Не тревожьте землю, птицы. Не ищите ветра в поле. Превратите копья в спицы. Я птенцов собой закрою. Спите дети, сны в лукошке под подушкой тихо спрячу. Щёчки в тёплую ладошку, засыпай скорее, крошка. Заведите песнь синицы, пусть им мирный дом приснится. Не смотрите так сестрицы – верю, их спасёте, птицы. Неужели ночь в зените, солнце в поле заманите. Утро в окна не пустите, мне б ещё теплом напиться. Небо засыпай, баю-баю-бай. Сердце, тише, не мешай. Силы отдавай, возврати их в край, Где цветёт сирень, где кружится май. «Птицы», исп. Макsим
Тринадцатилетний Эдвард Мэйсон не верил в рождественские чудеса и в Санта-Клауса. Кто-то скажет, что в этом возрасте и не мудрено. Вот только вера покинула мальчика, когда ему было всего девять: именно тогда жизнь Эдварда разрушилась до основания – он разом лишился всего, что у него было. Детство закончилось, как только он переступил порог приюта, расположенного на окраине крошечной деревни в паре сотен миль от Лондона. Привычный же ему мир перестал существовать ещё раньше: в тот самый момент, когда он, играя в саду под присмотром своей старшей сестры Элис, впервые услышал страшный завывающий звук сирены воздушной тревоги. Эдвард до сих пор помнил, как до смерти перепугался и, подбежав к сестре, крепко-крепко прижался к ней, заглянул в лицо и увидел там отражение собственных чувств. Элис до боли сжала его перепачканную землёй руку в своей и потянула мальчика в дом. Но и дома, вопреки ожиданиям, Эдвард не почувствовал себя в безопасности. Необычно бледная мама что-то вполголоса шептала отцу, нервно заламывая руки. Отец хмурился, отвечая ей резко, даже грубо, чего прежде никогда не бывало. До Эдварда долетали обрывочные фразы разговора родителей, но их смысл был ему совершенно неясен. Лишь два слова заинтересовали его: Германия и война. Несмотря на юный возраст и отсутствие знаний в области географии, он всё же знал, что Германия – это такая страна, которая, кажется, тоже находилась в Европе, как и Великобритания. А вот про войну Эдвард знал немало: он любил играть в войнушки с соседскими мальчишками. У него даже был деревянный меч, до самой рукоятки обагрённый воображаемой кровью заклятых врагов. Однако очень быстро Эдвард понял, что на самом-то деле война – это совсем не весело. Война и есть самый главный и жестокий враг. Враг всего прекрасного и живого. Война разрушает и убивает. По-настоящему. Нет, Эдвард Мэйсон совершенно точно не верил в Санта-Клауса. Но всё же получил от него неожиданный чудесный подарок – первый за несколько лет, – хотя до Рождества и оставалась ещё целая неделя. В их приюте появилась новенькая. Эдвард стоял почти напротив и во все глаза смотрел на неё. Невысокая, худенькая, в тёмно-синем шерстяном платье с белым воротничком. Длинные каштановые волосы подхвачены синей лентой, завязанной бантиком на макушке. Отдельные пряди выбились и теперь милыми завитками обрамляли бледное симпатичное личико. На щеках блестели влажные дорожки недавно пролитых слёз, но сейчас девочка уже не плакала. Её карие глаза оленёнка Бэмби смотрели испуганно, недоверчиво и настороженно, словно ожидая чего-то дурного. В груди Эдварда болезненно защемило: он, просуществовавший в этом приюте уже четыре года, слишком хорошо знал, что эти ожидания девочки непременно оправдаются. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – ей тут не место. Хотя, с другой стороны, а кому вообще тут могло быть место? Эдвард скосил глаза в сторону и посмотрел на высокую белобрысую девчонку с не по-детски злобной ухмылкой на вроде бы красивом лице. Джейн. Вот кто в полной мере заслуживал быть здесь. Змея должна жить в гадюшнике, ведь так? – Знакомьтесь, это – Изабелла Свон, – громогласный голос миссис Уилкс заставил Эдварда снова посмотреть прямо перед собой. Она указала рукой на новенькую так, словно та была музейным экспонатом. – Её матушка отправилась в мир иной, поэтому теперь эта юная леди будет жить с нами, – губы Уилкс растянулись в насквозь фальшивой улыбке, от которой мурашки бежали по коже. Изабелла. Эдвард приветливо улыбнулся, хотя вовсе не был уверен, что девочка на него смотрела. Ему вдруг подумалось, что она похожа на Дюймовочку – героиню одной из сказок в книге его сестры Элис. Однажды, рассматривая в ней цветные картинки, маленький Эдвард порвал один листок, на котором как раз была изображена прелестная девочка, с испугом взирающая на огромную жабу. Это вышло у него совершенно случайно, но Элис, конечно, не поверила и устроила ему взбучку. Эдвард снова улыбнулся, но теперь уже не Изабелле, а своим размытым детским воспоминаниям – они были тем единственным, что осталось от его семьи. А потому Эдвард изо всех сил старался трепетно сберечь их. Однако со временем те всё равно тускнели и путались между собой. Порой что-то внезапно ярким видением всплывало из подсознания – вот как сейчас с Дюймовочкой, – и тогда сердце Эдварда ускоряло свой бег, словно он повстречался с кем-то из близких. – А теперь я вас оставлю. Дела. Миссис Уилкс больше не улыбалась, но теперь её голос звучал нарочито дружелюбно, тихо и мягко, словно шелест шёлковых юбок. – Не стоит смущаться, Изабелла. Чем быстрее ты тут освоишься, тем лучше, – не по-женски широкая ладонь Уилкс легла на макушку новенькой и погладила её по волосам. – Девочки покажут тебе твою кровать. Напоследок женщина вновь скривила тонкие бледные губы в улыбке и, горделиво выпрямив спину, вышла из комнаты. Зло прищурившись и сжав ладони в кулаки, Эдвард проводил её взглядом. Он ненавидел миссис Уилкс всем своим сердцем. Едва ли не сильнее, чем Адольфа Гитлера. Хотя тот и был для Эдварда воплощением абсолютного зла, разрушившего мир, но слишком уж эфемерным, условным – он едва ли мог представить его в своём воображении. К тому же теперь это зло было побеждено и наказано. Миссис Уилкс же была злом реальным, осязаемым и концентрированным. Это зло раз за разом обрушивалось на Эдварда и других детей приюта в жестокой попытке раздавить, причинить боль. Унизить. Как побороть это зло мальчик не знал, а потому оно казалось ему несокрушимым и вечным, как сама вселенная. Безысходность. Эдвард даже не подозревал о существовании этого слова, но оно как нельзя лучше отражало то, что он испытывал день за днём, словно маленький беззащитный зверёк, угодивший в стальные зубья капкана. Отвлёкшись на Уилкс, Эдвард упустил тот момент, когда Джейн подошла к нерешительно замершей на месте Изабелле и нависла над ней, словно хищный коршун над своей добычей. – Симпатичная ленточка. Атласная? Будет моей! Джейн схватила бантик на макушке Изабеллы и дёрнула его на себя вместе с волосами. Та вскрикнула и попыталась вырваться, но тщетно. Джейн была гораздо крупнее и сильнее её. Эдвард, не раздумывая, бросился вперёд, обхватил рукой шею белобрысой девчонки и крепко сжал её. Джейн издала хриплый, булькающий звук и оттолкнула от себя Изабеллу. Та не смогла удержать равновесие и резко села на пол, громко клацнув зубами. – Не смей к ней больше приближаться, – угрожающе процедил Эдвард, отпуская Джейн, больно впившуюся ногтями в его кожу. – Это вас всех касается! – уже громче добавил он, вытянув вперёд руку и нацелив указательный палец на сгрудившихся позади Джейн детей. «Свора белобрысой» – так он их называл. Эдвард попал в приют позже Джейн, успевшей к тому моменту подмять под себя почти всех его обитателей. Они отдавали ей свой хлеб, редкие фрукты и сладости, делали за неё всю работу в доме и в огороде. Юного Мэйсона такое положение дел совершенно не устраивало. Чтобы он подчинялся какой-то там девчонке?! Да ни за что! Постепенно он сумел внести смуту в привычный уклад жизни Джейн и расколол коллектив надвое: одна часть так и осталась в услужении у белобрысой, а другая – предпочла переметнуться на его сторону. – Встаёшь? – Эдвард наклонился к Изабелле и, улыбнувшись, протянул ей руку. – Да, спасибо, – ни секунды не колеблясь, девочка вложила свою ладошку в его раскрытую ладонь. Он сжал её руку и потянул на себя, помогая подняться. Изабелла проворно встала на ноги и улыбнулась. Хотя улыбка и вышла робкой, но зато карие глаза девочки смотрели на Эдварда прямо и открыто, без тени смущения. Отчего-то его сердце вдруг ускорило свой бег, а в голове странно зашумело. Волнение – вот, что это было. Ещё ни разу ни одна девчонка не смогла заставить его волноваться, а тут… ну, надо же! Эдвард разжал вспотевшую ладонь, выпуская руку Изабеллы, и прокашлялся, собираясь представиться. Но не успел. Сначала мальчик заметил, что взгляд новенькой переместился на что-то позади него, а затем Эдварда больно пнули в подколенную ямку – нога подогнулась. Чьи-то пальцы схватили его за волосы и дёрнули – голова запрокинулась назад так, что в шее неприятно хрустнуло. Эдвард упал, стукнувшись коленями об пол, но успел перехватить противника и утянул его за собой. Конечно же, это была Джейн. Она вонзила ногти ему в лицо – он вывернул ей запястье. Она укусила его в плечо – он ударил её свободной рукой. Джейн была на год старше Эдварда и выше его на голову, но он всё равно превосходил её по силе. Тем не менее, клокотавшая в груди Джейн кипучая ярость не позволяла ей так просто сдаться. Вцепившись друг в друга мёртвой хваткой, они катались по полу в попытке подмять друг друга под себя, одержать верх. В конце концов Эдварду это удалось, но радоваться он не спешил. Девочек обижать нельзя – он хорошо усвоил это наставление родителей ещё в раннем возрасте. Однако здесь, в этом мрачном мире железных скрипучих кроватей, колючих, пропахших нафталином одеял и старой штопаной одежды, нелепо болтавшейся на худых детских плечах, большинство правил не действовало. Здесь все подчинялись только двум сводам законов: законам выживания и законам, установленным Викторией Уилкс – управляющей детским приютом. Нарушители – вольные или невольные – неизбежно карались. Карались жестоко. Порой негласные законы выживания шли в разрез с законами миссис Уилкс. И сейчас как раз был тот самый случай. Драки категорически запрещались и сурово наказывались. Однако покорно позволить Джейн отколошматить себя значило бы признать её авторитет, показать себя слабаком в глазах окружающих. Поступи Эдвард так, и его жизнь превратилась бы в ещё больший ад, чем была до сих пор. Из двух зол он выбрал меньшее. К тому же Уилкс всё равно никогда не разбиралась, кто был нападавшим, а кто – жертвой; наказывались все участники потасовки. Все, кроме Джейн. Ей всегда всё сходило с рук. И сегодняшний инцидент не станет исключением – Эдвард отлично это знал. Прежде чем кожаный ремень опустился ему на спину, он услышал, как тот со свистом рассек воздух. Но ещё раньше Эдвард почувствовал густой запах крепкого дешёвого табака, защекотавшего ноздри, – Джеймс Уилкс, муж Виктории. Мальчик выпустил из рук проигравшую, но не побеждённую Джейн, как только та попыталась вырваться и отползти в сторону. А что ещё ему оставалось? Тяжёлая пряжка ремня угодила Эдварду между лопаток – горячая волна боли вышибла из лёгких воздух, но он не закричал. Даже если бы очень захотел, всё равно не смог бы. Перед глазами всё поплыло, заплясали чёрные мушки. Только тогда Эдвард понял, что не дышал. Превозмогая боль, он с трудом сделал короткий слабый вдох – грудь словно сдавило металлическим обручем. Нет, Эдвард не заплакал, но из глаз сами собой потекли слёзы. Ремень вновь хлёстко опустился на него, но он почти не почувствовал этого, продолжая бороться за глоток воздуха. Третий удар пришёлся по голове – та взорвалась ослепительно-белой вспышкой, уши заложило, а к горлу подкатила тошнота. Тёплая струйка крови потекла по виску, спустилась по щеке и солоновато-ржавым привкусом металла скопилась в уголке рта. Но был в этом и положительный момент: все сведённые болью мышцы вдруг расслабились, сделались будто ватными, и в лёгкие наконец ворвался воздух, обжигающий и прохладный. Эдвард с трудом повернул голову, чтобы видеть лицо своего карателя в тот момент, когда он снова хлестнёт его ремнём, но нового удара не последовало. Впрочем, мальчику всё равно не удалось бы разглядеть мистера Уилкса: тот затерялся в густом молочном тумане. Его силуэт то выныривал из мутной пелены, то снова в ней исчезал. Потолок и стены покачивались, будто на волнах, искажались, приближались к Эдварду, почти падали на него. Он словно лежал на дне глубокой реки, а где-то там, на её берегу, Биг-Бен отбивал время. Его громоподобный «Бом-бом-бом» прорезал водную гладь и глухим звоном отдавал в голове Эдварда, давил на барабанные перепонки. Сквозь воображаемую толщу воды и этот звон, услышанный им одним, до мальчика долетел хриплый прокуренный голос Джеймса: «Разошлись! Пошли вон отсюда, пока я всем вам не всыпал!». Торопливое шарканье ботинок по деревянному полу и невнятное перешёптывание. «Пойдём, Изабелла, я покажу тебе твою кровать. Она как раз рядом с моей», – тихий голос Розали – девочки, с которой дружил его приятель Эммет. «Да, займи кровать бедняжки Бри. Скоро тебя ждёт та же участь», – злорадный смех закадычной подруги Джейн Лорен. А затем тишина. Плотная и давящая, колючая, словно тысячи кубометров ледяной воды. Эдвард остался один. Глаза заломило, и он закрыл их. Темнота. Боль. А ещё едкий запах табака, будто навечно впитавшийся в его одежду, и затхлая сырость давно не крашеных половых досок под ним – странная смесь ароматов, которая наверняка будет преследовать его в ночных кошмарах до конца жизни.❀❀❀
