Безымянный фотограф

Лучи солнца падали на брусчатку большого города, согревая её, были слышны звуки каблуков босоножек и разговоров ни о чем. На улице Восстания располагалось метро, напротив — Лиговский проспект, который кишит неформальной и свободной от предрассудков молодежью. В торговом центре «Галерея» закупаются семьи, простые горожане и туристы со всех уголков необъятной России, да и не только ее. Одним словом, Лиговка стала символом современного Петербурга. Так же на этой уютной длинной улице располагаются интересные и уже полюбившиеся бары, например, «1703» или, как его называют сами петербуржцы, «семнашка». В этом баре прошел первый Versus-battle Оксимирона, легендарное зрелище… С тех пор бар принимает по будням жителей и гостей города, а по выходным — рэп-баттлы. На улице Восстания есть булочная, вниз спускаешься, и веет ароматом булочек и пышек. Пышки, такие же легендарные как шаверма, мягкие и круглые, истекающие растительным маслом и посыпанные белой сахарной пудрой словно снегом, отлично сочетающиеся с капучино, и вот именно эти чудесные лакомства любил Кондратий Рылеев и каждый раз заказывал, приходя вечером после очередной пары. Юноша учился на третьем курсе филфака в СПбГУ, и кофе стал его спутником, если не кровью. Любил Кондратий садиться у окна да размышлять, наблюдать, зарисовывать в скетчбуке или записывать какое-нибудь наблюдение. Он носил с собой записную книжку, куда записывал все свои мысли, идеи, считал, что это развивает литературную речь. Будущий (или уже нынешний?) литератор заткнул уши наушниками и уставился в окно. Музыка обволакивала его слух, забирая к себе в какой-то свой мир, не давая вернуться в реальность. Сегодня был выходной, и Рылеев решил с самого утра засесть в кофейне, бариста по имени Алексей уже стал ему другом, они периодически общались, Кондратий рассказывал, как его заманала математичка на первом курсе, и они смеялись с мемов… Несмотря на это, юный литератор все ещё оставался глубоко одинок: у него были друзья, но не было рядом с ним человека, в чье плечо он мог бы уткнуться носом, прижаться животом к животу и тихо сопеть на плече, пока едет домой с пар на метро, некого было целовать на прощание и при встрече, некому было носить чай, поправлять плед, целовать в лоб и говорить, как сильно он любит, как сильно он хочет! Он один в огромном дождливом сером городе, и только подушке он мог высказаться ночью о том, что гложет его душу. В том же прекрасном городе жил безымянный фотограф, жители и гости частенько видели его в пределах Лиговского, но никто не знал его в лицо, все лишь наблюдали, а он в ответ наблюдал за остальными. Высокий юноша с кудрявыми волосами и серо-зелеными, цвета турмалина глазами, оглядывался, подмечал детали и фотографировал, причем все: людей, животных, машины, вывески и ночной город. Некоторые его сторонились, считали странным, но никто ещё ни разу не пожаловался на него местным властям. Вот такие вот чудесные эти петербуржцы. Одет был фотограф просто, по-уличному: на плечах покоилась черная куртка, под которой виднелась рубашка в крупную серую клетку, обычные черные джинсы, слегка потертые в области коленей, на ногах красовались белые чистые носки и кеды. На шее на ремне висел фотоаппарат, Canon», купленный на деньги папеньки, привезенный из-за бугра. Серёжу — так звали «безымянного фотографа» —очень любили родители, он был единственным ребенком в семье, на него буквально молились и баловали, он учился в Оксфорде, был прилежным студентом, пока не понял, что все, что ему нужно, — Петербург в объективе камеры. Оксфорд Серёжа благополучно бросил и стал зарабатывать на фотографии; сначала все шло плохо и медленно, отец наотрез отказался помогать своему сыну, Серёжа был вынужден покинуть отчий дом, но папенька все же помог ему с жилплощадью: купил приличную квартиру в центре города, на Невском проспекте, живи да радуйся, как говорится. Матери у Серёжи не было, погибла, когда тому было лет пять от роду, но Серёжа маму не забыл, помнил её нежные руки и мягкий голос, помнил пушистые кудри, в которые