Бобронариум

      — Он в тебя втрескался, — говорит Юн. — У него в ноуте белка на рабочем столе.       Аргумент, разумеется, очень весомый. Уж если белка, то ничего не попишешь — конечно, втрескался. Примерно так Шинъя и отвечает, за раз исчерпав свой недельный, если не месячный, запас иронии и красноречия.       — Ну, как знаешь, не хочешь — не иди, — пожимает плечами Юн. И уверенно добавляет: — Но я тебе точно говорю — втрескался.       Шинъя только вздыхает и через стёкла непроницаемо-тёмных очков смотрит на другой конец аудитории, где предмет его молчаливого пристального интереса, плевав на лекцию с колокольни, клеит сразу трех девушек. Это, вообще-то, его привычное состояние, и весь поток в курсе, что дальше флирта из чисто спортивного интереса он не заходит, но всё равно это как-то…       «Бесяче», — определяется с собственным мнением Шинъя и снова вздыхает. Его и по жизни везучим не назовёшь, но влюбиться в отъявленного волокиту и тем пробить очередное дно своей сомнительной фортуны воистину мог только он.       Тем не менее означенный волокита минувшим утром позвал его в бобронариум и на немой вопрос ответил только:       — Хочу посмотреть на бобров. Одному скучно, а ты вроде любишь животных.       У Шинъи от изумления совсем пропал и без того не шибко развитый дар речи, он рефлекторно кивнул, получил обещание обговорить всё подробнее после пар и вот теперь тихо мучается неизвестностью на галёрке.       — Пиши лекцию, — сурово шипит ему в ухо Юн, наконец обрывая течение сложных мыслей. Для верности он грозит ему ручкой, и Шинъя, вздохнув по инерции в третий раз, всё-таки открывает тетрадь.       Правда, лекция так и не пишется. Юну-то хорошо, он их всех здесь намного младше: закончил школу экстерном и на правах гения поступил сразу на второй курс всего-то в шестнадцать лет. У него в голове сплошь учёба, большие планы на магистратуру, аспирантуру и вообще жизнь. А у Шинъи вот… это всё.       «Почему бобронариум?» — думает он и решительно не находит ответа.       — Дже-Ха, — вдруг врывается в голову резкий окрик преподавателя. — Вы зачем восстанавливались? Чтоб вас опять исключили? У вас, конечно, достижение — вы посещаете пары и даже не спите на лекциях. Но если всё это лишь ради балагана, который вы постоянно устраиваете, я вас выставлю к чёртовой матери, и сдавать потом будете персонально — спрошу по всем темам.       У Шинъи мороз пробегает по коже, но с дальнего конца аудитории объект его роковой студенческой любви широко ухмыляется и с показным покаянием возвещает:       — Простите, пожалуйста, больше не буду.       Учитель ему, конечно, не верит — никто не верит, но возразить пока нечего, и инцидент заминается, едва начавшись. На удивление, со стороны Дже-Ха и правда больше не раздаётся ни бесконечных смешков, ни девичьего тихого щебета.       — Не нервничай, блин, пиши, — вновь шипит в ухо Юн. — Я у него как-то спрашивал, почему он вылетел и зачем восстановился столько лет спустя. Он не такой кретин, каким кажется. Я тебе потом расскажу.       «Да я и так знаю», — мог бы ответить Шинъя, но не признаваться же, что подслушивал в лучших традициях сталкерских эпопей. Юн тогда, чего доброго, окончательно убедится, что у него с головой не в порядке, и в бобронариум с ним для надёжности отправит Киджу. А это страшно: от гиперопеки самопровозглашённого старшего братца у Шинъи порой просыпается острая необходимость кому-нибудь врезать. Желательно самому Кидже, конечно, но можно и просто. Кому-нибудь.       А что до Дже-Ха — то, что он не кретин, очевидно без пояснений. Напротив — ему легко всё даётся, поэтому он и страдает на лекциях ерундой. Это не вяжется с фактом его отчисления, отчего он сильнее Юна выделяется возрастом из всего курса, только в обратную сторону, но тот подслушанный разговор объясняет и это.       У Дже-Ха из родни одна старая бабушка, да и та, если Шинъя всё правильно понял, приёмная. Когда она заболела, на учёбу не осталось ни сил, ни времени — надо было сразу взять академ, но Дже-Ха протупил. А потом, как водится, стало не до того, вроде и без диплома жилось неплохо, так что вернуться за парту он удосужился только сейчас — через целых семь лет. На беду Шинъи, как раз в его курс.       «Ладно, к чёрту. Пойду — в любом случае хуже не будет», — решает он, вдруг исполнившись обречённой решимости. Он и рад бы поверить в сентенцию на тему «втрескался» — именно этого ему и хочется, да и правота Юна практически в каждом вопросе наводит на мысли о некой систематичности данного обстоятельства. Но белка в ноуте… как бы сказать… недостаточно официальна для полноценного двустороннего объявления чувств.       До конца лекции Шинъя зачем-то гуглит бобров и выкладывает в инстаграм фотографию своей белки.       А после пар к нему действительно подходит Дже-Ха — даже без стайки девчонок, обычно кружащих вокруг него, как рыбки-лоцманы возле акулы. Небрежно усаживается на край стола, улыбается так, что у Шинъи желудок проваливается куда-то ближе к коленям, и наглым выверенным движением гопника на охоте внезапно сдёргивает с него очки. И присвистывает.       — А Хак не врал, у тебя правда умопомрачительные глаза. Зачем ты их прячешь?       — Повышенная светочувствительность, — мрачно бубнит в ответ Шинъя, не зная, куда теперь эти глаза девать, когда прямо в них смотрит этот… вот этот вот…       — А, — очки тут же магическим образом возвращаются на своё место. — Тогда извини. Ну что, завтра в шесть тебе как, нормально? Я узнал, там экскурсии каждый вечер, и можно не только смотреть, но и гладить зверюшек. Мне кажется, тебе понравится.       Шинъя снова, как и в предшествующем разговоре, кивает, не в силах понять, с чего ради ему вдруг такое внимание. И неуверенно спрашивает:       — Тебе нравятся эти… бобры?       Дже-Ха фыркает и пожимает плечами:       — Не знаю, я их вживую пока не видел.       — А белки? — ещё раз пробует Шинъя. Ну надо же хоть о чём-нибудь разговаривать.       — Белки нравятся, — не подводит Дже-Ха, вскользь заглядывает в телефон, что-то кликает там — Шинъя слышит уведомление лайка из инстаграма и чуть не съезжает со стула, когда Дже-Ха добавляет со всей своей чёртовой непосредственностью:       — Но, вообще-то, мне больше нравишься ты.       И бобронариум в глазах Шинъи мгновенно становится дохрена привлекательным местом.