Эдвард ковырял ложкой в тарелке с завтраком и время от времени с усилием проталкивал в себя малосъедобную овсянку. После вчерашнего его всё ещё мутило, голова казалась тяжёлой, словно чугунок, наполненный болотной жижей. Мысли вязли в ней, двигаясь едва-едва, тонули прежде, чем Эдвард успевал за них ухватиться. Он не помнил, как вчера очутился в своей койке. Добрёл сам, или кто-то из ребят помог ему? А может, это Джеймс сжалился и отволок его на второй этаж? Впрочем, в последнее верилось с трудом. Эдвард очнулся посреди ночи оттого, что кто-то сел на краешек его койки – пружины прогнулись, жалобно скрипнув. Прохладные пальцы коснулись его лба и скользнули вверх, к слипшимся от запёкшейся крови волосам – туда, где кожа лопнула от удара ремнём. Ночной визитёр глубоко вздохнул, и Эдвард почувствовал на лице лёгкое дуновение. Он попытался рассмотреть своего гостя, но чернильная темнота комнаты надёжно его скрывала. От напряжения снова заломило глаза, в темноте стали расходиться радужные круги, похожие на те, что бывают на воде, когда бросишь в неё камень. Эдвард закрыл глаза всего на минуту, но, кажется, задремал, потому что, когда вновь их открыл, рядом с ним уже никого не было. Думая сейчас об этом, Эдвард даже не был уверен в том, что всё это ему не привиделось. Он поднял голову от тарелки и обвёл взглядом сидевших за столом детей, прикидывая, кто бы из них мог прийти к нему ночью. Его взгляд задержался на новенькой девочке, сидевшей почти напротив. На ней было всё то же шерстяное платье, но теперь, при дневном свете, Эдвард разглядел, что в нескольких местах оно аккуратно заштопано, а некогда белоснежный воротничок посерел от частых стирок. Густые каштановые волосы были неумело заплетены в перекинутую через плечо косу и стянуты на конце чёрной тесёмкой. А где же атласная ленточка? Неужели Джейн всё-таки отобрала её? Вот же гадина! Эдвард крепко сжал в кулаке ложку и громко скрипнул ею по дну тарелки. Изабелла посмотрела на него и едва заметно улыбнулась. Кровь мигом прилила к лицу мальчика, вызывая болезненную пульсацию в голове. Но, несмотря на физическую разбитость, Эдвард вдруг ясно почувствовал непреодолимое желание немедленно заговорить с ней, познакомиться. Ему не терпелось узнать, какая она. Нормальная девчонка, с которой можно дружить? Или же капризная плакса, вызывающая лишь раздражение? Однако разговаривать за столом категорически запрещалось, так что Эдварду не оставалось ничего другого, как снова, скрипя зубами и давясь, взяться за уже остывшую овсянку и то и дело украдкой поглядывать на Изабеллу. По столовой взад-вперёд вышагивала миссис Уилкс, заложив руки за спину, будто надсмотрщик. Она пристально следила за детьми, время от времени делая резкие замечания: – Не чавкай, Майкл, ты же не свинья… Эммет, убери со стола локти… Анджела, выпрями спину… Виктория стукнула девочку по спине ладонью. Анджела испуганно вздрогнула, поднесённая ко рту ложка подпрыгнула вверх, и на кончике её носа осталась овсянка. Раздался дружный детский хохот. – Тишина! – зло выкрикнула миссис Уилкс. Смех оборвался, словно все дети разом захлебнулись им и замерли. В столовой воцарилось напряжённое молчание. Однако оно не продлилось долго. – Что же ты не ешь, Изабелла? Виктория остановилась позади девочки, сложив руки на груди и по-птичьи склонив голову набок. Дурной знак. Эдвард сжал пальцами край стола и посмотрел на новенькую в ожидании её ответа. Он очень надеялся на то, что ответ будет правильным и устроит миссис Уилкс. Но вся беда заключалась в том, что Изабелла ещё совсем не знала этого рыжеволосого демона в женском обличье, а потому рассчитывать на правильный ответ особо не приходилось. – Я не голодна, – голос Изабеллы прозвучал тихо, но уверенно. – Неужели? Виктория холодно улыбнулась, а её небесно-голубые глаза покрылись непробиваемой коркой льда. Каждый, сидящий за столом, уже знал, что это был неправильный ответ. – Ты приехала вчера после ужина, а значит, ничего не ела почти сутки. Ты должна быть голодна. Не стоит лгать мне, Изабелла. Я ненавижу ложь. Миссис Уилкс замолчала и выжидающе посмотрела на девочку. – Эту овсянку невозможно есть. Изабелла подняла голову и встретилась взглядом с Викторией. Эдвард мысленно застонал от досады. – Тебе не нравится овсянка? А чего ты ждала? Может быть, блинчиков с джемом? – Нет, не блинчиков. Девочка снова перевела взгляд на свою тарелку. Теперь голос Изабеллы звучал неуверенно, осторожно, но это уже не имело никакого значения и не могло её спасти. Чёрт возьми, лучше бы она заткнулась! Прямо сейчас. Ради её же блага. Но Изабелла, явно не осознавая всей опасности, продолжила: – Дело не в этом. Я люблю овсянку, но… Она же пригорела. Сильно пригорела. – Вот как? А может быть, дело вовсе не в овсянке? Возможно, дело в тебе? Ты просто не умеешь ценить чужой труд и ту пищу, что посылает нам Господь. Неблагодарная девчонка! – голос Виктории звенел металлом, а ноздри трепетали от ярости. – Думаю, ещё одни сутки без еды послужат тебе хорошим уроком. Немедленно встань из-за стола! И чтобы до завтрашнего утра я тебя тут не видела, поняла?! – Да, миссис Уилкс. Изабелла быстро поднялась, прикусив нижнюю губу. Ножки отодвинутого ею стула слишком уж громко и протяжно заскрежетали по деревянному полу. В воцарившейся гробовой тишине это прозвучало как намёк на внутренний протест. К счастью для себя, Изабелла всё же опустила голову вниз и потупила взор, прежде чем выйти из-за стола. Однако наблюдавший за ней Эдвард заметил, что её плечи так и остались расправленными, а руки сжались в кулаки. Нет, новенькая совершенно точно не была плаксой и не была слабачкой. Но Эдварду также было ясно, что она нуждалась в чьей-то защите и опеке. Например, в его. А иначе её сломают. Если же не смогут сломать, то просто уничтожат физически. В этом тоже не могло быть никаких сомнений. Эдвард перевёл взгляд на Викторию и со всей силой ущипнул себя за руку, чтобы удержать внутри яростное негодование. Иногда боль помогала. Мальчик мысленно досчитал до двадцати и отпустил побелевшую кожу. Стало легче. Вот только ненависть, копившаяся годами, никуда не делась. Интересно, будет ли большим грехом убить такое бесчеловечное, бездушное существо, как Виктория Уилкс? Нет, конечно, он никогда не станет этого делать. Но можно же хотя бы помечтать.❀❀❀
Изабелла старательно начищала тряпкой окно, за которым уже начали сгущаться декабрьские сумерки. В этом не было никакого смысла, потому что оно, как и все другие окна в доме, было идеально чистым. Однако так называемая трудотерапия являлась неотъемлемой частью многих наказаний, как и вынужденная голодовка. Физический труд на пустой желудок, который и так никогда не бывал по-настоящему полон, вызывал головокружение и заставлял мышцы дрожать, звенеть от каждого, даже малейшего усилия. Эдвард знал это не понаслышке. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, он подошел к Изабелле и окликнул её: – Эй. Девочка обернулась, и Эдвард вдруг испуганно понял, что не знает, с чего начать. – Привет, я Эдвард, – спустя бесконечную минуту наконец выдавил он. – Да, я знаю. Изабелла вымученно улыбнулась и опустила вниз руку с тряпкой. Сейчас она выглядела бледной и уставшей. Эдвард заметил, как по её виску скатилась капелька пота. – А ты Изабелла, верно? Это прозвучало невероятно глупо, но мальчик по-прежнему не знал, что сказать, хотя в голове вертелась тысяча слов. Возможно, как раз в этом-то и заключалась проблема? – Верно, но мне больше нравится Белла. Так звала меня… мама… На слове «мама» девочка на мгновение запнулась. Её глаза влажно заблестели, но плакать она не стала. Слава Богу! – Белла, я тут принёс тебе кое-что. Эдвард ещё раз осмотрелся по сторонам и достал из кармана брюк свой кусок хлеба, который украдкой сунул туда во время обеда. Хлеб разломился на две части и немного раскрошился, но всё же это была еда. Хоть какая-то. – Это твой? – спросила девочка, глядя на хлеб в протянутой руке Эдварда. Он кивнул и, увидев, что она медлит, подошёл к ней ближе, забрал тряпку и вложил в ладонь хлеб. – Ешь! – скомандовал Эдвард, почувствовав себя гораздо увереннее. Раз она смущается, значит, он должен быть решительнее. – Спасибо, – прошептала Белла и скромно откусила от хлеба маленький кусочек. – Да подумаешь, ерунда, – небрежно передёрнул плечами Эдвард, ковырнув носком ботинка щель в полу. – Ты только ешь побыстрее. Если кто-то увидит, что я отдал тебе свой хлеб, нам обоим не поздоровится. К своему ужасу, мальчик почувствовал, как щёки заливает румянец. Ну прямо девчонка, честное слово! Испытывая крайнюю степень досады, он сунул руки глубоко в карманы и принялся перебирать пальцами оставшиеся после хлеба крошки. – Джейн всё-таки отобрала у тебя ленточку? – спросил Эдвард больше ради того, чтобы хоть что-нибудь сказать. Было как-то странно и неловко просто молча стоять и смотреть, как Белла ест. – Нет, она даже не подходила больше, – прежде чем отправить в рот остатки хлеба, ответила девочка. – Если снова к тебе полезет, ты мне только скажи, ладно? Снова вернув себе уверенность, Эдвард вынул руки из карманов и расправил плечи. Белла ничего не ответила. Вместо этого она вдруг протянула руку и коснулась его щеки в том месте, где багровел синяк. Девочка встала на цыпочки. Её прохладные пальцы переместились выше и едва ощутимо прошлись по волосам рядом с раной, оставленной пряжкой ремня. Эдварду стало жарко. – Больно? – сочувственно спросила Белла. – Нет, – соврал он. Но эти прикосновения. Это знакомое ощущение прохладных пальцев на коже. Где-то это уже было… – Это ведь ты приходила вчера ночью! – обрадованный тем, что загадка ночного гостя разгадана, громко воскликнул Эдвард и тут же опасливо огляделся по сторонам. Но, к счастью, горизонт по-прежнему оставался чист. – Я просто хотела убедиться, что с тобой всё в порядке, – не стала отпираться Белла. – Тебе вчера сильно досталось. Из-за меня. – Нет, ты тут не при чём. У нас с Джейн давняя вражда. – Но ты не был обязан за меня заступаться. – Нет. Я должен был. Где-то совсем рядом раздался девичий смех. Зазвучали тяжёлые шаги, вслед за которыми послышался грозный окрик миссис Уилкс, призванный разогнать стайку хохотушек. Эдвард понял, что нужно срочно уходить, пока его не застукали вместе с Беллой, которая должна была отбывать наказание. Но ему совсем не хотелось прощаться с ней. Они ведь даже не успели ни о чём толком поговорить. В голове мальчика возникла внезапная идея. Сердце застучало в груди быстро-быстро, словно ему там стало тесно. Это было странное ощущение. Странное, но приятное. Эдвард будто почувствовал себя старше. Смелее. – Слушай, Белла, ты сможешь сегодня спуститься вниз, когда все заснут? – торопливо заговорил он. Его грудь высоко вздымалась. Кончики пальцев закололо от сильного волнения, с которым он сейчас безуспешно пытался справиться. Эдвард знал, что Эммет с Розали часто так делали, называя это «свиданиями». Конечно же, у них с Беллой всё совсем не так, и никакое это не свидание. Вот же глупость какая! Однако ладони почему-то всё равно потели, а голос заметно дрожал. – Я буду ждать тебя на лестнице. Больше всего Эдвард боялся, что Белла спросит его «зачем?», потому что не имел ни малейшего понятия, что на это ответить. Что сказать, чтобы не выглядеть в её глазах дураком? Но она ничего не спросила. Только коротко кивнула и, быстро от него отвернувшись, снова принялась за чистку окна.❀❀❀
Окутанные ночным полумраком, они сидели плечом к плечу на нижней ступеньке лестницы и разговаривали вполголоса. – Лучше держаться от Джейн подальше, – назидательным тоном внушал Эдвард. – Она вечно за всеми шпионит, а потом обо всём докладывает Виктории, поэтому Уилксы её не трогают. А ещё от неё можно ждать любой подлости. Белла подтянула колени к животу и, положив на них щёку, внимательно слушала. – Уилксы чокнутые. Особенно Виктория, – Эдвард выразительно изогнул брови и пальцем покрутил у виска. – Хочешь или нет, но нужно научиться под них подстраиваться. Это целая наука, но ты не бойся, я тебе помогу. Последние годы жизни Эдварда действительно напоминали прогулку по минному полю. Поначалу он часто делал неверные шаги, совершал опрометчивые поступки. Мины взрывались одна за одной, нанося ему увечья. И не только физические. Однако постепенно он смог научиться чувствовать опасность, ещё издалека стал замечать минные растяжки и по возможности обходил их стороной. Впрочем, удавалось не всегда. Вот, например, вчера. Эдвард с самого начала знал, что наступил на мину, но не смог остаться на месте. Не смог не вступиться за Беллу. Для того, чтобы стать идеальным сапёром, ему порой не хватало хладнокровия и жестокосердия. – Ты только не думай, что я какая-то привереда, – выпрямившись, проговорила Белла. – С чего бы мне так думать? – Из-за овсянки. Мы с мамой жили небогато, ели самую простую еду. Но мама всё равно готовила вкусно. Девочка судорожно вздохнула и зажала ладони коленями. – Мамина еда всегда самая вкусная, – шёпотом добавил Эдвард. Глаза обожгли внезапные слёзы, и он заморгал часто-часто, чтобы не дать им пролиться. Мальчик не плакал по-настоящему уже очень давно и уж точно не собирался делать этого прямо сейчас. Ни за что! – А Мария и правда готовит отвратительно. Мне даже кажется, что она это делает специально. Тоже та ещё ведьма, – презрительно фыркнул Эдвард. – Есть ещё Райли. Он отвечает за огород и за коз с курицами. Неплохой мужик, добрый, просто слабый и трусливый. Делает всё, что прикажут Уилксы, так что помощи от него не дождёшься. А ещё пьёт много, особенно после того, как на его глазах кого-то из нас сильно наказывают. Это от бессилия, наверное. Эдвард вздохнул и, замолчав, посмотрел на Беллу. Сейчас её волосы были распущены и пышными волнами лежали на спине и плечах. В полумраке лицо девочки казалось неестественно бледным, почти белым, а глаза, напротив, – чёрными, бесконечными, как ясное ночное небо. – Сколько тебе лет? – вдруг спросила она. – Через шесть месяцев будет четырнадцать. Конечно, логичнее было бы просто ответить, что ему тринадцать, ну, или хотя бы, что тринадцать с половиной. Однако Эдварду хотелось выглядеть в глазах Беллы старше и солиднее. Как ни крути, а четырнадцать звучало гораздо солиднее, чем тринадцать. – А тебе? – Двенадцать. – Шутишь? – не поверил Эдвард. Макушка Беллы едва доходила ему до плеч, да и сама она была такой худенькой, что едва ли ей можно было дать больше десяти. – Нет, это правда, – улыбнулась девочка. – В сентябре исполнилось. А что? – Просто ты такая… маленькая… как Дюймовочка. – Дюймовочка? – Белла тихонько рассмеялась. – Да, это такая девочка, из сказки… – смутившись, пояснил Эдвард. – Я знаю, кто она. Я читала эту сказку. – Ты мне её напомнила. Ещё вчера… А ты любишь читать? – он поспешил перевести разговор на другую тему, сгорая от стыда. Надо же было взять и проболтаться! И далась ему эта Дюймовочка! – Даже не знаю. У нас дома почти не было книг. Белла пожала плечами и опустила голову вниз, словно тоже чего-то стыдясь. – А у нас дома было много книг. Целая