любил зарываться своими пухлыми ручонками. Собственно говоря, в маму и пошел своей густой кудрявой шевелюрой. Петербург был солнечным и радостным: на дворе стоял май, скоро день города, но для студентов это нихрена не праздник, потому что время зачетов, сессий и прочих составляющих рутинной студенческой жизни. Трубецкой бегал по поребрику вдоль улицы, улыбаясь прохожим, наступал на лужи и снова улыбался, он очень часто улыбался, и людям это нравилось. Забежал в булочную на Восстания, закрыл тихонько дверь, пошумев колокольчиком, что висел над ней, и зашел внутрь. Его встретил Алексей, широко улыбаясь, глаза его были добрые и сам он был душкой. Протерев стойку, за которой стоял, Лёша спросил: — Здравствуйте, что желаете? — М. Дайте пожалуйста капучино ноль семь , — Трубецкой невольно закусил губу, убрав руки в карманы — Да, конечно , — улыбнулся Алексей и подставил чистый свежий стакан под кофемашину, настроив на нужный лад. Подогрел молоко. — Сироп добавить? — А какой есть? — поинтересовался Сергей — Арахис, клубника, карамель… Недавно появилась мята. Добавить? — Мята? — Да. С тоит сорок рублей. Попробуете? — Ну дава-а-а-айте, — протянул Сергей и улыбнулся. Настроение игривое было у парня. Бариста добавил к заказу сироп с мятой и посмотрел на Трубецкого — К кофе будете что-нибудь? — Пять пышек, пожалуйста , — улыбался Серёжа. — А можно кое о чем попросить? –он посмотрел с некой надеждой — Да, о чем? — Позвол ите мне немного пофотографировать? Я не буду мешать, честно. Алексей немного замялся, посмотрел на зеркалку Трубецкого, поджал губы и выдохнул: — Ну только без вспышки . — Заметано , — Сергей подмигнул. Алексей протянул ему заказ и Трубецкой сел чуть поодаль от юноши с книгой и принялся уплетать свои пышки и пить горячий капучино без сахара. Во время сего процесса он разглядывал посетителей, коих было не так много на удивление, выходной же. Парень искал взглядом свою «жертву», разглядывал интерьер кофейни: она была по-домашнему уютная, невысокие столики, деревянные стулья со спинками, диванчики в конце зала, можно было уединиться и подумать. Здесь всегда пахло булочками и домом, как в детстве, как рядом с мамой на Гороховой, где они жили раньше. Взгляд упал на кудрявого юношу с книгой, что тот читал, неизвестно, но типаж Сергею приглянулся. Он облизнул губы, вытер их салфеткой и принялся ещё с минуту разглядывать незнакомца. Кондратий не заметил Сергея, оно и к лучшему, думал Трубецкой про себя, взяв тихонько фотоаппарат; тонкие пальцы нежно легли на кнопку, Сергей поймал ракурс и уже было нажал, но рука предательски дрогнула, он на секунду посмотрел на незнакомца с каким-то… теплом? Ресницы дрогнули, он помедлил, едва касаясь пальцами, поднес фотоаппарат к глазам и сделал снимок. Получилось хорошо, даже не смазанно. Трубецкой снова перевел взгляд на юношу. Кондратий чихнул, наушники выпали из ушей. — Будьте здоровы , — вырвалось у Серёжи Кондратий развернулся вполоборота и посмотрел на источник звука, слегка нахмурив брови. Он встретился взглядом с юношей с фотоаппаратом. — Спасибо … — повисла неловкая тишина. Кондратий неуверенно развернулся обратно к окну и заткнул уши наушниками. Сергей принялся пить кофе, поглядывая на незнакомца снова и снова, как будто записывал его образ в свою вымышленную карту памяти в мозгу. «Ну подойди, познакомься» — шептало сердце, а разум был против, некрасиво же навязываться, вдруг человеку тошно от всего, он ведь не знакомиться сюда пришел. Справедливо, подумал Трубецкой на счет своих же прежних мыслей. «Но может, стоит попробовать?» Рылеев начал ощущать на себе чужой взгляд, думая , как бы аккуратно намекнуть незнакомцу, что он охренел. Он развернулся и посмотрел на Трубецкого, вынув один наушник — Чего-то хотели, сударь? Ох, лучше бы он не обращался к Сергею так. Это же незаконно! — Я… — Сергей неловко зажал губу — Вам нравится искусство? — это было максимально нелепо «Трубецкой, закрой свой рот!!!» — Да. — Кондратий поднял бровь, пытался понять, что хочет этот юноша, не просто же так пялился — Вам что-то нужно от меня? Что-то