***
Его Высочество так близко и так далеко одновременно. Он скрывается от него за дверью, за множеством одеял и подушек, зарывшийся в них, словно в кокон и не желающий покидать ложа, что уже принял, как свое укрытие. Хуа Чэну не жалко ни покоев, ни материалов — все он готов отдать, лишь бы Его Высочество почувствовал себя лучше. Но ему все еще больно. Он не плачет, глаза его сухие и воспаленные. Он пустым взором провожает Хуа Чэна, что раз за разом продолжает приносить ему подносы с едой — с того самого дня принц все еще не взял в рот ни крошки. Он всегда смотрит, но никогда не отвечает. В нем безмолвие мешается с тоской и непониманием, и он лишь позволяет Хуа Чэну быть рядом с собой, но не больше. Он ушел с ним лишь потому, что идти было больше некуда. Хуа Чэну почти физически больно видеть свое божество таким. Оно обожглось и юркнуло подальше, скрывшись, не желая больше повторять ошибок. И какое же несчастье преследует Хуа Чэна по року судьбы, если это все случилось именно накануне их встречи — его божество протянуло руку, позволило себя увести, но сердце его закрылось на мощные засовы, которые не сдвинуть так просто. Его Высочество наблюдает за ним. Провожает взглядом, скользит им по телу и лицу, но как-то рассеяно, будто смотря да не видя при этом ничего. Его Высочество не вздрагивает из-за открывающихся дверей, не просит уйти, даже не шевелится лишний раз — просто лежит и водит глазами туда-сюда. Хуа Чэн бы послал к нему служанок, каких только пожелает, прекрасных и телом и лицом, готовых услужить и словами, и делами, но Его Высочеству этого не нужно. Да и страшно спугнуть его. Поэтому Хуа Чэн распугивает группки шепчущихся демонических дев и строго запрещает приближаться к его дворцу, пока не отдаст обратного приказа. Девы дуются, вертятся рядом, но все, как одна, понятливо кивают и желают удачи. — Такие, — шепчут они, имея в виду господина, что он привел с собой, — своего сердца больше так легко не открывают, вы уж постарайтесь, господин градоначальник. Они упархивают, как стая птичек. Уж позаботиться о себе они сумеют, Хуа Чэн дал им не просто дом и работу, но и пути существования. Девы похожие на пташек сбиваются вместе, а потом дружно разрывают неугодных, задевших на части. Он знает, он видел. Во всем огромном дворце он остается один на один со своим божеством. Даже Инь Юй был отослан в дальнее крыло, где он ни при каких условиях не сумел бы пересечься с Его Высочеством. Здесь всегда было тихо, но Хуа Чэн привык хотя бы что-то говорить за день, сейчас он тоже продолжает это делать, но все его слова уходят в пустоту. Его Высочество ни разу не откликается. Он безмолвен, поражен насмерть горьким предательством и оплакивает глупое доверие, которое столько времени носил в своем сердце. Хуа Чэн понимает, потому и молчит. Он продолжает приносить завтраки, обеды и ужины, даже если они остаются нетронутыми; когда Его Высочество чуть больше в настроении, чем обычно, Хуа Чэн распахивает шторы на окнах и слабый призрачный свет вливается через них в комнату, показывая, насколько на самом деле сейчас бледен Его Высочество. Иссохшая белая слива, не иначе. Проходит время, прежде чем Его Высочество, встречая его, начинает садиться в постели. Он встрепанный, его волосы давно взбились в ужасные колтуны, одежда помята, но вид его царственный. Он при встрече склоняет слегка голову, и этого уже достаточно, чтобы сердце Хуа Чэна забилось в радостной трели. Его Высочество начинает отщипывать хлеб и фрукты, понемногу чествует себя кушаньями. Благодарит все тем же кивком. Когда не желает чего-либо, то предложенное отвергает мягким движением ладони. Еще через время он впервые заговорил за все дни, что они провели вдвоем в тишине. — Как твое имя? — спрашивает он, голос его хриплый от того, что долго не говорил. — Хуа Чэн, Ваше Высочество, — он слегка склоняется, потому что это правильно, потому что