библиотека. Но тогда я не очень-то любил читать. Горло сжалось в болезненном спазме. Взгляд Эдварда устремился в темноту коридора, а пальцы принялись безотчётно теребить верхнюю пуговицу рубашки. Как же давно он ни с кем не говорил о прошлом. О доме и о семье. Да и говорил ли хоть когда-то? Здесь у него было только два человека, которых он мог бы назвать своими друзьями: Джаспер и Эммет. Но у Джаспера никогда не было семьи, он постоянно кочевал из приюта в приют, убегал и жил какое-то время на улице. А с Эмметом, казалось, невозможно было говорить на серьёзные темы: он всё время отшучивался, подтрунивал над окружающими. И пусть Эдвард отчётливо видел в тёмных глазах друга заледеневшую тоску, тот ясно давал понять, что не хочет разбивать этот лёд. Вот Эдвард и не лез к нему с разговорами. – И в школу ходить не слишком любил, – продолжил Эдвард. – А вот сейчас многое отдал бы, чтобы снова оказаться за партой и зубрить, зубрить, зубрить. Считается, что Виктория преподаёт нам здесь грамматику, а Джеймс – арифметику. Вот только всё это враньё. Уроки они нам, конечно, преподают, но совсем другие. Пуговица на рубашке оторвалась. Эдвард недоумённо посмотрел на неё, не понимая, как так вышло, и сунул её в карман брюк, где всё ещё оставались хлебные крошки. – А мне нравилось ходить в школу, – в голосе Беллы послышались нотки печали. – Правда, школа у нас была совсем крошечная. В классе училось всего пять человек. – Вы жили в маленьком городке? – Нет, в деревне. А ты? – В Лондоне. – А я никогда не бывала в Лондоне, – задумчиво проговорила Белла. – Тебе бы там понравилось. Лондон красивый, – на губах Эдварда, словно огонёк, затеплилась мечтательная улыбка, но тут же погасла, оставив после себя горьковатый привкус дыма. – По крайней мере, был. До немецких бомбардировок. Этот короткий разговор неожиданным образом вскрыл раны обоих. Нет, Эдвард не жалел о нём, но всё же не хотел прощаться с Беллой на столь печальной ноте. – Знаешь, а здесь тоже есть книги, пусть и немного. Нам разрешают их брать. Хочешь что-нибудь почитать? – спросил он, всем телом повернувшись к Белле. – Я прочитал их все, – не без гордости добавил мальчик. – Правда? – улыбнулась она. – Тогда и я хочу их прочитать. – Конечно, не все эти книги были интересными. Некоторые так вообще – тоска смертная. Но я принесу тебе что-нибудь хорошее… Погоди, я сейчас. Эдвард вскочил на ноги и, перескакивая через ступеньки, бросился наверх. Стараясь не шуметь, он зашёл в спальню мальчиков, достал из-под своей подушки книгу, которую перечитывал во второй раз, и так же бесшумно выскользнул обратно в коридор. – Вот, это моя любимая, – вернувшись на лестницу, Эдвард протянул Белле потрёпанную книгу с пожелтевшими, чуть тронутыми плесенью страницами. – «Приключения Оливера Твиста» Диккенса. Надеюсь, тебе понравится. Его дыхание участилось, а руки подрагивали от волнения. Мальчик и сам не знал почему, но ему действительно было очень важно, чтобы его любимая книга понравилась и Белле, словно он сам её написал. Обычно до чужого мнения Эдварду не было никакого дела. – Конечно, понравится, – Белла бережно прижала книгу к груди, словно та была драгоценным подарком, и поднялась на ноги. – Спасибо, Эдвард. И не только за книгу. В груди мальчика разлилось приятное, щекочущее тепло.❀❀❀
Раньше Эдвард очень любил Рождество. Даже больше собственного Дня рождения. Но теперь и то, и другое превратилось для него всего лишь в постепенно выцветающие картинки прошлого. Ощущения праздника остались далеко позади. Так далеко, что он едва ли мог вспомнить, каково это: ждать подарков, поздравлений и праздничного ужина в кругу семьи и друзей. Размытые обрывочные воспоминания теперь могли причинить ему лишь боль, в очередной раз напомнить о горькой, невосполнимой утрате, о том, что так не будет уже никогда. Здесь, в приюте, не было и не могло быть никакой ёлки и никаких подарков. Никакого праздника. Единственное, на что могли рассчитывать его юные обитатели, – это какие-нибудь скромные вкусности на ужин. Например, конфета или печенье. Но даже одного этого было достаточно, чтобы за столом царило непривычное оживление, вызванное предвкушением. Однако стоило только миссис Уилкс появиться в столовой, как все разом замолкли, замерли, словно скованные коркой льда – будто дети, похищенные и заколдованные злой Снежной королевой. – Сегодня у нас случилась одна крайне неприятная ситуация… Виктория сузила глаза и обвела изучающим взглядом собравшихся за столом сирот. От дурного предчувствия у Эдварда неприятно засосало под ложечкой, хотя он точно знал, что не сделал ничего такого. – Кто-то из вас украл из кухни пачку праздничного печенья, – продолжила миссис Уилкс, неспешно двигаясь вдоль стола. – И я даже знаю, кто именно. Она остановилась позади Беллы и опустила ладонь ей на плечо. – Изабелла, может, объяснишь, зачем ты это сделала? Все взгляды разом обратились к девочке, испуганно вздрогнувшей и удивлённо округлившей глаза. – Но я… я этого не делала, – сбивчиво пробормотала она, глядя в этот момент на сидевшего напротив неё Эдварда. Конечно, он безоговорочно верил ей, но вот миссис Уилкс – что гораздо важнее – ей не верила. Или не хотела верить. – Мне казалось, что ты уже должна была понять, как сильно я не люблю ложь, – медленно, растягивая каждое слово, проговорила Виктория, угрожающе склоняясь над Беллой. – Обёртка из-под печенья лежала под твоей подушкой, – с нажимом добавила она. – Но это… это невозможно. Я не брала никакого печенья! – возмущённо воскликнула Белла и попыталась вскочить на ноги, однако миссис Уилкс помешала ей это сделать, с силой надавив на её плечо ладонью. – Очень жаль, Изабелла, что ты не можешь найти в себе силы и признать свой проступок, – с напускной печалью добавила она. – Это вынуждает меня ужесточить наказание. Белла снова посмотрела на Эдварда. На этот раз затравленно, обречённо. Возможно, ему лишь показалось, но Белла будто искала у него поддержки, ведь за прошедшую неделю они здорово сблизились, стали друзьями. А друзья должны помогать друг другу, ведь так? Эдвард мельком взглянул на Джейн – на её лице расплылась довольная улыбка. Вот же дрянь! Если до этого у него и были какие-то сомнения в том, что всё это её рук дело, то теперь от них не осталось и следа. На сей раз белобрысая точно заслужила какое-нибудь наказание, но сейчас не это было главным. Прямо сейчас он должен был сделать что-то для Беллы. А сделать Эдвард мог только одно. И пусть желудок сжался в болезненном спазме, а рот наполнился горячей слюной, но какое-то мощное, необъяснимое чувство, вдруг вспыхнувшее в груди, смогло придать ему нужные силы, подбросило его вверх. Очередная мина взорвалась у него под ногами. Ну и пусть, пусть! Да пошло оно всё к чёрту! Пошли они все! – Это сделал я! Эдвард резко вскочил на ноги. Его стул пошатнулся и с грохотом опрокинулся. – Я взял печенье, съел его и подложил обёртку Изабелле. Мне очень жаль. Мальчик посмотрела на Беллу. «Я не делал этого. Клянусь, это не я! Я бы никогда так не поступил!» – кричал его взгляд, обращённый к ней. Белла всё поняла. Он видел это в её карих глазах, в которых смешались благодарность и страх. На лице Виктории мелькнуло разочарование. Даже досада. – От тебя, Эдвард, я такого не ожидала. Я всегда считала тебя разумным мальчиком, – огорчённо произнесла миссис Уилкс. Виктория смотрела на него так, словно видела насквозь, и он понял, что она раскусила его, что её слова относятся не к украденному печенью, а к его желанию защитить Беллу. Но доказательств у неё не было, а значит, ей придётся принять его ложь. А ему придётся понести наказание. При мысли об этом Эдварда охватил озноб. Миссис Уилкс едва заметно кивнула головой в сторону, и каждый, сидевший за столом, понял, что это значило. Послышался скрежет отодвигаемых стульев – дети выходили из-за стола, оставляя Эдварда в одиночестве. Белла замешкалась, но сидевшая рядом Розали настойчиво потянула её за руку, заставляя подняться. Эдвард постарался ободряюще ей улыбнуться, мол, ничего страшного, всё в порядке. Не вышло. Он замер, наблюдая за тем, как дети сбиваются в кучу у стены напротив, чтобы стать свидетелями его наказания. Большинство из них предпочли бы поскорее отсюда убраться, но их желания никогда не принимались в расчёт. В дверном проёме, словно по волшебству, материализовался Джеймс с неизменно торчащей в уголке рта дымящейся сигаретой. Он ухмылялся, небрежно поигрывая в руках кейном.¹ – Сядь и положи руки на стол, – ледяным тоном скомандовала миссис Уилкс. Эдварду не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться. – Нет, не так. Ты же знаешь правила. Ладонями вверх. Эдвард перевернул руки и зажмурился. Темнота запульсировала в такт бешено колотящемуся сердцу. Кейн со свистом рассёк воздух и опустился сразу на обе ладони. Те дёрнулись и сжались, но мальчик снова их разжал, не дожидаясь грозного окрика Уилкс. Следующий удар оказался гораздо больнее, горячее и породил в его горле мучительный стон. Эдвард зажмурился ещё крепче и упёрся пятками в пол. На очередном ударе правая пятка поехала вперёд, и Эдвард быстро отвёл ногу назад, обернул её вокруг ножки стула. Сдавил. – Перестаньте! Это не он! Он не виноват! Крик Беллы, полный злого отчаяния, заставил Эдварда открыть глаза. Сквозь разноцветные светлячки, плавающие перед глазами, он впервые увидел, как она плакала. Вот только Белла плакала не потому, что ей больно, страшно или грустно. Она плакала, потому что больно было ему. Белла тоже только что добровольно наступила на мину. Ради него. Эдвард облизал пересохшие губы и посмотрел на свои ладони со скрюченными от боли пальцами. На месте ударов кожа вздулась и покраснела, напоминая уродливых жирных гусениц. Кое-где выступила кровь. Невзирая на боль Эдвард сжал ладони в кулаки и снова посмотрел на Беллу. Взгляд девочки метался между ним и миссис Уилкс, замершей в ожидании продолжения её пламенной речи. – Значит, всё же это ты у нас воровка, – так больше ничего и не дождавшись, подвела итог Виктория. – Нет, я ничего не крала, – твёрдо возразила Белла, – но и Эдвард тоже не крал. – Как же это всё мило. Мило, но глупо. Миссис Уилкс усмехнулась и перевела взгляд на Джеймса. Тот подобострастно рассмеялся, словно его жена только что удачно пошутила. Сразу было ясно, кто в этой парочке главный. – Думаю, сутки в чулане остудят ваше пылкое желание защищать друг друга. Займись этим, Джеймс. Не говоря ни слова, тот схватил Эдварда за шкирку и рывком оторвал от стула, будто котёнка. Теперь из-за Беллы ему предстояло понести ещё одно наказание, но он не сердился на неё за это. Напротив, он был ей даже благодарен.❀❀❀
Так называемый чулан, скорее всего, когда-то служил кладовкой, теперь же использовался исключительно для наказания провинившихся детей. Это была небольшая пыльная комната с деревянными, грубо сколоченными полками вдоль стен. Сейчас они все были сплошь затянуты паутиной, лишь кое-где ещё стояли проржавевшие жестяные банки, предназначенные для хранения круп. Стоило им только оказаться здесь, как Белла тут же принялась просить у Эдварда прощение. В ответ он с улыбкой качал головой и уверял девочку, что всё в порядке, и никакой её вины тут нет. Ведь она хотела как лучше, она пыталась его защитить. Она герой. На это Белла лишь упрямо поджимала губы и с удвоенным рвением вновь принималась извиняться. В конце концов Эдвард выдохся. Устал и сдался. Он перестал спорить, и на какое-то время в чулане воцарилась тишина. Ладони пекло́ и саднило. Эдвард не знал, куда их деть, как положить, чтобы боль хоть немного утихла. Он то и дело перекладывал их с места на место, опускал на пол и вновь прижимал к груди. Баюкал. Конечно, его страдальческие манипуляции не укрылись от Беллы. – Снова тебе досталось из-за меня. Она придвинулась ближе, бережно взяла его ладони в свои и подула на них. У Эдварда на мгновение перехватило дыхание. В голове всплыла цветная картина из прошлого: мама дула на его разбитые в кровь коленки. Она всегда так делала. Творила это маленькое чудо, которое неизменно работало. Сработало оно и на сей раз: ладоням действительно стало легче. – Прямо волшебство какое-то, – смущённо пробормотал Эдвард. Подняв на него глаза, Белла довольно улыбнулась и снова принялась дуть на его истерзанные кейном ладони. Эдвард прислонился спиной к стене и расслабился. Боль скукоживалась и отступала, будто растворяясь в прохладном дыхании Беллы. Постепенно его веки отяжелели, сомкнулись, и Эдвард провалился в тревожный сон. Его разбудил чей-то крик. Он открыл глаза и выпрямился, не сразу сообразив, где находился. Мальчик быстро осмотрелся по сторонам и наткнулся взглядом на перекошенное от страха лицо Беллы. В бледном лунном свете, струящемся в маленькое оконце под потолком, она казалась призраком с молочно-белой, почти прозрачной кожей и тёмными провалами глазниц. – Ты чего? – настороженно спросил Эдвард. – Что это было? – каким-то придушенным голосом отозвалась девочка. – Где? – Да здесь же! Только что… Вот, слышишь? Опять… Замерев, Эдвард прислушался и лишь тогда уловил, как кто-то тихо шуршал в дальнем углу чулана. – А, это, – разочарованно протянул он. – Это всего лишь мыши. Или ты боишься мышей? – И ничего я их не боюсь, – вздёрнув подбородок кверху, возразила Белла, но тут же, понизив голос, неуверенно добавила, – просто не люблю, вот и всё. Эдвард снисходительно улыбнулся. Да, Белла была достаточно смелой, чтобы лезть на рожон и пререкаться с миссис Уилкс, но при этом боялась маленьких безобидных мышек. Одним словом – девчонка! – Здесь так холодно, – после небольшого молчания вновь заговорила Белла, обхватив себя руками. Её худенькие плечи подрагивали, а бледные губы, казалось, отливали синевой. – Да, здесь всегда холодно, особенно зимой. Эдвард тоже всем телом чувствовал, как сквозь щели в стене просачивался ледяной ветер, завывающий на улице. В голове возникла идея. Он обнял Беллу – она взглянула на него удивлённо, но сопротивляться не стала. Подбодренный её молчаливым согласием, Эдвард усадил девочку к себе на колени, подтянул выше и прижал спиной к своей груди. – Так теплее, – всё же пояснил он, на что Белла лишь согласно кивнула. Поначалу её тело было напряжено. Она замерла, застыла, словно