конкретное? — Честно говоря… Я фотограф. Меня зовут Сергей. Трубецкой Сергей , и я просто фотографирую интересных людей Рылеев посмотрел на него взглядом а-ля «я интересный?» и перевел свои большие ребячьи глаза на стол, намекая, что разрешает Сергею сесть напротив, и Сергей послушно сел за один стол, перенеся свой кофе с пышками. Нервно облизнувшись, он посмотрел на объект своей съемки, теперь уже ближе, чем он предполагал изначально. Кондратий вблизи был ещё красивее: каштановые непослушные кудри, прямой лоб, большие и одновременно маленькие, словно бусины, ребячьи глаза, тонкая линия губ, красивый нос с небольшой горбинкой, и все это перед взором Сергея. Ну что может быть лучше? Самое то для фотографии, так и просится! Глаза Рылеева были красивы, цвета свежесваренного кофе, они рассматривали Сергея все так же вопросительно. Много было вопросов и непонимания в них. — Так что Вы конкретно хотели? — повторил Кондратий вопрос — Я же говорю: я фотографирую людей. Фотограф я, — улыбнулся Серёжа неловко — Вы хотели познакомиться, ведь так? — Рылеев улыбнулся, понимая всё . — Прожигали ведь меня взглядом — Черт! Я не. Ну… Есть такое , — признался Трубецкой, отпивая чуть кофе и улыбаясь — Меня зовут Кондратий Рылеев . — Какое красивое имя… — Думаете? — случайно перебил Рылеев . — Да, безусловно , — облизнулся и посмотрел на губы, теперь уже знакомца. — А Вам не нравится? — Ну. Мне бы хотелось друго е, — студент-литератор потупил глаза. В голове были мысли воспоминающие о школьных днях прошлого, он поклялся не вспоминать об этом, нарушая клятву снова и снова. Имя красивое, литератора так назвали из эстетических соображений, также оно очень подходило ему, его характеру и даже внешности. Это имя было отражением Рылеева — Мне нравятся редкие и звучащие имена . Кондратий посмеялся . — Вы ещё скажите «говорящие». — А почему нет?! — улыбался Сергей. Он следил за мимикой литератора , и ему от чего-то было тепло, что-то пронизывало, спускалось от груди и ниже, где-то в животе… Неужели эти несчастные бабочки? Да бросьте! Не может быть такого! Вздор, да и только! Но он продолжал испытывать это теплое чувство, не отпускающее его. Кондратий улыбался ему в ответ. — А Вы чем занимаетесь? — поинтересовался парень — Да… Я студент филфака. СПбГУ, третий курс — улыбнулся Рылеев, — пишу стихи, являюсь редактором студенческой газеты. Немного рисую, — смущение окатило литератора, он поспешил спрятать лицо за чашкой кофе. Не отдавая себе отчет за действия, он посмотрел на парня напротив. Трубецкой просто улыбался, искренне и так тепло, от улыбки его глаза слегка были прикрыты в хитром прищуре, серо-зеленые глаза отражали свет солнца и горели так по-детски. И почему вообще он испытывает это все? Перед ним едва знакомый юноша, которого он просто хотел пофотографировать, а в итоге сидит как мальчишка и сияет, искрится, наслаждается этим моментом. Кондратий тихонько вытянул свободную руку, случайно касаясь пальцами до руки Сергея. Быстро убрав пальцы , он снова залился краской. Сергей взял салфетку и молча написал на ней свой номер телефона, протянув Кондратию. — Если захотите встретиться, пофотографироваться и просто пообщаться — звоните. — А можно сейчас пофотографироваться? — внезапно спросил Рылеев, посмотрев в глаза Сергею. На секунду Сергей затормозил, посмотрел на Кондратия чуть серьезно . — Конечно , можно, что за вопросы? — улыбался он — Пойдем? — он поднялся с места, повесил на шею своего спутника и компаньона «Canon» и, убрав за собой, вышел с Кондратием на улицу, где было много людей, красивых и стильных людей, все неспеша шли кто куда: кто в метро, кто в «Галерею», а кто бежал в «Буквоед» за свежей книжечкой и вкусностями, людей объединяло одно: город и жизнь в нём, что неумолимо бурлила. Кондратий и Сергей пошли на Дворцовую площадь, а пока шли, обсуждали искусство и то, в каких ракурсах Серёжа будет фотографировать Кондратия. Они смеялись и им определенно было хорошо вдвоем, Серёжа ловил моменты в объективе, Кондратий корчил рожицы и хохотал в голос так, что весь Петербург слышал.