человек перед ним заслужил всех почестей всех трех миров. — Хуа Чэн, значит… — задумчиво бормочет Его Высочество, а потом кивает. — Хорошо, спасибо. — Не стоит, я всегда рад вам помочь. Ему достаточно того, что хотя бы на мгновение Его Высочество может подумать о том, что не совершил никакой ошибки, когда ушел с ним. Его Высочеству становится лучше. Он выползает из-под десятков одеял, сонно щурится на свет, словно впервые его действительно заметив, а потом улыбается самыми кончиками губ вошедшему Хуа Чэну. — Доброе утро, — говорит он, и внутри Хуа Чэна успевает разрушиться и заново возродиться целый мир. — Доброе, Ваше Высочество. Его Высочество морщится, сводя хмуро брови. — Не зови меня так. — Как скажете, — покорно соглашается он, раньше, чем может остановить себя. — Тогда… «гэгэ»? — спрашивает он, больше наугад, чем серьезно обдумав. Мгновением позже он укоряет себя, потому что это недостаточно уважительно. Но Его Высочество улыбается. — Хорошо, мне нравится. На мгновение он кажется оставившим все свои тревоги. Однако позже его улыбка гаснет, как свеча, и Хуа Чэн не может позволить ему вернуться в безопасный, но полностью лишенный смысла мир, сокрытый в одной единственной комнате. — Гэгэ, позволь мне помочь тебе привести себя в порядок. Его Высочество рассеяно кивает. — Хорошо. Он позволяет стянуть с волос ленту, которая сильно в них запуталась и нужно недюжинное мастерство, чтобы при этом не причинить боли. Однако пальцы Хуа Чэна ловкие и ласковые, гэгэ под его прикосновениями даже не дергается. Он расчесывает его, мягко пропуская пряди между пальцами. На этом начальный этап закончен. Он подает гэгэ руку и тот вкладывает свою без раздумий. Хуа Чэн качает головой. Ему хочется сказать тысячи слов предостережений, просить или даже умолять, быть осторожнее, не доверять так слепо, но у Его Высочества такой открытый уязвимый взгляд, что Хуа Чэн лишь смыкает губы и осторожно ведет принца в купальню. Кто угодно может предать его доверие, но не он. Он навсегда останется самым преданным его верующим. Хуа Чэн не может смотреть на свое божество, когда оно сбрасывает верхние одежды с плеч. Они тяжелой грудой шлепаются на пол, и он предпочитает смотреть на них, стараясь сделать самый целомудренный вид, который когда-либо мог иметь. Сердце пронзает тоска, которая не исчезает с течением времени, продолжая напоминать, кто перед ним и почему он здесь. Его божество пало. Окончательно и бесповоротно. У него обломаны крылья, стерты в пыль другие пути, его судьба вывернулась вновь на самый ужасный исход. И Хуа Чэн лишь может сейчас стоять позади и оберегать его покой. Ведь для него Се Лянь навечно бог. Его Высочество поворачивает голову, Хуа Чэн еще ниже опускает свою, покорный и отданный его воле. У Се Ляня уставшие глаза и черная проклятая канга на шее, лодыжке и запястье. Он обращается к Хуа Чэну, и сердце того заходится в торопливом ритме. — Подойди. И Хуа Чэн идет. Ступает, не смея ослушаться, подвести или потерять, едва начавшее появляться доверие. Он просил верить себе на пыльной дороге, когда на коленях умолял уйти с ним и обещал, что не предаст, что отдаст все и даже покажет, что ад не хуже небес, что готов склонить его к ногам Его Высочества. Он уже отбросил верхние одежды и позволяет взяться за нижние. Пар поднимается над водой. Его Высочество пошатывается, едва не падает, но Хуа Чэн удерживает его одной рукой. У Его высочества длинные тонкие пальцы, которыми он цепляется за красные одежды, чтобы хоть как-то суметь стоять на ногах. Хуа Чэн избавляет его от нижней рубахи, а позднее и штанов. Взгляд же не падает ниже лица, которое озаряется улыбкой, стоит Се Ляню увидеть проблеск этого уважения. — Спасибо, — шепчет он. Хуа Чэн склоняет голову, не желая слышать этого, не желая принимать благодарности за то, что считаешь само собой разумеющимся. — Не стоит. Се Лянь прижимается к нему нагой и