каменное изваяние, и как будто даже боялась дышать. Однако постепенно Белла расслабилась, а затем, осмелев, положила ладони на запястья Эдварда и легонько сжала их. – Тебе не больно? – она повернула голову и вопросительно посмотрела на него снизу вверх. – Нет, мне хорошо… В смысле нормально… Не больно… то есть, – пробормотал Эдвард. Ему не понравилось, как это прозвучало. Нерешительно и глупо, как будто он хотел за что-то оправдаться, но не знал как. Неужели за то, что ему хорошо с ней? Хорошо просто так сидеть рядом и болтать о всякой ерунде. Хорошо настолько, что сейчас его ничуть не волновал холод, не волновали шуршащие в углу мыши, не волновало даже то, что сегодня Рождество, а он остался без ужина, и желудок уже начинало сводить от голода. Но ещё никогда они не были так близко друг к другу, как теперь. Так близко, что он всем телом ощущал на себе её вес, ощущал каждый её вдох, каждый удар сердца. Чувствовал аромат её волос – они пахли мылом и ещё чем-то сладким. Может быть, мёдом? Эдвард не был в этом уверен, потому что уже сто лет не ел мёд, хотя в той, прошлой, жизни очень его любил. Эта близость вызывала в нём странные непривычные ощущения, словно кто-то вполсилы стукнул его кулаком в живот и теперь давил, давил и давил на него, не переставая. Но это не было больно. Отнюдь. Это было даже приятно. Чуть-чуть, самую малость. Эдвард наклонил голову, прижался щекой к Беллиной макушке и честно попытался заснуть. Однако сон не шёл. – Что случилось с твоими родителями? Почему ты здесь? – какое-то время промучившись, заговорил Эдвард. Белла глубоко вздохнула, но ничего не сказала. И когда мальчик уже было решил, что она так и будет молчать, Белла вдруг ответила: – Папа умер ещё до войны. Я его почти не помню. А мама… мама заболела. У неё был жар и сильный кашель. Доктор сказал, что это – воспаление лёгких, – Белла тихонько всхлипнула и замолчала, а затем добавила уже дрожащим от слёз голосом, – мама умерла две недели назад… Ещё какое-то время Белла сквозь слёзы рассказывала о своей маме, о том, какой замечательной, доброй и ласковой она была. Рассказывала о том, как хорошо им жилось, пусть даже вечно не хватало денег. Рассказывала об их небольшом, но уютном доме, о маленьком садике позади него и о пруде неподалёку, где в густых камышах жили дикие утки. Эдвард внимательно слушал девочку, ловя каждое её слово. И в нём росло, крепло и ширилось желание всегда защищать Беллу во что бы то ни стало, чтобы больше никто и никогда не смог причинить ей боль и не заставил её плакать. Задача сложная, трудновыполнимая, но решимости Эдварду было не занимать. – А ты? Что с твоей семьёй? – закончив свой рассказ, вдруг спросила Белла. Эдвард не был готов к этому вопросу, но всё же не смог не ответить на него. Это показалось ему нечестным по отношению к ней. Слова давались ему с величайшим трудом. Прежде он и подумать не мог, что говорить может быть так трудно. Его горло будто сузилось до размера булавочной иголки, и каждая буква, каждый звук едва двигались по нему, застревали где-то посередине, и ему силой приходилось проталкивать их вверх. Но всё же Эдвард говорил. В отличие от Беллы, он не понаслышке знал, что такое бомбёжки. Ему до сих пор иногда снилось, как оглушительно завывает сирена воздушной тревоги, как в небе зловеще гудят немецкие самолёты, а затем где-то совсем рядом от взрывов сотрясается земля. Снова и снова. Снова и снова. Адская какофония звуков. Им с родителями пришлось соорудить бомбоубежище прямо у себя в саду из гнутого листа железа, наполовину вкопанного в землю и заваленного сверху мешками с песком. Никого отопления, никакого электричества – только свечка и масляная лампа. А ещё холод и сырость. Ночи, проведённые там в томительном ожидании отмены воздушной тревоги, казались бесконечными и удушливыми, густыми и липкими от страха. С каждой неделей проведённых в бомбоубежище ночей становилось всё больше и больше. На лицах родителей Эдвард всё чаще замечал усталость и отчаяние. Казалось, что это не закончится уже никогда. Многих друзей и одноклассников Эдварда отправили в эвакуацию. Он не знал, почему его родители не поступили так же, но не решался у них спросить: ему думалось, что стоит только об этом заговорить, как мама с папой тут же поймут свою оплошность и отправят их с Элис далеко от дома. Эдвард очень этого боялся. Под завывание воздушной тревоги и устрашающие звуки бомбёжек прошла осень. Затем – зима. А на излёте весны заболела Элис. Это была всего лишь простуда, но родители решили, что, пока она не поправится, Эдварду лучше побыть у бабушки. Та жила всего в получасе ходьбы, но мальчику казалось, будто его отсылают куда-то далеко-далеко, откуда уже нельзя будет вернуться. Эдвард до сих пор помнил, как нехотя плёлся вслед за бабушкой. На душе было муторно, тошно. На глаза наворачивались слёзы. Пройдя несколько ярдов, он остановился и оглянулся на дом. Стоявшая на пороге мама улыбнулась и махнула ему рукой на прощание. Это был последний раз, когда Эдвард её видел. Уже на следующий день, десятого мая тысяча девятьсот сорок первого года², очередной немецкий авианалёт лишил его семьи. И никакое бомбоубежище не спасло. Эдвард не помнил, как и кто сообщил им о случившейся трагедии, не помнил, что почувствовал в тот момент, о чём подумал. Он помнил только, как в ужасе вскрикнула бабушка, как, зажав уши ладонями, выскочил из дома. Эдвард помнил, как бежал, бежал и бежал вдоль полуразрушенных зданий, огибая вывернутый наизнанку бетон дороги. Бежал, не останавливаясь и не обращая внимания на боль в боку. Бежал до самого дома, дома, которого больше не было. Бежал, потому что не верил в это. Не мог поверить! Когда же безжалостная правда ударила его по глазам грудой развалин, похоронивших под собой всё, что у него было, Эдвард резко остановился и обессиленно опустился на землю. Зарыдал, размазывая по лицу слёзы и дорожную пыль. Впервые в жизни он узнал, что значит душевная боль – настолько сильная, что невозможно дышать. Бабушка так и не оправилась от удара. Она всегда была сильным и непоколебимым человеком. «Наш стойкий оловянный солдатик», – в шутку называла её мама. Когда начались бомбёжки, родители Эдварда долго уговаривали бабушку перебраться к ним, но та наотрез отказалась бросать свой дом. «Умру там, где родилась», – упрямо твердила она. Теперь же бабушка резко сдала, превратилась в скорбную скрюченную тень прежней себя. Каждый раз при взгляде на неё у Эдварда сводило живот от страха. От страха потерять и её – последнего родного человека. Однако судьбе было глубоко наплевать на его страхи, а потому через несколько месяцев не стало и бабушки… Эдвард закончил свой печальный рассказ. Он замолчал и до ломоты стиснул зубы, чтобы сдержать предательские слёзы. Однако из горла всё равно вырвался булькающий звук, и несколько слезинок скатилось по щекам. Всё это время неподвижно сидевшая Белла вдруг заёрзала у Эдварда на коленях, развернулась и заглянула ему в глаза. – Знаешь, – сказала она, – а ведь плакать совсем не стыдно. – Ну да, конечно, – скривился Эдвард и неприлично громко шмыгнул носом. – Правда-правда, – заверила Белла. Она положила голову ему на грудь и обняла его крепко-крепко. И откуда только в ней столько силы? Ведь совсем же козявка. Эдвард плотнее прижал к себе Беллу, зарылся лицом в её взлохмаченные волосы и… заплакал. Впервые за четыре года заплакал по-настоящему, не сдерживая рвущихся из груди рыданий и совсем не стыдясь их.❀❀❀
Жестокий мир, жестокие сердца! В нём меры нет страданьям и конца. На Счастье эфемерные надежды, Плывут по небу, будто облака...
Весенний ветерок гулял в кронах деревьев, шелестя ещё совсем молодой светло-зелёной листвой. Майское солнышко теплом ласкало кожу, и на носу у Эдварда уже появились первые золотистые веснушки – обычное для весны дело. Однако если прежде он даже не обращал на них внимание, то в этом году частенько придирчиво разглядывал в помутневшем от времени зеркале своё отражение, недовольно морща нос. Ему казалось, что веснушки делали его похожим на сопливого мальчишку, в то время как сам он чувствовал себя совсем взрослым, почти мужчиной. Веснушки были не единственным, что вдруг стало беспокоить Эдварда в собственной внешности. Раньше ему всегда было плевать на дырки в одежде и грязь под ногтями. Теперь же он начал тщательнее за собой следить. Дошло до того, что Эдвард сам, не дожидаясь Марии, стал штопать свою одежду, высунув от усердия кончик языка и то и дело вонзая в пальцы иголку. Ему очень хотелось нравиться Белле. Нравиться не просто как друг, а по-особенному. Белла во многом переменила Эдварда, сделала его сильнее, ответственнее, решительнее и вместе с тем спокойнее, добрее. Но самое главное – она сделала его счастливее. Он больше не чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Белла вернула ему давно забытое ощущение, что он являлся частью семьи, пусть даже маленькой, состоящей всего из двух человек: его самого и Беллы. В какой-то момент Эдвард вдруг совершенно чётко осознал, что любит её. Он уже не представлял, да и не хотел представлять свою жизнь без Беллы – маленького, трогательно хрупкого чуда. Дюймовочка. Эдвард больше не стеснялся этого сравнения, пришедшего на ум в момент их первой встречи. Теперь он открыто называл её этим милым прозвищем. Ребята окрестили их «женихом и невестой», то и дело подшучивали над ними. Поначалу Эдвард делал вид, что это его злило, а потом – перестал. В действительности ему льстило, что такая красивая девочка дружила с ним. Только с ним. Эдвард гордился тем, что у него была Белла, и дорожил ею так, как давно никем не дорожил. Вернее, так он ещё никогда никем не дорожил. Эдвард закончил делать последнюю грядку и, ладонью вытерев со лба пот, подошёл к Белле. Та, сидя на корточках, сеяла морковь. – Ты скоро? Эдвард присел рядом и, наклонившись, заглянул в её сосредоточенное лицо. – Угу, – промычала Белла, присыпая землёй очередную бороздку. – Но как скоро? – Уже всё. Белла выпрямила спину, посмотрела на Эдварда и вдруг засмеялась. – Чего? – нахмурился он. – У тебя на лице грязь размазана. – Да неужели? – хитро прищурился Эдвард. Он незаметно запустил пальцы во влажную землю, а затем мазнул ими по идеально гладкой, чистой щеке Беллы. Она возмущённо вскрикнула и шутливо толкнула его, повалив на спину. Он, смеясь, утянул её за собой. – Вы уже закончили? Райли Бирс навис над ними, широко расставив ноги и загородив собой солнце. – Да, сэр. Эдвард проворно встал и помог подняться Белле, попутно стряхивая с неё прилипшие комочки земли. – Только полить осталось. – За полив сегодня отвечают Джаспер с Майклом, так что вы свободны. Можете погулять, – Райли улыбнулся, а затем добавил, – только далеко не уходите. Эдвард заметил, как мистер Бирс подмигнул ему – их с Беллой дружба и для него не осталась в секрете. Мальчик вспыхнул, так некстати вспомнив, как на прошлой неделе изрядно принявший на грудь Райли прочёл ему, Эммету и Джасперу целую лекцию на тему «особых» отношений между мужчинами и женщинами. Тогда все трое просто посмеялись над пьяным мистером Бирсом, однако было бы ложью сказать, что его рассказ ничуть не взволновал Эдварда. Ещё два дня после этого он отчаянно краснел, стоило ему только оказаться рядом с ничего не подозревающей Беллой. Вот и теперь щёки будто опалило изнутри огнём. Получив разрешение Райли, Эдвард с Беллой перелезли через покосившуюся изгородь и оказались в зарослях сирени, раскинувшихся сразу за огородом. Тягучий сладкий аромат недавно распустившихся нежно-лиловых цветов прозрачным маревом растекался в прогретом солнцем воздухе. Дурманил. Белла прошла в глубь зарослей – Эдвард последовал за ней. Пушистые гроздья густо растущей сирени гладили его по лицу, оставляя на коже невидимый глазу отпечаток душистого поцелуя. Белла остановилась, провела ладонью по одной из веток, поднесла её к лицу, а затем отломила. Пото́м отломила ещё одну и ещё. Эдвард присоединился к девочке и помог ей нарвать целую охапку сирени. Они сели на траву под кустом, и Белла принялась плести венок. Эдвард же просто сидел рядом и наблюдал за ней, не нарушая молчания. Даже молчание рядом с Беллой было каким-то особенным. – Возле нашего дома тоже росла сирень… Девочка наконец закончила плести венок и посмотрела на Эдварда. – Мама срезала несколько веток и ставила их в вазу. Каждую весну у нас в доме сладко пахло сиренью. На лицо Беллы набежала грусть, но она всё же заставила себя улыбнуться. – Ну, как? – распустив волосы и надев на голову венок, кокетливо спросила девочка. - Красиво. Поддавшись внезапному порыву, Эдвард протянул руку и несмело погладил её по щеке. – Ты красивая. Белла в кружевном облаке сиреневых цветов, и правда, была чудо как хороша! Восторженный взгляд мальчика задержался на её губах. Вот уже несколько недель он мечтал поцеловать Беллу. Эта мечта захватила его настолько, что по ночам ему часто снился их поцелуй – там, во сне, Эдвард был куда смелее, чем в жизни. «А что если поцеловать Беллу прямо сейчас? Просто взять и поцеловать!.. Или лучше сначала спросить у неё разрешения?..» – эти мысли пронеслись в голове у мальчика со скоростью света, но ничего предпринять он так и не успел. Стянув с себя венок, Белла водрузила его на голову Эдварда, чьё сердце в эту минуту готово было выпрыгнуть из груди, и улыбнулась: – Ты тоже красивый. Она поднялась на ноги и медленно двинулась вдоль кустов, перебирая пальцами и разглядывая нежно-лиловые гроздья цветов. Эдвард закрыл глаза и глубоко вдохнул приторный аромат сирени. Аромат, который невозможно спутать ни с одним другим. Аромат, который теперь всегда будет ассоциироваться у него с Беллой. Эдвард открыл глаза, тоже встал и подошёл к ней. – Что ты делаешь? – с интересом наблюдая за её манипуляциями, спросил он. – Ищу цветок с пятью лепестками, – Белла обернулась к Эдварду и, увидев, что её слова ничего ему не объяснили, добавила, – почти у всех цветков сирени только четыре лепестка, но иногда попадаются с пятью. По правде сказать, Эдвард так и не понял, для чего это нужно было Белле, однако решил ей помочь. Он снял с головы венок и тоже стал внимательно рассматривать соцветия. – Вот, нашёл, – с облегчением сообщил он, когда в глазах уже начало рябить. – Здорово! – радостно воскликнула Белла. – А теперь нужно загадать желание и съесть цветок. – Зачем съесть? – с подозрением спросил Эдвард. – Иначе желание не исполнится. – Можно подумать, если я съем цветок, оно исполнится, – скептически хмыкнул мальчик. – Обязательно исполнится, главное – поверить в это изо всех сил! – не сдавалась Белла. – Откуда вообще ты это взяла? Эдвард оторвал от ветки цветок с пятью лепестками и повертел его в пальцах, рассматривая со всех сторон. Цветок как цветок. Что в нём может быть волшебного? – Мне мама рассказывала, – голос Беллы вдруг понизился почти до шёпота. Против такого аргумента Эдвард устоять не мог. «Мамы всегда правы», – об этом без устали твердила его собственная мать. Мальчик вздохнул и на минуту задумался. Что бы такого загадать? Конечно, он мог бы загадать поцелуй с Беллой, но это было бы слишком просто для чуда. Так что же?.. Ответ пришёл сам собой. «Хочу вместе с Беллой оказаться подальше отсюда, подальше от Уилксов. Хочу снова жить в Лондоне. Вместе с Беллой». Под пристальным взглядом девочки Эдвард положил «волшебный» цветок на язык и разжевал его. Рот наполнился необычным горьковато-сладким вкусом. Это был вкус только что загаданного желания. Горьковато-сладкий вкус его мечты. – И что ты загадал? – с любопытством поинтересовалась Белла. – Не скажу. Всем известно, что, если рассказать кому-то о загаданном желании, оно не сбудется. – Но мне-то можно, – не сдавалась девочка. – Нет, никому нельзя. «Особенно тебе», – мысленно добавил Эдвард. Белла пожала плечами и снова принялась искать заветный пятилистник. Не прошло и двух минут, как она оторвала один цветок и, закрыв глаза, сунула его в рот. – А ты знаешь, что у нас в Англии сирень не любят? – спросила Белла, снова оборачиваясь к Эдварду. Он молча покачал головой, не в силах перестать откровенно любоваться ею. – Считается, что она приносит несчастье³. А вот в Германии сирень очень даже любят.