только не сейчас. Светло-зеленые пряди падают, теряют форму, Оки открывает глаза и зависает на секундочку. Волосы стелятся по плечам, они сухие, почти соломенные, но картины в сущности не меняет. — Чуть больше конкретики в действиях, придурок, — раздражается Ишигами и ощутимо давит на тазовые кости своими аккуратными ногами. Боль настолько эфемерна, что оставляет послевкусие. Справа от них, вплотную к стене, самодельный стол. Тайджу взгромождает Сенку почти не раздумывая, отцепляя одно колено от своего бедра, только чтобы закинуть повыше. Колено охуенное, как и вся нога, как и весь Сенку. Образы крутятся в больном сознании, словно цикличная молитва. У Ишигами изящно буквально всё, и скалится он абсолютно бессовестно. Алые радужки смотрят на него, как на тормозящего идиота — наверное, так и есть, и ухмылка не может быть иной, когда ты сидишь на столе с задранными до неприличия ногами, а напротив стоит друг детства. Оки сплевывает на пальцы, потому что альтернативы отсутствуют, и не медлит более ни минуты. Кольцо мышц расслабляется довольно быстро, Сенку опирается на шершавые доски одной рукой и обнимает нависшего над ним шатена другой. Он выдыхает куда-то в плечевой изгиб, прихватывает зубами, морщится лишь со вторым или третьим — не разобрать. Поднимает лицо, ловит короткий поцелуй и чувствует жжение под ключицами. Тайджу спускает его ворот еще сильнее, оставляя мокрые следы. Возбуждение волнами расходится по телу, скользкие подушечки задевают комок нервов где-то сбоку и глубоко — Оки запоминает интуитивно, слыша выдох погромче и попрерывистей. — Дерзай, — немного неразборчиво шепчет Сенку, скребя ногтями по обеим поверхностям. Кадык на его шее дергается от сглатывания, и это действует, как вжатый спусковой крючок. Тайджу хватает перекинутую за плечо узкую щиколотку и выбивает из его губ парочку сдавленных звуков, когда входит наполовину. Чужие ногти впиваются в него ничуть не сдерживаясь, рисуют полосы и рубцы, но Оки откровенно не до них: под ним Сенку, тяжело дышащий Сенку с полуприкрытыми ресницами, и это даже не иллюзия. Тайджу тоже сглатывает, второй рукой удерживает белое бедро и вколачивается до основания. Пальцы тут же оставляют отметины везде, где вообще прикасаются, Ишигами сжимает его до ужаса подкупающе — Оки делает первый толчок, второй. Исступление заливает внутренности, он меняет угол на нужный и слышит низкий стон. Звук патокой въедается в мозг. Он ускоряется и смотрит на чужое лицо, ноги, кожу, как на музейный экспонат. Перед ним — целая параллельная вселенная, друг детства в обкуренных скобках. Это смахивает на манию или помешательство — он не уверен, но хриплый срывающийся голос активно спихивает черепицу и выметает все размышления. Сенку криво улыбается в потолок. Тело прошивает чувством заполненности, боль отходит на второй план. Темп нарастает, он крепче обхватывает смуглые плечи и тянется за поцелуем. Целоваться сейчас — мягко и тягуче — до безумия приятно, и Сенку немножко ведет. Стол не ходит ходуном только потому, что надежно упирается в угол. Тайджу дышит глухо и неровно, проводит ладонью по его члену несколько раз и вбивается резче и быстрее. Ишигами стонет через поцелуй, хватает губами воздух, но отрываться не спешит. Внутри что-то с грохотом падает. Собственная шея горит контрастом, он зарывает пальцы в волосы и тянет за жесткие пряди, усмехаясь прямо в чужой рот. Запах раздирает рецепторы. Сенку приподнимает веки и Оки тонет, обезоруживаясь. Потому что это невозможно. Тайджу утыкается ему лбом в плечо и кончает почти одновременно. Чужое тонкое тело выгибается, дергается в вязкой истоме, Сенку дышит через раз и едва держится, опираясь на стол одной левой рукой. А глаза такие же. Колючие, наглые до ошеломления. Он смотрит прямо на него — мутность в его насыщенном алом пигменте почти незаметна. Оки требуется минута, чтобы отстраниться и выйти. Дыхание восстанавливается слишком быстро, кажется, он ни на йоту не устал. Тайджу подтаскивает задумавшегося о чем-то ученого к краю стола и внезапно спохватывается: — Тут же постель, — с недоумением оборачивается к подстилке из обработанных шкур он, подхватывая друга под коленями. Сенку виснет на секунду, а затем смеется ему прямо на ухо. Смех гулкий, низкий, с нотками хрипловатости, и покрывает смуглую кожу ознобом и мурашками. Проценты летят в пизду.