разбитый. Хуа Чэн сдерживает дрожь, когда обхватывает его плечи и вжимает пальцы в лопатки, на которых начинает выводить прохладные узоры. В нем все бушует от желания стереть того, кто посмел сотворить такое с ним. Однако он молчит. Не хочется тревожить еще не зажитую рану своими желаниями. Поэтому он запевает простой мотив, единственный, что так легко сам собой срывается с языка. На ухо Его Высочеству он шепчет, что он самый прекрасный и для него будет всегда самым желанным. Похвала мешается с обещаниями золота всего мира, исполнениями любой прихоти. Но Его Высочество мотает головой, упираясь лбом в плечо Хуа Чэна. С его губ срывается лишь надорванное: — Почему?.. Прежде чем слезы стекают по мраморным щекам, лишенным мягких пятен румянца. Вопрос этот Хуа Чэна никак не касается. Он о других, о тех, кто когда-то был близок, а потом стал невероятно далеким. О тех, что говорили о дружбе, а потом скинули вниз, без объяснений. О том, кто царствовал и царствует, пока Его Высочество внизу, на земле, вновь терзается вопросами, что в нем не так. С новым падением Се Лянь будто лишился жизненных сил. Он, возможно, даже готов броситься в жерло вулкана, если только это может стереть свое существование и прекратить боль, которая следует за ним более чем восемьсот лет. Он ушел с Хуа Чэном, потому что тот просил, потому что больше некуда было идти. Хуа Чэн утирает горячие слезы, ведет пальцами по щекам, позволяет нежности хлестать через край, целуя Его Высочество в лоб. Невинное ласковое прикосновение, через которое он пытается выразить хотя бы толику своей любви. Он вновь всхлипывает «почему». Ответа нет. Быть может Небесам тоже несладко, и они гнутся под тяжестью грехов своего верховного бога? Может, охвачены пламенем? Может там горит своя война, о которой никто никогда не узнает и которая уже не сумеет задеть сердца твоего божества. У Хуа Чэна тысячи догадок и он не озвучивает ни одной, потому что они совсем не то, что нужно Се Ляню. Он прижимает его ближе к себе и обещает, что все будет хорошо, он будет рядом. Его Божество поднимает взгляд, спрашивает: «Почему?» — уже обращаясь к Хуа Чэну. Почему забрал, к чему клятву, зачем заботился? Хуа Чэн нежно ведет по его плечам, склоняется и шепчет: — Потому что люблю вас. В глазах его божества огни. Не злые и не удивленные, немного смиренные и понимающие. Его Высочество вцепляется в него покрепче, принимает любовь, пусть сам на нее пока не способен. Хуа Чэн целует его в висок и вдыхает запах волос. Пока что он согласен и на это.***
Се Лянь выпутывает ленту из волос, откидывая на столик, и смотрит на себя в зеркало. В его глазах огни, которых раньше не было: они похожи на далекие праздничные алые фонари, что плывут по темному небу. В зеркале рядом отражается Хуа Чэн. Он стоит немного позади, склонив голову, скрестив руки на груди с мягкой любящей улыбкой. — Нравится? — спрашивает Се Лянь. Он вертится, и алые сережки звенят в такт его движениям. — Очень. Се Лянь смеется. — Даже если бы я весь извалялся в грязи, ты бы сказал то же самое. Хуа Чэн поблескивает усмешкой, но не отрицает. Он никогда не врет Се Ляню, как бы горьки не были правдивые слова, и тот ценит это, оценил с самого первого дня. Если Хуа Чэн не желает говорить, то так и сообщает, а Се Лянь сам решает, нужно ли ему это или нет, он всегда может надавить и узнать абсолютно все. Собиратель цветов под кровавым дождем слаб перед ним и готов преподнести к его ногам весь мир. Се Лянь очень сильно старается этим не злоупотреблять. В зеркале у Се Ляня гладкая белая кожа без единого изъяна. Он пальцами ведет по коже, склоняет голову, открывая больший доступ к шее, и смотрит, не видя больше и следа проклятой канги. Усмешка Хуа Чэна становится еще более довольной. — Все так, как ты и говорил, — замечает Се Лянь, похвала с его губ срывается подобная ласковому ветерку. Юноша за ним польщено улыбается. — Разве мог