⁴ – Откуда ты знаешь? Про Германию, – на последнем слове голос Эдварда понизился, словно оно было запретным, ругательным. – Я наполовину немка. Моя мама приехала из Германии в Англию, когда ей было шестнадцать, – как ни в чём не бывало пояснила Белла. – Она с родителями… Эдвард подскочил к девочке и крепко зажал ей рот ладонью. Он ещё не успел до конца осознать весь смысл её слов, но в его голове уже вспыхнула красная лампочка тревоги. – Больше никогда не говори об этом вслух. Никогда! – глядя в испуганно округлившиеся глаза Беллы, быстро заговорил Эдвард. – Если тебя кто-нибудь услышит, если миссис Уилкс узнает… Она тебя убьёт! – он замолчал и убрал руку от её рта. Только его сердце всё ещё мчалось и мчалось куда-то вперёд. – Но почему? Я ведь не сказала ничего такого! – в голосе Беллы действительно слышалось искреннее недоумение. – Миссис Уилкс ненавидит детей. Это же сразу ясно. Но ещё больше она ненавидит нацистов. Ты ребёнок и наполовину немка – этого достаточно, чтобы она возненавидела тебя всем сердцем. – Моя мама не была нацисткой! – Это неважно! Неважно, понимаешь?! Для неё все немцы – нацисты. Не знаю, правда это или нет, но говорят, что во время бомбёжек Лондона у неё погибли родители и младший брат. После этого она люто возненавидела Германию и всех немцев. – У тебя тоже погибли родители и сестра. Для тебя теперь тоже все немцы – нацисты? Ты тоже ненавидишь их всех? И мою маму? – с вызовом спросила Белла. Ну до чего же упряма! Эдвард задумался. Не хотел, но всё равно задумался. Он рос с мыслью, что нацистская Германия – это зло, что немцы – это зло. И не так-то просто было отказаться от этих убеждений в считанные мгновения только потому, что девочка, которую он любил, оказалась наполовину немкой. С другой стороны, ни Белла, ни её мама, о которой за месяцы дружбы с Беллой Эдвард узнал так много хорошего, не имели никакого отношения ни к Гитлеру, ни к бомбёжкам Великобритании. Так почему он должен их ненавидеть? Это же неправильно! – Нет. Я – нет, – твёрдо проговорил Эдвард. – Но я не миссис Уилкс. Она сживёт тебя со свету, если узнает про твою маму. Виктория и за меньшее мучила до смерти. Слышала про Бри Таннер, чью кровать ты сейчас занимаешь? Прошлой зимой миссис Уилкс выставила её в одном платье на мороз только за то, что та сгоряча назвала её Гитлером в юбке. Бри сильно простудилась и через неделю умерла. Никакого врача к ней даже не вызвали. И это не единственный случай. Ещё одного мальчика она попросту заморила голодом в том самом чулане. Виктория – самый настоящий монстр, – глядя на побледневшую Беллу, Эдвард замолчал и сокрушённо покачал головой. – Монстр, понимаешь? В воцарившейся тишине где-то совсем рядом отчётливо хрустнула ветка. На мгновение Эдварда парализовал страх, но он быстро сумел справиться с ним и рванул вперёд, продираясь сквозь кусты сирени. Белла – за ним. Среди листвы мелькнула белобрысая косичка. Неужели Джейн?! – Я её прибью! Пусть только попробует распустить язык! – кинувшись было за ней, зло процедил Эдвард. – Погоди! – Белла схватила его за руку и заставила остановиться. – И что ты сделаешь? Поколотишь её? Пригрозишь? Ты же понимаешь, что это бесполезно. Джейн только сильнее разозлится, и будет ещё хуже. «Хуже быть уже не может», – хотел было возразить Эдвард, однако не стал, увидев ужас, плескавшийся в карих глазах девочки, которая сейчас изо всех сил старалась казаться спокойной и сильной. Какой был смысл пугать её ещё больше? Вместо этого он накрыл своей ладонью ладонь Беллы, лежавшую на его предплечье, и ободряюще сжал её. – Может быть, всё ещё обойдётся… Несмотря на все старания, голос его прозвучал насквозь фальшиво. Эдвард сам не верил в то, что говорил.❀❀❀
Не обошлось. Это выяснилось уже на следующее утро. Была как раз очередь Эдварда кормить коз, и он провозился дольше, чем рассчитывал, а потому опоздал к завтраку. Заходя в дом, мальчик предчувствовал неминуемое наказание за свою нерасторопность, но сразу же стало ясно, что сейчас миссис Уилкс совсем не до него. Все дети сгрудились в дверях столовой, из которой доносился истеричный крик Виктории. Поначалу Эдвард не смог разобрать, что именно она выкрикивала, но затем… – Никчёмное нацистское отродье! – каждое слово будто бездонное вместилище ядовитой ненависти. Внутри у Эдварда всё оборвалось, ухнуло вниз с немыслимой скоростью, оставив после себя ледяную пустоту. Такую же безграничную, как ненависть Уилкс. Активно заработав локтями, мальчик рванул вперёд – скорее, интуитивно, нежели с намереньем предпринять что-то конкретное. Сознание затуманилось, рассеялось. – Нет! Моя мама не была нацисткой! Она была самой доброй, самой лучшей! Вы ей и в подмётки не годитесь! Обида и негодование, боль и отчаяние в голосе Беллы выбили последний клочок почвы у Эдварда из-под ног, но вместе с тем заставили и ускориться. Наконец он протиснулся вперёд. Протиснулся в тот самый момент, когда миссис Уилкс, размахнувшись, ударила Беллу по лицу – у той из носа хлынула кровь, потекла по губам и подбородку, закапала на пол. Эдвард отшатнулся. Попятился. Спиной стал протискиваться назад с той же силой, с которой только что пробивал себе дорогу вперёд, потому что знал – задержись он хотя бы на мгновение, и не сможет сдержаться – кинется вперёд и зубами вопьётся в руку Виктории. Со всей силой, намертво. Если он так сделает, его запрут вместе с Беллой. Это будет всё, конец. Конец для них обоих. В голове Эдварда разом прояснилось, словно это его только что ударили наотмашь. Мысли лихорадочно забегали, замелькали – он пытался найти выход, путь к спасению. Однако мальчика вновь настиг крик Виктории, вслед за которым уже летел плач Беллы. Он ударил Эдварда под дых, вновь погружая сознание в разрушительный хаос. Мальчик зажал уши ладонями и выскочил из дома. Когда-то это уже было. Когда-то было… Когда?.. Эдвард опустился – почти рухнул – на скрипучие деревянные ступени и, обхватив ноги руками, уткнулся лбом в колени. Крепко стиснув зубы, принялся раскачиваться взад-вперёд. Взад-вперёд, снова и снова. Думай, думай, думай! План вырисовывался постепенно, штрих за штрихом, деталь за деталью. Поначалу расплывчатый, очень уж примерный, он становился всё яснее, обрастая новыми деталями. Собственно, это даже трудно было назвать планом – всего лишь целеустремлённое решение воплотить в жизнь ещё вчера загаданное на сирени желание. Скорее всего, план был совершенно дурацким, не выдерживающим никакой критики, но в тот момент Эдвард не понимал этого. А даже если бы и понял, то всё равно не передумал бы: ничего другого ему попросту не оставалось. Весь день Эдвард старался сохранять невозмутимый вид, чтобы ничем себя не выдать. Невозмутимый, но не слишком равнодушный, ведь всем было известно о его крепкой дружбе с Беллой. Безмятежное настроение Эдварда навело бы на подозрение, хотя бы ту же Джейн. То и дело он ловил на себе сочувствующие взгляды Эммета, Джаспера и Розали, которые не решались подойти к нему и высказаться открыто. «Мы тоже очень переживаем за Беллу, – будто говорили они, – переживаем, но сделать для неё ничего не можем». И пусть они не могли, но он, Эдвард, мог. Должен был смочь! Сейчас от этого зависела жизнь Беллы. День близился к концу, а ей никто не принёс даже стакана воды. Сволочи! При мысли об этом у мальчика всё вскипало внутри, но он изо всех сил старался успокоиться. Для осуществления плана ему нужны были ясная голова и твёрдые руки. Первым делом Эдвард достал из-под своего матраса самодельную отмычку из тонкой, но жёсткой проволоки, найденной во дворе. Около года назад по такой отмычке им с Эмметом сделал Джаспер, во времена своей беспризорной жизни не гнушавшийся воровством. Он же забавы ради научил их пользоваться этим «орудием труда». Правда, у Эммета не очень-то выходило, чего нельзя было сказать об Эдварде. Его тонкие длинные пальцы будто специально были созданы для того, чтобы вскрывать замки. Тогда Эдвард и подумать не мог, что однажды от этого сомнительного таланта будет зависеть судьба дорогого ему человека. Вторым пунктом плана были деньги – в количестве, достаточном для того, чтобы добраться до Лондона и продержаться там первое время. Деньги были у Уилксов – в этом Эдвард ни секунды не сомневался. Значит, ему не оставалось ничего другого, кроме как украсть у них эти самые деньги. Эта часть плана, пожалуй, была самой рискованной, но совершенно необходимой. Жизненно важной. Для своей операции Эдвард выбрал момент, когда Уилксы будут ужинать. Обычно вечерняя трапеза занимала у них что-то около получаса, а то и больше, но всё равно риск оказаться застуканным кем-то из ребят был очень велик. А потому, когда Эдвард, наклонясь, орудовал проволокой в дверном замке, по его спине струился пот, хотя в доме было прохладно. Сердце гулко бухало в груди, испуганно сжимаясь при каждом шорохе, каждом звуке, каждом скрипе половиц даже под его собственными ногами. Ничего не выходило. Руки мелко тряслись, пальцы уже начинало сводить от напряжения – это мешало ещё больше, усложняло и без того непростую задачу. Мысль, что теперь он станет вором, тоже прилично действовала на нервы, словно кто-то у него над ухом водил камушком по стеклу, издавая премерзкий скрежет. Эдвард вытащил проволоку из замочной скважины, сунул её в карман и, выпрямившись, вытер со лба испарину. Отдышался, сжимая и разжимая кулаки. Времени было в обрез. А возможно, его уже и вовсе не осталось. Осознание этого заставило Эдварда снова взяться за дело, поторопиться. Постараться как следует, изо всех сил. Наконец замок щёлкнул – звук показался Эдварду настолько резким и громким, что он на целую минуту впал в оцепенение, будучи уверенным, что сейчас сюда сбегутся все, кто есть в доме. Однако ничего не произошло. Трясущейся рукой мальчик открыл дверь и вошёл в комнату. Действовать нужно было быстро, но осторожно, чтобы Уилксы раньше времени не заметили следы его вторжения. Не считая широкой двуспальной кровати с двумя тумбочками по бокам, в комнате стоял большой платяной шкаф, письменный стол со стулом и громоздкий комод с зеркалом. И никаких картин, статуэток или других милых безделушек, которыми женщины так любят украшать своё жильё. Во всяком случае его мама и бабушка очень любили. Не теряя времени, Эдвард по очереди осмотрел тумбочки, но не нашёл там ничего интересного. С каждой секундой сердце начинало стучать всё быстрее и быстрее. Казалось, ещё немного, и оно, не выдержав, лопнет, как перезрелый помидор. Кровь оглушительно стучала в висках в такт сердцебиению, вызывая тошнотворное головокружение. Однако мысли о Белле придавали Эдварду сил, вселяли странную слепую уверенность, что всё у него получится. Должно получиться! Ради Беллы. Покончив с тумбочками, он принялся за комод. После тщательного осмотра первых трёх ящиков мальчику наконец улыбнулась удача: в самом нижнем, четвёртом, ящике под стопкой простыней он обнаружил резную деревянную шкатулку, покрытую лаком. С замирающим от волнения сердцем Эдвард поднял крышку шкатулки. Деньги! Целая стопка благословенных фунтов стерлингов! Невероятное везенье! Мальчик не мог вот так вот с ходу определить, действительно ли денег было так много, как казалось на первый взгляд, потому что понятия не имел, что сколько сто́ит. Он на мгновение заколебался: сколько банкнот ему взять? Искушение просто забрать всё было очень велико, но это показалось ему слишком рискованным: если кто-то из Уилксов сегодня откроет шкатулку, то пропажи части денег может и не заметить, а вот не заметить пустое дно шкатулки уж точно невозможно. Времени на раздумья не было, поэтому Эдвард сделал первое, что пришло ему в голову: отсчитал ровно половину банкнот, аккуратно свернул их и сунул в карман брюк. Скрыв все следы своего первого в жизни преступления, Эдвард выскользнул в коридор и защёлкнул замок двери. Он как раз подошёл к спальне мальчиков, когда по лестнице поднялась Виктория. Живот скрутило от страха: на какое-то безумное мгновение ему показалось, что Уилкс даже сквозь плотную ткань брюк сможет увидеть деньги в его кармане. Однако мальчик всё же нашёл в себе силы совершенно равнодушно скользнуть взглядом по её высокой, крепко сбитой фигуре и нарочито неторопливо открыл дверь спальни. Так или иначе, но самая рискованная часть его плана была