я обмануть гэгэ? И Се Лянь качает головой. Не мог. Кто угодно мог бы соврать падшему божеству, о котором в мире походили глумливые легенды, но только не тот, кто является столько сотен лет его самым преданным верующим. Хуа Чэн знает, что сейчас его божество все еще размышляет о прошлом. В глазах иногда мелькает тоска, пальцы, отбивающие ритм, замирают, и весь вид веселого юноши исчезает. Это вновь тот разбитый господин, которого когда-то он повстречал на дороге. Которого едва не упустил. Но сейчас все иначе. Он обвивает его талию руками, выдыхает в ухо, заставляя дрожать, а потом ведет цепочку поцелуев по шее. — Я люблю тебя, — говорит он. Не в первый и не в сотый раз, и точно не в последний. Его божество дрожит, улыбается, крутится в руках, чтобы оказаться лицом к лицу, а потом тянется вверх, целует в губы, раскрывает их, позволяя ласкать языком. — И я тебя люблю. Ближе их двоих не найти. Они прошли годы, сцепились, как единая сталь в клинке, пережили битву на горе Тунлу, чтобы сейчас стоять здесь и иметь возможность любить друг друга. Молва о них пока тихая, незаметная, но она нарастет, разойдется по земле, и о них будут шептать тайно, чтобы не навлечь беду. Его Высочество поднимает взгляд и лукаво шепчет: — Я больше не бог, для меня нет запретов. Всего несколько мгновений требуется Хуа Чэну, чтобы понять, о чем тот ведет речь. Однако Се Ляню время на руку, он сам проделывает всю работу: направляет к постели, валит на нее и взбирается сверху, удобно усаживаясь на чужих бедрах. Своими же ведет плавно, притираясь, делая вид, что просто оправляет одежды, только взгляд лукавый, горячий. Хуа Чэн выдыхает. — Гэгэ… Сложно в этом открытом и соблазняющем юноше узнать того Се Ляня, которого он познал когда-то. Этот сильно изменился, его суть успела преобразиться, явив в мир новое бедствие, но это не изменило главного — его самого. Просто сделало чуть более демонически прекрасным. Се Лянь склоняется, целует его, позволяя зарыться пальцами в свои волосы. От него пахнет полевыми цветами и чуточку железом, которое хорошо скрывается за запахом его собственного тела. Хуа Чэн млеет от теплого рта, от прикосновений к гладкой коже, которая обычно скрыта одеждами. Он задирает их без всякого страха, оголяет крепкие ноги и бедра и ласкает их, сжимает, придвигая ближе, заставляя тереться о себя. Становится жарче. Одежды Его Высочества полностью распахнуты, открывая вид на грудь, живот и вставший член. Он не стесняется своего вида, наоборот, улыбается шире и подается вперед, чтобы член проехался по рубахе Хуа Чэна. Сдержаться сложно. Хочется повалить его, зацеловать и удовлетворить, лаская до самого утра, пока солнце не осветит их на постели, переплетенных конечностями. Однако сегодня все правила, как и игра, в руках Его Высочества. И он не спешит. Задирает рубаху, пальцами пробегаясь по животу, слегка уходя вниз, чтобы отодвинуть кромку штанов. Член он чувствует и сквозь одежду. Пыткой кажется оставлять Хуа Чэна одетым, поэтому он медленно раздевает его, рубаху скидывает на пол, штаны остаются где-то на постели, не до конца сброшенные. Се Лянь целует его в шею, прикусывает челюсть, ощущая, как ладони проходятся по его бедрам. Подается еще раз навстречу, чтобы затронуть член членом, и приглушенно стонет. Он не испытывал никогда таких ощущений. Ему было известно лишь возбуждение, когда он подавлял все свои порывы, когда остужал голову и тело, удерживая все под запретами. Сейчас никаких правил не существует, кроме тех, что они устанавливают сами. Он обхватывает ладонью два члена — это сложно, поэтому он слегка меняет хватку и больше направляет их, чтобы удовольствие могли получать они оба. Он продолжает тереться, чередуя поцелуи и вздохи-стоны. Внизу живота нарастает тепло. Нервы напряжены до предела, ему хочется сорваться в бешенный темп, но он продолжает свой, неторопливый, заставляя изнывать их обоих. Хуа Чэн целует его, ласкает языком, прижимает к себе поближе, и мысли испаряются, больше никаких ограничений. Темп нарастает, узел внутри живота обещает вот-вот взорваться и Се Лянь стонет прямо в рот Хуа Чэна, губами ощущая его улыбку. Последние движения особенно чувствительны, каждое бьет по нему, как молния, прошибая все тело, а разрядка оглушает, как волны прибоя. Хуа Чэн под ним дрожит. Эта дрожь сладкая, она передается и ему самому, когда он обессилено укладывается рядом. Он ощущает влагу на животе и бедрах, но она не волнует его, он теснее прижимается к телу рядом. Хуа Чэн целует его в висок. Чувство правильности заполняет Се Ляня, и он тихонько смеется. Да, именно так все и должно быть, ведь если он чувствует себя счастливым, то все идет как надо.***
Се Лянь проводит Ши Цинсюаня в просторную комнату, которую они с Хуа Чэном обычно используют для приема гостей, и кивает на низкую мягкую софу. Хуа Чэн у дверей щурит в мягкой усмешке глаз, машет на прощание и уходит, закрывая за собой двери. Ши Цинсюань удивленно вскидывается. — А разве Собиратель цветов под кровавым дождем не останется с нами? — В этом нет нужды, да и, кажется, у него были дела. — Вот как. — Повелитель ветра прячет лицо за веером. — А я думал, вы всегда вместе, Ваше Высочество. В его голосе веселые, будто летние ноты, и сам он весь светится от того, насколько изнутри его распирает счастье. Се Лянь рад видеть его таким. Он не знал Ши Цинсюаня при своем первом вознесении, а в последующие его нога даже не ступала на Небеса. Повелителя, или же, как тот сам любил себя представлять Повелительницу, ветра он узнал, когда для них двоих весь мир пал, а после вновь восстал из руин. Се Лянь не очень любит пересекаться с богами, у них у всех острые резкие взгляды, и множество слов-уговоров. Некие прямо одержимы идеей, что ему вновь нужно стать богом. Небеса пали не так давно. Сейчас они восстановились и медленно начали вновь набирать свои силы, поэтому первым делом, они решили разрешить те проблемы, которые наворотил прежний верховный бог. И следовало же кому-то проговориться про него, Се Ляня, мол, возможно, второе, да и третье падение были не случайны. И шум нарастал, пока не было решено вернуть его. Да только самого Се Ляня никто не спросил. Никто из богов так и не смог забрать его. Они пытались, но Призрачный город хорошо укрывал своих хозяев и незваных гостей выпроваживали в два счета. Иногда Хуа Чэн выходил сделать это лично, просто чтобы размяться. Се Лянь делал это очень-очень редко и только если знал пришедших. Се Лянь улыбается предположению Ши Цинсюаня. — Мы чаще всего вместе, — соглашается он, — но нам незачем быть вместе все время. Повелитель ветра усмехается. Он машет веером, отчего его волосы немного вздымаются. — Это верно, Ваше Высочество, но я имел в виду немного иное. Мне показалось, что именно Собиратель цветов под кровавым дождем ни на миг не оставляет вас, как сторожевой пес. — Именно так сейчас говорят на Небесах? — выгнув бровь, интересуется Се Лянь, и Ши Цинсюань заливается звонким смехом. Он пересказывает Се Ляню все последние новости Небес, не забывая вставлять забавные комментарии, и Се Лянь отдыхает, просто слушая это все. Ши Цинсюань не похож на других богов, он немного легкомыслен, ему нет дела до чужих склок, и он давно не участвует в том безумии, которое организовали для возвращения Падшего божества Сяньлэ. Другие боги ничего не могут с ним сделать, поэтому только провожают недовольными взглядами. Они просто не знают настоящего Ши Цинсюаня. Однажды Се Лянь встретил его потрепанного на улице одной из деревень, и он очень напомнил ему самого себя. Небеса только недавно пали и там царил полный хаос и, конечно, никто не стал бы искать другого бога. Особенно того, что лишился всех своих сил. Сам Се Лянь успел стать бедствием, демоном несущим смерть, поэтому перед ним стоял сложный выбор: пройти мимо