уже позади. Дальше будет проще. По крайней мере, Эдварду так казалось. У него едва хватило терпения дождаться, когда все крепко заснут. Решив, что выждал уже достаточно времени, он встал и стянул с подушки наволочку, которая теперь должна была послужить ему чем-то вроде походного мешка. Прихватив с собой шерстяную кофту, изрядно побитую молью, Эдвард спустился вниз. Не решившись включить свет, он в полумраке прошёлся по кухне, посягнув на те шкафы, где хранились продукты для Уилксов, Марии и Райли. Он сложил в наволочку попавшуюся под руки провизию, но совсем немного, чтобы было нетяжело нести. В довершении Эдвард сунул туда же наполненную водой бутылку, в которой Мария хранила козье молоко, и положил завёрнутые в носовой платок деньги. Оставив наволочку-мешок с припасами под лестницей, Эдвард снова вернулся в кухню, налил стакан воды, отломил внушительный ломоть хлеба и взял кусок варёной курицы – то немногое, что осталось от ужина Уилксов. Он и сейчас всё ещё испытывал внутреннее напряжение, лёгкий мандраж, но это даже близко не шло в сравнение с тем страхом, что сковывал ему мышцы, когда он крал деньги. Теперь самым трудным для мальчика было дождаться рассвета. Ждать всегда труднее всего. Даже то, что ему удастся открыть замок чулана, где заперли Беллу, не вызывало у Эдварда никаких сомнений. В конце концов, в его распоряжении была ещё целая ночь. Однако целой ночи не потребовалось: мальчик справился с замком за считанные минуты. С тихим скрипом Эдвард распахнул дверь – в нос ударил ставший уже ненавистным запах пыли и затхлости. Из темноты в его сторону метнулась маленькая испуганная тень. Врезалась в него, обхватила руками. – Эдвард, – выдохнула она, уткнувшись лицом ему в грудь. Беллу трясло то ли от страха, то ли от холода. Он обнял девочку за худенькие плечи, вздрагивающие от рыданий, прижал к себе крепко-крепко и коснулся губами её макушки. – Ну, чего ты?.. Чего? – на какие-то секунды растерявшись, сбивчиво прошептал Эдвард ей в волосы. – Всё будет хорошо. Я всё придумал. Белла недоверчиво покачала головой, громко всхлипнула и вжалась в него ещё сильнее, словно боясь, что между ними вдруг вырастет невидимая стена, и она снова останется одна. Эдвард не возражал. Ему нравилось держать Беллу в своих руках, нравилось быть для неё островком безопасности. – Тебе нужно поесть, – мальчик нехотя отстранился и вышел из чулана за едой, оставленной на полу возле входа. – Где ты это взял? Белла удивлённо округлила глаза. Даже в полумраке в них отчётливо читался голод. – В кухне, конечно. Эдвард поставил тарелку с едой и стакан с водой на пол и по-турецки уселся рядом. – Если Уилксы узнают, что ты украл это… Белла покачала головой и села напротив. Если она и колебалась какое-то время, прежде чем взяться за еду, то совсем недолго: инстинкты взяли своё. – Ещё бы им не узнать, – усмехнулся Эдвард, – но только это уже неважно. – Что ты имеешь в виду? – залпом осушив стакан воды, девочка замерла, настороженно глядя на Эдварда. – Что ты задумал? – Потом, Дюймовочка, всё потом. Ты поешь сначала. Поешь, – улыбнулся он. Глядя на жующую Беллу, Эдвард вспомнил, как тайком принёс ей кусок своего хлеба пять месяцев назад, вспомнил, как неловко ему было смотреть на неё, пока она ела хлеб. Сейчас, наблюдая за Беллой, мальчик испытывал целую палитру разнообразных чувств, но неловкости среди них не было точно. – Утром мы с тобой убежим отсюда! – на одном дыхании выпалил Эдвард, когда, доев, Белла вновь потребовала у него объяснений. – Но куда мы пойдём? Девочка придвинулась ближе, и их колени столкнулись. Её голос звучал взволнованно, на лице отражалось замешательство, но по тому, как она сейчас смотрела на него, Эдвард понял, что Белла уже согласна. Правда, особого выбора у неё и не было. У них не было. – В Лондон. Я знаю, как выйти на дорогу, которая туда ведёт. Мы поймаем попутную машину, пешком нам туда не добраться. Может быть, бабушкин дом всё ещё пустует. Будем жить в нём. А если нет, тогда придумаем что-то другое. Я найду какую-нибудь простую работу. Буду делать всё, что скажут, лишь бы заработать. Эдвард говорил торопливо, возбуждённо, заражая девочку своей идеей, говорил так, что она безоговорочно верила ему, точно так же, как верила все эти месяцы. Сейчас им правило не только желание спасти Беллу от беспощадной кары миссис Уилкс, но и жажда приключений, живущая в каждом мальчишке, пусть даже он и не отдавал себе в этом отчёта. Эдвард рассказал Белле про украденные им деньги, про небольшой запас продуктов в дорогу, спрятанный под лестницей. Девочка то хмурилась, поджав губы, то согласно кивала и робко улыбалась, но на протяжении всего рассказа одно оставалось неизменным – её взгляд, полный восхищения. Растворяясь в этом взгляде, мальчик вдруг поймал себя на мысли, что ради него готов пойти ещё и не на такое. Ради этого взгляда Беллы он готов сделать всё, что в его силах, и даже больше. – А сейчас тебе нужно немного поспать: завтра будет трудный день, – подвёл итог Эдвард. – Я приду за тобой на рассвете. – Нет, Эдвард, не уходи! Белла схватила его за руку и крепко сжала её, словно в попытке остановить, хотя он не успел ещё даже шелохнуться. – Я должен идти. Джеймс встаёт посреди ночи, чтобы покурить, и часто заглядывает к нам в спальню, дымя своей вонючей сигаретой, – Эдвард с отвращением поморщился. – Моя койка стоит у самой двери. Если Джеймс увидит, что меня в ней нет, всё пропало, – мальчик высвободил руку из чуть ослабевшей хватки Беллы и положил ладони ей на плечи. – Я вернусь совсем скоро. Обязательно вернусь. Ты мне веришь? Быстрый кивок в ответ. – Всё будет хорошо, я тебе обещаю. Эдвард увидел, как в карих глазах набухли слёзы: ещё немного, и вырвутся на свободу, ручьём потекут по щекам. Поддавшись внезапному порыву и давнему тайному желанию, он наклонился к Белле и неловко ткнулся губами в уголок её рта, лишь в самый последний момент вдруг испугавшись целовать в губы. Эдварда будто ударило током, пружиной подбросило вверх. Задыхаясь от волнения и смущения, он быстро выскочил из чулана, кое-как выдавив из себя «увидимся на рассвете» и напрочь забыв прихватить с собой пустую посуду. Вернув на место навесной замок, Эдвард прижался спиной к двери, чтобы отдышаться. Губы жарко горели, пульсировали. Голова будто превратилась в невесомый воздушный шарик, который вот-вот взмоет вверх – не поймаешь. Мальчик не знал, можно ли это считать за поцелуй, да ему было и не важно. Важны были только те, ни с чем не сравнимые чувства, что он сейчас испытывал. Но, конечно, самым важным было то, что совсем скоро они с Беллой убегут отсюда, раз и навсегда освободившись от гнёта Уилксов. А там – будь что будет.❀❀❀
Предрассветные сумерки растворялись в молочном тумане, пряча восходящее солнце за этой безликой серостью. По небу плыли облака цвета мокрого асфальта, предвещавшие дождь. Очень некстати, ведь у Эдварда с Беллой не было ни зонтов, ни дождевиков, а промокнуть в такую погоду наверняка значило продрогнуть до самых костей. Но такой пустяк, конечно же, не мог их остановить. Они были настолько полны решимости, что, казалось, никто и ничто в мире не способно их удержать. Дети рысцой пересекли огород, перелезли через забор и, продравшись сквозь пахучие заросли сирени, устремились к лесу, возвышавшемуся почти сразу за территорией приюта. Конечно, можно было выбраться через главные ворота, но тогда им пришлось бы пройти через всю деревню, где их мог кто-нибудь заметить. Да и просёлочная дорога, ведущая к шоссе, была очень длинной и шла через поле, так что никаких кустов и деревьев, за которыми можно спрятаться, не было и в помине. Шансы, что их догонят и найдут прежде, чем они доберутся до шоссе, увеличились бы в разы. Каждое лето Райли водил мальчишек в лес за грибами и ягодами. Учил их определять, где север, а где юг; показывал им, какие растения, ягоды и грибы можно есть, а какие – ни в коем случае. Он же показал им путь, по которому можно выйти к шоссе, ведущему в Лондон. Прежде Эдвард не задумывался над тем, для чего Бирс это сделал, а вот теперь в голову пришла мысль – возможно, тот надеялся, что кто-то из мальчиков решится на побег, и хотел таким образом помочь им? Возможно, даже подтолкнуть? Так или иначе, но теперь Эдвард был безмерно ему благодарен. Поначалу мальчик нёс в одной руке наволочку-мешок, а в другой сжимал ладонь Беллы, тянул её, словно на буксире, однако быстро понял, что двигаться по лесу таким образом – не лучшее решение. Ветки деревьев то и дело больно били ему по лицу, норовя выколоть глаза. Идущая вплотную за ним Белла не видела дорогу под ногами и всё время спотыкалась. В конце концов Эдвард решил, что держать девочку за руку вовсе не обязательно: она и так никуда не денется. После того, как он выпустил её ладонь, идти стало значительно проще, но теперь его начало одолевать беспокойство: не отстала ли Белла, не упала ли. Стараясь различить звук её шагов позади себя, Эдвард напряжённо вслушивался в мелодию леса: шелест умытых росой листьев; утреннее пение птиц; стук дятла, добывавшего себе завтрак; старческий скрип высоких вековых деревьев. Почти всё время Эдвард без труда улавливал шаги Беллы, но случались моменты, когда ему казалось, что он больше не ощущает её присутствия. Тогда мальчик, не останавливаясь и не сбавляя скорости, бросал быстрый взгляд через плечо и с облегчением убеждался, что с ней всё в порядке. В один из таких моментов правая нога Эдварда угодила в яму, присыпанную прошлогодней опавшей листвой, и резко подвернулась. Он коротко вскрикнул, упал – боль в ноге сделалась почти нестерпимой. Она, словно зверь, впилась в неё острыми зубами, прокусила насквозь. Обездвижила. – Эдвард? Он открыл глаза, только теперь осознав, что зажмурился, и увидел перед собой испуганное лицо Беллы. – Тебе больно? Ты можешь встать? А идти?.. Идти ты сможешь? Белла заплакала. Он ещё не успел ответить ни на один из её вопросов, но она уже и так знала, какими будут ответы: видела это по его перекошенному лицу, по испарине, выступившей у него на лбу, слышала это в его учащённом от боли дыхании. Она прочла это в его глазах, наполненных отчаянием и страхом. И всё-таки Эдвард пошевелил повреждённой ногой, попытался опереться на неё, чтобы встать. Не вышло. Боль оказалась такой, что мальчик едва не взвыл. Он сломал ногу, совершенно точно сломал! Эта мысль разом подмяла его под себя, раздавила, растоптала все надежды и мечты. Захотелось просто лечь, не шевелясь, закрыть глаза и умереть прямо здесь и сейчас. До этого мгновения Эдвард думал, будто всё знает о боли, обо всех её оттенках и отзвуках. Однако такую сильную боль он испытывал впервые в жизни. И когда?! Именно теперь, когда сломанная нога означала конец. Конец всему! Как же глупо вышло! Глупо, глупо, глупо! Эдвард всхлипнул, опустив голову. Впился пальцами в прелую листву, скребя ногтями землю от захлестнувшего его отчаяния. Белла зашуршала листьями, придвигаясь ближе. Её дрожащая ладонь легла ему на левое колено, сжала. Погладила и снова сжала. Внутри у Эдварда всё застонало, задрожало от едва сдерживаемых рыданий. Дышать стало трудно и больно. «Знаешь, а ведь плакать совсем не стыдно…» Да, не стыдно… Но и не нужно. Только не сейчас, только не при Белле! – Я не могу, Белла, – обречённо выдохнул Эдвард, подняв на девочку глаза. Её губы мучительно кривились, а по щекам беззвучно катились слёзы. – Не могу. Совсем… Ты уж прости меня, ладно? – голос дрогнул, последнее слово получилось растянутым, искажённым. Эдвард чувствовал, что висел на волоске. Ещё немного – и расплакался бы. Значит, нужно было поторопиться, успеть сказать всё, прежде чем платину прорвёт. Мальчик сделал глубокий вдох и торопливо продолжил: – Я останусь здесь, а тебе нужно идти дальше. И побыстрее, Белла. Медлить нельзя, иначе Уилксы тебя нагонят. Не так уж далеко мы и ушли, а они наверняка нас хватились. – Нет, Эдвард, нет, нет, – Белла закрыла глаза и упрямо помотала головой. – Без тебя я никуда не пойду! – Но я не могу! Не могу, понимаешь?! – в отчаянии выкрикнул Эдвард. Несколько растревоженных криком птиц шумно вспорхнули с дерева и улетели прочь. – Значит, я тоже останусь здесь, с тобой. Лицо Беллы исказилось, и слёзы покатились градом. – Нет, это же глупо, неправильно. Если ты останешься здесь, значит, всё было зря. Тебе нельзя оставаться. Девочка снова зажмурилась и, качая головой, разрыдалась. – Послушай меня. Пожалуйста, Белла, послушай! – Эдвард вновь повысил голос, изо всех сил стараясь, чтобы он звучал твёрдо, и сжал её руку, всё ещё лежавшую на его колене. – Уходи. Это – твой единственный шанс. Я никогда себе не прощу, если из-за меня ты от него откажешься, если по моей вине с тобой что-нибудь случится. – А ты?.. Как же ты?! – девочка распахнула утонувшие в слезах глаза и посмотрела на Эдварда. От вида её карих глаза оленёнка Бэмби его горло сжалось в болезненном спазме. Неужели он больше никогда не увидит этих глаз, не увидит Беллу? Неужели никогда?! – Если Уилксы тебя найдут, то убьют. А если не найдут, ты… Белла, всхлипнув, замолчала, но мальчик понял, что она хотела сказать «умрёшь». Да, она умная девочка, она всё понимала. – Это уже неважно. Ты всё равно ничего не можешь с этим поделать. Но ты сможешь выбраться сама. За нас двоих. Ты должна, Белла! Ты ведь сделаешь это, скажи, сделаешь? Она кивнула, продолжая горько плакать. – Вот и хорошо. Не зря же я называю тебя Дюймовочкой. Она тоже смогла выбраться из пруда и… ещё откуда-то… – Из норы, – размазывая слёзы по щекам, подсказала Белла. Эдвард кивнул и принялся объяснять ей, как найти старые шпалы, у которых нужно будет свернуть направо, после чего, двигаясь вдоль них, выйти на шоссе. – Ты всё поняла? Всё запомнила? – закончив объяснения, требовательно спросил он. – Да, поняла, – так и не перестав тихонько плакать, подтвердила Белла. – А знаешь, я ведь люблю тебя… Слова вырвались сами собой, но Эдвард ничуть об этом не жалел. Сейчас был его последний шанс сказать их, последняя возможность поведать Белле о своих чувствах. Девочка на мгновение замерла, а затем, разрыдавшись уже в голос, порывисто обняла его за шею, прижалась к нему, как прошлой ночью в чулане. Боль в ноге вспыхнула с новой силой, но сейчас, в эти последние