или же помочь. Никакие законы и ограничения больше не сковывали его, и он мог без зазрений совести оставить падшего бога там. Но он не прошел мимо. Он тогда даже имени божества не знал. В ходе разговора в лапшичной, в которую Се Лянь и повел божество, одним взглядом запугав хозяина, который желал сказать что-то про неподобающий внешний вид, он узнал и имя, и происхождение, и всю историю нехорошей судьбы Ши Цинсюаня. С детства мальчика преследовал Божок-пустослов, противный, но не особо опасный дух, если его не бояться. Но Ши Цинсюань боялся его так сильно, что лживые предсказания духа сбывались, чем еще больше пугали мальчика. Тогда-то все и закрутилось. Женские одежды, странствия с братом, что самосовершенствовался и в итоге вознесся. Сам Ши Цинсюань тоже через время стал богом, но никогда не мог подумать, что брат за это отдал такую огромную цену. Правду он узнал после падения Небес, когда его брат погиб в битве с бывшим верховным богом, а Хэ Сюаню было уже не так сладко мстить. Он выложил все как на духу, вплетая как можно больше едкости в свои слова, и тогда Ши Цинсюань лишился всех сил и пал, а искать его даже не стали. То ли Повелитель черных вод счел это достаточной местью, то ли не желал мстить столь немощному человеку, никто не знал. Он исчез с поля зрения Ши Цинсюаня, который начал собственное самосовершенствование в надежде вновь вознестись, но уже честно. Се Лянь истории покивал, но честно сказал, что шансы малы и придется приложить много сил. Когда это Повелителя ветров не напугало, он даже решил помочь. Павший бог походил на него самого. Удачные полные сил места для медитаций, усердная работа, от которой Ши Цинсюаня ничто не отвлекало — все это помогло Ши Цинсюаню вознестись всего через несколько лет. Очень короткий срок для того, кто пал и никогда истинным богом и не был. Свое общение они с Се Лянем не разорвали. Связь пролегла между ними крепкая, проверенная горем. Ши Цинсюань заканчивает рассказ. Се Лянь лишь немного удивлен его знаниям, кажется, о чем не спроси, Повелитель ветра на все знает ответ. Двери раскрываются, являя довольного Хуа Чэна. — За тобой пришли, — говорит он Ши Цинсюаню, — Хэ Сюань ждет у выхода с Призрачного города. Ши Цинсюань вздымается на ноги, легкий и воздушный в своих одеждах. — Еще минутка и я буду готов. — Как будет угодно. Хуа Чэн в этот раз не уходит. Облокачивается на дверной косяк, поблескивая улыбкой. Ши Цинсюань взмахивает ветром и оборачивается Повелительницей ветра, лукаво улыбаясь, он отчего-то всегда встречает Хэ Сюаня именно в этом облике. — Еще увидимся, Ваше Высочество, — машет он на прощание, а потом выпархивает за двери, спеша на встречу. — Конечно, — успевает бросить Се Лянь ему вдогонку. — До следующей встречи. Хуа Чэн обнимает его сзади, мурлычет на ухо. Се Лянь переплетает с ним пальцы. — Я тоже скучал, — шепчет он, а потом целует.***
На горе Тунлу горячий спертый воздух, чем ближе к жерлу уже недействующего вулкана, тем хуже. В этот раз демонов намного больше, чем когда-либо можно было ожидать — Небеса пали, им хватает своих проблем, поэтому на гору рванули все, кто хоть мысль имели стать новым бедствием. Хуа Чэн усмехается, подхватывая гэгэ под руку, когда тот оступается и, скармливая очередного слишком слабого демона своим бабочкам. В этот раз здесь слишком много сброда, который даже не в силах за себя постоять. Это, конечно, упрощает их задачу. Эмин кружит вокруг них, пытается подлезть под ладонь к Се Ляню, и немного отступает под пристальным взглядом владельца. Его Высочество смеется. — Не будь так строг! Он мне совершенно не мешает. — Как скажешь, гэгэ. Но глядит строго, все еще предостерегая. Жое тихонько высовывается из рукава и шевелится, будто имитируя движения высунутого языка в сторону Эмина. Шелковая лента саблю невзлюбила сразу. Она оказалась до ужаса ревнива, сильно оплетаясь вокруг Се Ляня и отказываясь уходить, даже если тот просил. Если Хуа Чэна она еще подпускала, с каким-то одной ей ведомым уважением, то Эмина не ставила ни во что. Се Ляня это противостояние забавляло. Он позволял ленте безмолвно шипеть, а сабле ластиться. Сейчас он смотрел вперед, на возвышающуюся гору — взгляд его был задумчив. — О чем думаешь, гэгэ? Се Лянь не сразу повернул голову. Они продолжали свой путь уже почти день, встречая разнообразных чудищ: одни не раздумывая, вступали в бой, другие осознавали, что переоценили себя и молили о пощаде — у всех у них был один итог — смерть. На гору Тунлу каждый должен был подниматься только с пониманием того, что может погибнуть. Не каждый желающий стать бедствием в итоге им становился. — Я думаю о твоих словах. Ты, правда, думаешь, что я смогу стать таким?.. — голос его затихает. Они уже успели все обсудить до того, как направиться сюда, но сомнения Его Высочества казались нормальными. Хуа Чэн просто не мог признать, но он и сам немного переживал. Он уже когда-то видел свое божество одержимым местью, и пусть он готов был направиться за ним куда угодно и с какой угодно целью, такой Се Лянь немного пугал его. Страшно было потерять его самого за всем горем. Однако сейчас Его Высочество сверкал улыбкой, немного смущенно отводил глаза, когда понимал, что взгляд Хуа Чэна откровенно влюбленный и спокойно рассуждал на тему своего окончательного падения. Очень хотелось верить, что прошлое никогда не повторится и его принц просто останется таким, каким он есть. Хуа Чэн перехватывает его ладонь и прижимает ее к своей груди. — Я не могу гарантировать, но я уверен, что все получится. В любом случае я буду рядом с гэгэ. Лучше горькая правда, чем самая сладкая ложь. Се Лянь убедился в этом на собственном опыте. Он кивает. Сомнения все еще есть в его сердце, но он пытается пересилить их, чтобы суметь сбросить последние оковы, что связывали его с прошлым. Путь занимает у них несколько дней лишь потому, что они никуда не спешат, ведя спокойные беседы и уничтожая всех, кто решается преграждать их дорогу. Хуа Чэна веселят зарвавшиеся демоны, которые видя его, считают себя сильнее, он смеется, когда расщепляет их в пыль. Се Ляня рядом пытаются атаковать больше и чаще, считая, что он слабее, никогда не слыша о демоне в белом. Все слышали о Безликом, но Се Лянь походил на него только одеждами. Все, кто недооценивают Се Ляня, погибают: лента танцует в его руках, как заведенная, при нем еще и клинок, белый, как мрамор — подарок Хуа Чэна перед тем, как они отправились в дорогу. Он прекрасен, снова похож на Наследного принца в маске бога. Возле самой горы они отбиваются от оставшихся чудовищ, самых сильных после изнурительных боев, которые тоже не оказываются равны им по силе. Хуа Чэн даже не утирает лицо, потому что ни капли не вспотел. В дуэте с гэгэ они оказываются действительно непобедимы. Время закрытия горы приближается. Се Лянь начинает выглядеть все более растерянным и не знающим, что ему делать. Хуа Чэн сжимает его ладонь — меньшее, что он может сделать. Некоторое время они так и стоят безмолвно, глядя вдаль. Есть что-то особенное в этой тишине на двоих, что делят только между собой. Хуа Чэн смеет надеяться, что после этого их жизни окончательно изменятся, и они сумеют начать жить заново, позабыв про старую боль. — Гэгэ, пора. — Время подходит к концу. Они взбираются на самую высь, а потом глядят в черноту потухшего вулкана. Внутри все сжимается от тоски и нежелания пускать Се Ляня туда, но Хуа Чэн знает, что он должен это сделать. Они оба это понимают. Се Лянь отпускает его ладонь — это, как сигнальный знак. — Гэгэ, — зовет Хуа Чэн, — я буду ждать тебя здесь. Се Лянь улыбается. Потом подается вперед и запечатлеет на его губах легкий целомудренный поцелуй, прежде чем сделать шаг назад и упасть вниз. — Я вернусь, — успеет сообщить прежде он, а потом гора Тунлу закрывается. Хуа Чэн ждет его столько, сколько нужно, продолжая высекать в пещере Тысячи статуй все новые и новые экземпляры. Однажды он приведет гэгэ сюда, чтобы все их показать.***