минуты с Беллой, она не имела значения. Назло этой боли Эдвард положил перепачканные землёй ладони на спину девочки и тоже обнял её. Так крепко, как только смог. – И я люблю тебя, – уткнувшись носом ему в шею, призналась она. – Правда? Сердце подпрыгнуло в груди, учащённо забилось, но на этот раз не от боли – от счастья. Такого мимолётного, невозможного и даже нелепого в сложившейся ситуации, но всё-таки счастья. – Конечно, правда. Поэтому я не могу уйти. Не могу бросить тебя здесь одного. Я не хочу. Без тебя – не хочу! – сквозь слёзы зачастила Белла. Её слова, её объятия и это затянувшееся прощание терзали Эдварда, рвали его сердце в клочья. Но он всё равно хотел, чтобы это мгновение длилось вечно, потому что, когда Белла уйдёт, не останется уже ничего. Совсем ничего. – Но ты уйдёшь. Так надо, – зашептал он ей на ухо, успокаивающе поглаживая по спине. – Ну а я… Со мной всё будет хорошо. Зря я что ли ел тот цветок сирени? Моё желание ещё не исполнилось. Верил ли Эдвард в то, что говорил? Он и сам точно не знал. Однако упрямый огонёк надежды всё ещё теплился в душе, хотя разум знал, что у него не было ни единого шанса. Даже если Уилксы не найдут его, он умрёт от жажды и голода – ещё не известно, что хуже. Но сейчас, сжимая в своих объятиях Беллу, Эдвард не хотел и не мог думать об этом. Сейчас он хотел надеяться. – Мне страшно, Эдвард, так страшно! Неужели это всё? Неужели мы с тобой больше никогда не увидимся? Неужели совсем никогда?! – продолжая крепко обнимать мальчика, Белла точь-в-точь озвучила мысли, мучавшие в этот момент и его самого. – Пожалуйста, Эдвард, придумай что-нибудь! Ты ведь можешь, я знаю, что можешь! А ведь и правда, если каким-то чудом он сумеет спастись, то как они с Беллой найдут друг друга, как смогут встретиться? Нужно было что-то придумать. Прямо сейчас, немедленно! Эдварду показалось, что ответ лежал на поверхности, крутился совсем близко, но ему никак не удавалось его разглядеть, продраться к нему через боль – душевную и физическую. Идея пришла внезапно, вспыхнула яркой лампочкой в глубине сознания, как уже бывало с ним в минуты отчаяния. – Мы встретимся, обязательно встретимся! Надо только договориться, когда и где именно. Эдвард отстранился от Беллы и заглянул ей в глаза. В них зажглась робкая надежда. Слава Богу! Ведь именно это и было его главной целью – подарить ей надежду. – Скажем, ровно через семь лет, тридцатого мая… в Лондоне. Где-нибудь… не знаю… – мальчик на какое-то время задумался, а затем воскликнул, – хотя нет, знаю! В Риджентс-парке, на скамейке у входа в зоопарк,⁵ в полдень. – Но почему только через семь лет? Почему так долго? – огонёк, вспыхнувший было в глазах девочки, снова померк. – Потому что тогда мы будем уже достаточно взрослыми, чтобы самим решать, когда и куда пойти. Ничто не должно нам помешать. Это будет наш единственный шанс на встречу. – Я знала, что ты обязательно что-нибудь придумаешь, – Белла слабо улыбнулась, но в её глазах по-прежнему стояли слёзы. – Вот только как мы узнаем друг друга? Нужен какой-то опознавательный знак или что-то вроде того. – Может быть, у тебя в руках будет сирень? Тогда я узнаю тебя и подойду. Хотя уверен, что и так узнаю тебя. Но сирень – это красиво, поэтому пусть будет. – Обещаешь? Белла снова наклонилась к Эдварду, крепко сжала его руку и с мольбой заглянула в глаза. – Обещаю. «Если буду жив». К глазам Эдварда снова подступили жгучие слёзы. Сил сдерживаться почти не осталось. Пришло время расставаться. Он знал это, но, как умирающий, пытался сделать последний вдох. Хотя бы ещё один. Сейчас или никогда. Эдвард положил ладони Белле на плечи и быстро притянул её к себе. Прижался губами к её губам, ощутив на них соль слёз. Поцеловал – неуклюже и неумело, но искренне и трепетно. Со всей своей любовью и со всей своей болью. Первый и, вероятно, последний раз. Как ни пытался он убедить вместе с Беллой и себя в том, что всё ещё будет, ему это так и не удалось. – А теперь иди, – тяжело дыша, Эдвард отстранил от себя Беллу, почти оттолкнул. – Пожалуйста, иди. Ну же! Он сунул ей в руки мешок с едой и деньгами и подтолкнул её. Белла медленно поднялась с земли, не сводя с него покрасневших глаз. Пошатнулась. Громко всхлипнула и попятилась. Она ещё не ушла, а Эдвард уже остро ощутил невозможную пустоту вокруг себя и внутри. Девочка развернулась, сделала несколько шагов и вновь остановилась. Посмотрела на него. – Я буду ждать тебя в парке через семь лет. Обещаю. Её голос дрожал до такой степени, что слова различались с трудом. Эдвард кивнул. Говорить он уже не мог. А потому просто смотрел на Беллу, жадно вглядываясь в её бледное, но такое красивое лицо, в её худенькую фигуру и каштановую волну густых волос, разметавшихся по плечам. Эдвард вбирал её в себя, впитывал, словно губка, желая запомнить навсегда. И неважно, какое «навсегда» отмерила ему судьба – несколько часов или много лет – образ Беллы должен был остаться с ним. Девочка снова развернулась и быстро зашагала прочь, время от времени бросая на него прощальные взгляды через плечо. Совсем скоро она скрылась за деревьями, и пустота разрослась до размера вселенной. Всего несколько минут назад Эдвард чувствовал себя взрослым мужчиной. Рассудительным, сильным и решительным. Он смог держаться достойно при Белле; смог заставить её уйти, вселив в неё надежду; он смог признаться ей в своих чувствах и даже смог поцеловать. Теперь же, оставшись совсем один, в отчаянно безвыходном положении, Эдвард вдруг почувствовал себя ребёнком, маленьким беспомощным мальчиком. Сдерживаться больше не имело смысла. Он лёг и, уткнувшись лбом во влажную от росы землю, заплакал.❀❀❀
С каждым новым шагом страх и безысходность всё нарастали, подобно снежному кому. И этот ком неотвратимо мчался вслед за Беллой с огромной скоростью, подгоняя её вперёд и грозя вот-вот раздавить. Слёзы безудержно текли по лицу, рыдания со всхлипами, со стонами вырывались из груди. Горло саднило от плача, мутная пелена застилала глаза. Но Белла всё шла и шла, не разбирая дороги, не понимая, что так делать нельзя. Сейчас она была не в состоянии осознать, что уже давно потеряла указанные Эдвардом ориентиры. Бездумно двигалась вперёд, словно заведённая специальным ключом игрушка. Игрушка, которая вот-вот сломается. Девочка спотыкалась, старалась ухватиться за шершавые стволы деревьев и раздирала ладони, а иногда покорно падала на землю, устав сопротивляться. Лежала несколько минут, пытаясь отдышаться, и снова поднималась. Ветки цеплялись за волосы и одежду – Белла рывками дёргалась вперёд, вырывалась. Бежала, гонимая паникой и отчаянием. Эдвард, Эдвард, Эдвард! Все мысли были только о нём, и о том, что она оставила его одного, бросила на произвол судьбы. Как она могла? Да кто она после этого?! Предательница! Трусливая предательница – вот кто! Что, если теперь Эдвард её возненавидит? Что, если она потеряла его навсегда? Что, если с ним случится что-то ужасное?.. Нет, нет, с ним не может ничего случиться. Не должно случиться! Все эти мысли кружили в голове разрушительным вихрем, сводили с ума. Доводили до исступления. На какое-то время девочка, полностью погружённая в них, теряла связь с реальностью, окончательно переставая понимать, куда и зачем шла. Только обрушившийся с неба дождь заставил Беллу остановиться и оглядеться по сторонам. Солнце, с самого утра прятавшееся за облаками, теперь окончательно исчезло за тяжёлыми иссиня-чёрными тучами. В лесу стоял полумрак, и невозможно было понять, который сейчас час. Где она? Это тоже не поддавалось определению. Ясно одно – никакие шпалы ей уже ни за что не отыскать. «Заблудилась», – почти равнодушно подумала Белла. Она знала, что ей должно быть страшно, даже очень. Вот только страха не было, словно весь его запас уже безвозвратно иссяк. На смену ему пришла апатия. Белла села на землю, прислонившись спиной к дереву, вытянула вперёд гудевшие от усталости ноги и закрыла глаза. Холодный дождь струился по лицу, пропитывал колготки, платье и шерстяную кофту Эдварда, которую он заботливо надел на неё ещё утром. Промокшая одежда давила на девочку, словно железная кольчуга. Белла облизала мокрые от дождя губы и только тогда поняла, что хочет пить. С трудом двигая исцарапанными заледеневшими пальцами, девочка развязала мешок и достала из него бутылку. Её взгляд скользнул по хлебу и кусочку ветчины. Одного этого оказалось достаточно, чтобы к горлу подкатила тошнота. Нет, есть она не могла и не хотела. Посидев ещё какое-то время, Белла встала и медленно двинулась наугад. Ей не оставалось ничего другого, кроме как просто идти вперёд в надежде, что рано или поздно лес закончится. Она не знала, насколько тот велик, но он совершенно точно не мог быть бесконечным. Белла вновь шла и шла. Шла до самой темноты, пока не свалилась от усталости. Дождь закончился, но её одежда по-прежнему оставалась насквозь мокрой. Ноющее тело сковал холод, пальцы рук и ног онемели и отказывались подчиняться. Девочке казалось, что она тут же провалится в глубокий сон, стоит ей только принять горизонтальное положение, но сон не шёл. Мысли снова и снова возвращались к Эдварду. Как он там, что с ним? Нашли ли его Уилксы? А вдруг в лесу водятся хищники? Ведь наверняка водятся. О том, что эти самые хищники могут напасть и на неё, Белла почему-то не думала. В конце концов, усталость взяла своё, и она уснула – словно провалилась в глубокую тёмную яму. Когда Белла проснулась, с трудом разлепив веки, было уже светло, но солнце, как и накануне, надёжно спряталось за облаками. Тело ломило от холода и усталости. Горло драло, будто когтями, так что трудно было глотать даже слюну. Дышать стало больно. Казалось, что грудь придавило невидимой бетонной плитой. Белла поняла, что не может заставить себя встать и идти дальше. Просто не в силах. «Ты можешь выбраться сама. За нас двоих. Ты должна, Белла! Ты ведь сделаешь это, скажи, сделаешь?» Девочка услышала голос Эдварда. Он прозвучал настолько реалистично, словно мальчик действительно был рядом и разговаривал с ней. – Я сделаю, обещаю, – хриплым голосом пробормотала Белла, поднимаясь сначала на четвереньки, а затем, ухватившись за ствол дерева, и на ноги. – Я могу… я должна… И вновь началась упорная борьба за каждую милю, за каждый ярд, а затем и за каждый шаг. Временами Беллу бил озноб, зубы стучали, а кожа покрывалась мурашками. Временами же, напротив, тело охватывал жар, голова кружилась, разламывалась на части. В такие моменты девочке чудилось, будто она падала с высокого обрыва и летела, летела, бесконечно летела вниз. А ещё появился кашель – надрывный, лающий. Он раздирал ей грудь, отнимал последние жалкие остатки сил. Вода давно закончилась, и Беллу мучила нестерпимая жажда. Пару раз она заставляла себя хоть что-нибудь съесть, просто потому что было надо. Однако вкуса еды девочка не чувствовала, словно жевала размокшую от дождя бумагу. В голове почти беспрестанно звучал голос Эдварда. Он придавал Белле сил, заставлял двигаться вперёд, убеждал не сдаваться. И она слушалась его, боясь подвести, не оправдать его надежд и таким образом предать ещё раз. В сгустившихся вечерних сумерках Белла не заметила небольшого склона и упала, кажется, уже в сотый раз за день – скатилась с него кубарем и врезалась в дерево. – Я больше не могу, – со слезами простонала она, – правда, не могу. Она готова была сдаться. Ещё одна ночь в холодном сыром лесу наверняка прикончит её. Но и в то, что сумеет выбраться отсюда засветло, Белла уже не верила. Видимо, лес всё-таки оказался бесконечным. Или же всё это время она просто ходила кругами. Так или иначе, но лес победил, а она проиграла. Перед мысленным взором Беллы снова возник Эдвард – единственный любимый и близкий человек на всём белом свете. Его вечно взлохмаченные каштановые волосы, отливавшие на солнце бронзовыми прядями, его лучистые зелёные глаза и золотистые веснушки на носу, которые так необыкновенно ему шли. Она представила, как он ждёт её на лавочке в тени деревьев в каком-то парке. Ждёт весь день, а затем и весь вечер. Ждёт и не знает, что она, Белла, не придёт, потому что семь лет назад покорно сдалась, признала своё поражение. Этот яркий образ из возможного будущего открыл в Белле новое дыхание, пустил в ход последний скрытый резерв сил. Она поднялась, пошатнулась и упала на колени, но снова заставила себя подняться. Белла уже не чувствовала собственных ног, но это было к лучшему, потому что старые, ставшие тесноватыми ботинки ещё вчера натёрли мозоли. Стемнело. Небо очистилось от облаков, и теперь на его глубокой синеве отчётливо проступили звёзды. Белла уже не шла – едва передвигала ноги. Ей было настолько плохо, что она не обратила внимание ни на постепенно редевшие деревья, ни на всё ширящийся просвет между ними, поэтому вдруг кончившийся лес стал для девочки полнейшей неожиданностью. Теперь перед ней расстилалось небольшое поле с несколькими то тут, то там торчащими маленькими стогами прошлогоднего сена. А сразу за полем виднелась какая-то деревня: смутные очертания крайних домов были различимы даже во мраке ночи. Белла обрадовалась, но как-то вяло, неуверенно – сил не осталось даже на такую малость. И уж тем более их не осталось на то, чтобы преодолеть это, казалось бы, ничтожное расстояние, отделявшее её от деревни. Теперь каждый ярд представлялся ей бесконечной сотней миль. Словно в тумане, Белла добрела до ближайшей кучи прелого тёплого сена и рухнула в неё. Попыталась зарыться поглубже, будто маленький дикий зверёк в нору, но не смогла. Её засосала в свои недра удушливая и вязкая, словно трясина, чернота.❀❀❀