Се Лянь не особо понимает, где именно оказался. Водит взглядом из стороны в сторону, но глаза у него пустые, безжизненные, ему на самом деле даже все равно, куда идти. Поэтому он просто делает один ужасно обжигающий вдох — на улице жара, горизонт плывет — и идет. Ног он не чувствует. Он, как кукла, которую напитали духовными силами и приказали направляться вперед. Ни зачем, ни куда, просто вперед, без намерений и желаний. Произошедшее не укладывается в голове. Он успел лишь ступить на Небеса, позволить тени улыбки закрасться в легкий изгиб губ, как мельком увидел что-то белое. Интуиция приказала бежать, а он не послушался. Обернулся, встречая самый большой кошмар своей жизни, что сняв маску, ласково ему улыбнулся, роняя нежное: «Сяньлэ». А потом Се Лянь пал. Ровно в третий раз. Земля завертелась, закружилась голова, и через мгновение он стоял на ногах среди пыльной дороги, что вела к деревне. Он сделал шаг, не веря увиденному, и пошел. Воздух кажется раскаленным. Се Лянь дышит осторожно и размеренно, не оглядывается по сторонам, потому что даже если бы пожелал, не сумел сосредоточиться ни на чем. Этот мир все еще реален? Это не кошмар? Се Лянь не знает. Он останавливается лишь тогда, когда перед ним, будто из ниоткуда возникает красивый юноша в красном. Взгляд Се Ляня скользит по нему, детали он отмечает вяло. Только одна мысль четкая, подсказанная интуицией: «Он демон». Потому что юноши так просто из воздуха не возникают, потому что не притягивают к себе взор против воли, потому что они не смотрят так. Как так, Се Лянь вряд ли бы объяснил, у него внутри ворох странных догадок и вычурных метафор, но он точно утвердил бы: первый встречный не должен иметь такой взгляд. Но даже пусть он хоть сам Князь демонов, Се Ляню плевать. Он пытается обойти юношу, но тот снова оказывается перед ним. — Подождите, Ваше Высочество! — голос у него тоже красивый, певчий, однако в нем звенит тревога, как стекло. Се Лянь поднимает взгляд, юноша выше его, и глядит в его глаза, черные с призрачными огоньками — точно демон. В любом другом состоянии он может и не заметил бы, но сейчас все его чувства обострены до предела и все ощущается совсем иначе. — Чего тебе? — интересуется он грубо, норовя скорее спугнуть демона и уйти. Однако в глазах того облегчение. — Куда вы идете, Ваше Высочество? — спрашивает он. — Не твое дело, — голос, как сталь. Потому что пусть он разбитый, но не дурак, чтобы сообщать демону свой путь — он даже сам не знает, куда идет. А потом происходит то, чего Се Лянь не ожидает — юноша падает перед ним на колени, склоняет голову, давит порыв протянуть руки — Се Лянь видит это оборванное движение — и молит так, как не молили люди при смерти о спасении, когда Се Лянь еще был божеством, когда в него еще верили. — Пойдемте со мной, Ваше Высочество! Я преподнесу вам все, что вы только пожелаете, даже мир возложу к вашим ногам, если захотите. Я никогда не предам вас и не отвернусь от вас. Я всегда буду рядом. Поэтому, пожалуйста, — он вскидывает голову, — пойдемте со мной! От этих слов становится внезапно горько и смешно. Зачем он демону, зачем ему какое-то мусорное божество? Се Лянь засмеялся бы, но у него нет сил, даже приподнять уголки губ в намеке на улыбку. Се Лянь не знает, куда идти. Есть ли смысл направляться в неизвестную сторону, рассчитывая, что все наладится? Он смотрит на юношу, думает о его словах и честно не знает, худший ли это вариант. Даже если его разорвут на части, он не уверен, что сумеет закричать перед смертью. Се Лянь опускает взгляд. Пустота внутри выжигает его. — Хорошо, — соглашается он, готовый окунуться в глубины ада. Юноша в алом протягивает ему ладонь, и Се Лянь хватается за нее, готовый тонуть. Но ему не приходится.