Первое, что ощутила Белла ещё даже прежде, чем открыть глаза, – это нежное прикосновение прохладной ладони к щеке. Точно таким же прикосновением её каждое утро будила мама… Мама. У девочки на мгновение перехватило дыхание. Но, конечно, это была не мама, хотя женщина, склонившаяся над Беллой, очень её напоминала: примерно того же возраста, тоже темноволосая и сероглазая. Но самое главное – у неё была почти такая же улыбка. Женщина бросила взгляд через плечо и взволнованно крикнула: – Карлайл! Она очнулась! Девочка обвела взглядом комнату – просторная и очень светлая, такая непохожая на мрачную, пропахшую сыростью и затхлостью спальню в приюте. Здесь пахло совсем иначе: чистотой и свежестью тёплого ветра, залетавшего в приоткрытое окно, цветами, стоявшими в вазе на комоде, и ещё немного стиральным порошком от белоснежной подушки под головой Беллы. – Как ты себя чувствуешь, детка? Женщина снова склонилась над девочкой, положила ладонь ей на лоб и тихо добавила: – Жар всё ещё не спал. Чувствовала себя Белла, и правда, неважно. Голова болела, а всё тело ломило. При каждом вздохе из её груди доносились влажные хрипы, мешавшие дышать. Однако вместо ответа девочка лишь неуверенно пожала плечами. Она не знала, где находилась, не знала, кто эта женщина, а потому робела перед ней. Робела, но не боялась. Какое-то шестое чувство подсказывало Белле, что здесь она в безопасности. – Как тебя зовут, детка? Женщина присела на кровать рядом с девочкой, поправляя на ней одеяло. – Белла, – с трудом проговорила та и не узнала собственного голоса, настолько тихим и сиплым он был. – Ну, как тут наша больная? На другую сторону кровати присел высокий блондин средних лет с ясными голубыми глазами. Он улыбнулся, но совсем не так, как недавно улыбалась женщина. Его улыбка была сдержанной и как будто даже строгой. – Её зовут Белла. Женщина поднялась с кровати, подошла к мужчине и замерла возле него, положив ладонь ему на плечо. – Вот как? Приятно познакомиться, Белла, – мужчина снова улыбнулся, но уже теплее. – Меня зовут Карлайл. Карлайл Каллен. А это, – он указал рукой на стоявшую рядом женщину, – моя жена Эсми. – Где я? – Тебя нашли в поле и принесли ко мне. Я доктор. Сейчас ты у нас дома. – Ну и напугала же ты нас! – вставила Эсми. – Почти неделю пробыла без сознания, металась в бреду. – Но теперь тебе уже лучше. Ты сильная девочка и отлично справляешься с болезнью. Не переживай, ещё немного, и мы поставим тебя на ноги. Лекарства лекарствами, но скажу тебе по секрету, что куриный бульон Эсми способен творить небывалые чудеса, – мужчина подмигнул Белле, окончательно растеряв свою строгость. – А сейчас мне нужно прослушать тебя и осмотреть твоё горло, если ты не против. Ты ведь не против? Девочка отрицательно покачала головой. – Вот и отлично! Манипуляции Карлайла были простыми и недолгими, но Белла вдруг почувствовала себя настолько уставшей, будто снова целый день бродила по лесу. Видимо, это не укрылось от проницательного взгляда доктора, потому что он, вернув себе строгий вид, велел ей отдыхать и вышел из комнаты, перед этим шепнув что-то на ухо своей жене. Эсми снова присела на краешек кровати и, взяв девочку за руку, посмотрела на неё изучающим пристальным взглядом. – Скажи, Белла, – нерешительно начала она, – у тебя есть родители или другие близкие, которые могли бы о тебе позаботиться? Белла подумала об Эдварде, и сердце болезненно сжалось от страха за него. Он – её близкий человек, он мог бы о ней позаботиться, но Эсми явно имела в виду кого-то из взрослых. – Нет, – просипела Белла. Эсми кивнула, и на её лицо легла тень печали. Однако, быстро стерев её, она тут же мягко улыбнулась и провела рукой по волосам девочки, влажным от пота. – Не бойся, детка, всё будет хорошо. Теперь ты не одна. Следующие десять дней Белла тоже провела в постели. По утрам она чувствовала себя вполне сносно, но после обеда её температура снова росла, порой достигая максимальной отметки на градуснике. Большую часть времени девочка спала. Ей снились Эдвард и мама – иногда по отдельности, иногда оба сразу. В одном из снов они втроём гуляли среди кустов сирени и искали пятилистник, чтобы загадать желание. Несколько раз девочке приснилась миссис Уилкс: та угрожающе нависала над Беллой и, брызжа слюной, кричала, что она нацистское отродье. Моментами девочка снова соскальзывала в черноту, металась в бреду, принимаясь звать вслух то маму, то Эдварда и сбивая под собой простыни. Когда Белле становилось лучше, её вновь одолевали тревожные мысли. Теперь к страху за Эдварда примешался и страх за своё собственное будущее. Что ждёт её, когда она окончательно поправится? Вернут ли Каллены её обратно в приют, где Виктория непременно с ней разделается? Что имела в виду Эсми, когда сказала, что Белла теперь не одна? Неужели они и правда хотели оставить её у себя? Ровно через две недели, когда Белла окончательно пошла на поправку, ей наконец удалось получить ответы на все эти вопросы. Каллены, как в самый первый день, сели на противоположные стороны её кровати. По серьёзному выражению их лиц Белла сразу догадалась, что они собираются поговорить с ней о чём-то важном. И, конечно же, оказалась права. – Белла, мы хотим, чтобы ты рассказала нам, что с тобой случилось, ¬– сразу с места в карьер начал Карлайл. – Думаю, ты уже достаточно окрепла для столь долгого и непростого разговора. У меня есть одно предположение, но я не знаю, верно ли оно… Ты сбежала из детского приюта – того, что в соседней деревне? Я прав? – Да, – опустив глаза, подтвердила Белла. Она замолчала, но Каллены не стали её торопить, подталкивать, дав ей время собраться с мыслями. Наконец Белла решилась. Нервно теребя и выкручивая угол пододеяльника – красивого, в мелкий голубой цветочек, – она рассказала им о своей маме, о приюте и о немыслимой жестокости миссис Уилкс. Но дольше всего девочка рассказывала об Эдварде. Её голос дрожал, вибрировал от волнения, срывался. По щекам катились слёзы, но Белла не обращала на них внимания. Сейчас она будто переживала всё заново: момент их знакомства, когда Эдвард, улыбнувшись, протянул ей руку, и она, испуганная и несчастная, неожиданно подумала о том, какой же он красивый и добрый; тот ужас, что охватил её, когда Джеймс избивал Эдварда ремнём, избивал из-за неё; своё смущение и волнение, когда он протянул ей хлеб и сказал: «Ешь!»; свою боль за него, когда Эдвард, такой сильный и смелый, плакал по своим погибшим родным, прижимая к себе Беллу так крепко, что ей трудно было дышать; свою любовь к нему и своё восхищение, что всё росли и крепли с каждым новым днём, проведённым рядом с ним; а ещё, конечно же, своё отчаяние и горе, когда она уходила, оставляя его одного в лесу. Каллены слушали Беллу, не перебивая. Эсми беззвучно плакала вместе с ней, прижав к груди сжатые в кулаки руки. Карлайл хмурился, и на его переносице пролегла глубокая морщинка. Белла видела, что они неравнодушны к её несчастьям, и от осознания этого ей становилось чуточку легче. – Теперь вы отправите меня обратно в приют? – внутренне сжавшись в комок, спросила Белла, когда её безрадостная история подошла к концу. – Нет, что ты! – кинув быстрый взгляд на мужа, Эсми наклонилась к девочке и погладила её по руке, всё ещё судорожно сжимавшей пододеяльник. – Если ты не против, мы бы хотели взять тебя под свою опеку. Это будет непросто, ведь у тебя нет никаких документов, но Карлайл постарается всё устроить. – А вы… – Белла замолчала, но затем всё-таки осмелилась закончить свою просьбу, – не могли бы вы съездить в приют и узнать, там ли Эдвард и как он? На самом-то деле в душе девочки затеплилась надежда, что Каллены смогут забрать к себе и его, но спросить об этом напрямую пока не решилась. Она со всей своей детской наивностью верила, что если они увидят Эдварда, познакомятся с ним и поймут, в каких условиях он живёт, то сами захотят спасти его. Каллены переглянулись. Эсми всхлипнула, и Карлайл ободряюще сжал ей руку. Дурное предчувствие разом заморозило Белле все внутренности, покрыв их тонкой коркой льда. – Около трёх недель назад в приюте случился пожар. Слова Карлайла пробили в груди девочки огромную дыру, и теперь с каждым его новым словом из этой дыры по капле, словно кровь, вытекала жизненная сила, заполняя образовавшуюся пустоту нестерпимой болью. – Там всё сгорело дотла. Говорят, несколько детей выжило, и их отправили в другие приюты, но даже не представляю, как узнать их имена и где они теперь. Мне очень жаль, Белла. Дыра в груди девочки расширилась до немыслимых размеров. Ей стало трудно дышать, словно чья-то невидимая ледяная рука сдавила горло. Голова закружилась. Белла обессилено опустилась на подушку, развернулась, обхватила её руками, вжалась в неё лицом. Исходивший от наволочки аромат порошка вдруг показался ей приторным, удушливым. Белла заплакала – громко, отчаянно. Однако вместе со слезами вдруг пришло и неверие. Эдвард не мог погибнуть. Кто угодно, но только не он! Господи, пусть Эдвард будет жив! Пожалуйста, Господи! – Белла, детка… Эсми погладила девочку по спине, мягко сжала плечо в попытке оторвать её от подушки, но та лишь помотала головой, ещё крепче вцепившись в наволочку пальцами. – Не надо, Эсми, – где-то за пеленой горьких слёз, словно далёкое эхо, прозвучал голос Карлайла. – Пусть поплачет. Ей это нужно. И они ушли, оставив Беллу наедине с её незамысловатой молитвой, идущей от самого сердца.❀❀❀
Найду сирень в пять лепестков, Что счастье, говорят, приносит… Возьму её в долину снов, В тот листопад, в тот дождь, в ту осень… Дым от костра – ведь листья жгут, Смешался с запахом сирени, Я аромат тот берегу… Хоть он пугливей робкой тени… Янтарный лист, печальный дождь, Да вкус сирени горьковатый, И ты меня как прежде ждёшь, В осеннем облаке прохлады… Александр Манойло
15 августа 1946 года. «❀ 30 мая 1953 года ❀
Белла пришла на час раньше назначенного времени. Просто так, на всякий случай. А ещё потому что больше не в силах была оставаться дома ни минуты. Этой ночью она не сомкнула глаз, и теперь выглядела не лучшим образом – болезненно бледная, с синевой, залёгшей под лихорадочно блестевшими глазами. В довершение к этому её с самого утра мутило от волнения и трясло так, что она вполне отчётливо слышала, как стучат зубы. Но хотя бы с погодой Белле повезло. На улице ярко светило солнце, было по-летнему тепло, и она смогла надеть своё новое платье кремового цвета, придававшее её худощавой фигуре женственности. Сжимая в заледеневших руках букет сирени, наломанной под окном спальни, Белла неспешно прошлась по одной из аллей в северо-восточной части Риджентс-парка в ожидании, когда какая-нибудь из ближайших ко входу в зоопарк скамеек освободится. В этот погожий субботний день парк был полон людей. По дорожкам прогуливались влюблённые парочки и молодые семьи с колясками, некоторые устроили себе пикник, расстелив покрывала на лужайках. Но особенно многолюдно было возле зоопарка. Повсюду звучал звонкий детский смех и радостный визг расшалившейся малышни, время от времени дополняемый строгими окриками взрослых, пытавшихся утихомирить своих чад. Повсюду кипела и бурлила жизнь, но сегодня это вызывало в Белле лишь глухое раздражение. Нервное напряжение возросло настолько, что она всерьёз испугалась упасть в обморок. К счастью, в это время одна из нужных скамеек наконец освободилась, и Белла с облегчением села, положив рядом с собой букет сирени. Она осматривалась по сторонам, пристально вглядываясь в каждого мужчину подходящего возраста, с замирающим сердцем пыталась разглядеть в них повзрослевшего Эдварда. Тщетно. Стрелки на наручных часах равнодушно двигали время вперёд. Двенадцать часов по полудни. Белла замерла, застыла, не слыша больше ничего вокруг – лишь стук собственного сердца, исполнявшего в груди рваное стаккато. Двенадцать часов пятнадцать минут. Снова вернулась тошнота, в голове пульсировало. Деревья, изумрудно–зелёная трава, асфальтовые дорожки и идущие по ним прохожие – всё размывалось в бесформенные акварельные пятна, кружилось и качалось. Белла закрыла глаза. Двенадцать часов тридцать минут. Надежда стала умирать – стремительно и очень больно. Белла ещё пыталась себя успокоить, старалась убедить себя в том, что полчаса ничего не значили – Эдвард мог просто опоздать. Выходило так себе. Возможно, внутри неё всегда жила другая Белла, которая считала Эдварда погибшим. И теперь она поспешила заявить о себе, ехидно нашёптывая: «Я знала, я всегда знала, что так и будет! А ты не хотела мне верить, наивная дурочка!» Белле захотелось зажать уши руками или закричать – что угодно, лишь бы не слышать больше этот мерзкий внутренний голос. Однако она так и осталась сидеть неподвижно. Лишь пальцы что было сил вцепились в край скамейки. Двенадцать часов сорок пять минут. Надежда умерла. Рухнула карточным домиком, погребя под собой всё то, чем Белла жила последние несколько лет. Эдвард не придёт. Не придёт уже никогда. Осознание давалось с трудом, резало как по живому. Вот только слёз не было: они комом встали в горле, не давая дышать. Нужно было вставать и уходить. Но как же трудно сделать этот самый первый шаг! Шаг, который навсегда разделит жизнь на до и после. Двенадцать часов пятьдесят шесть минут. Всё происходящее превратилось в бессмысленную адскую пытку. Белла взяла в руки сирень и встала со скамейки. В ногах ощущалась слабость, будто она просидела на одном месте не меньше суток. Асфальт тоже предательски раскачивался, словно палуба корабля в штормовую погоду. Белла прижала к груди сирень и двинулась в сторону выхода, постепенно ускоряя шаг. Зачем она это делала? Наверное, нужно было остаться. Ведь ждала же столько лет. Что ей стоило подождать ещё немного? Хотя бы ещё один час. Пусть даже Эдвард не придёт, зато в будущем её не будут терзать сомнения, что она с ним разминулась на считанные минуты. – Дюймовочка! – незнакомый мужской голос в разрозненном хоре других незнакомых голосов. Скорее всего, показалось. Или всё же?.. Однако Белла продолжала двигаться вперёд. Шаг и ещё один – всё медленнее и медленнее, словно увязая в асфальте. – Неужели ты хочешь от меня сбежать, как самая настоящая Дюймовочка? Но ведь я не жаба и не… кто там ещё был? – Крот, – наконец остановившись, одними губами ответила Белла, а потом уже громко, радостно, разворачиваясь на каблуках, – там ещё был крот! Услышав вопрос про сказку Андерсена, она почти обезумела от счастья, собираясь тотчас же кинуться к Эдварду, чтобы обнять и больше никогда не отпускать его от себя так надолго. Однако, обернувшись, Белла растерялась. Всё это время в своих мечтах она представляла Эдварда тем же угловатым подростком, каким видела его в последний раз. Но сейчас всего в нескольких ярдах от неё стоял красивый молодой мужчина, в котором, на первый взгляд, невозможно было узнать Эдварда-мальчишку. Высокий, стройный, широкоплечий – он с лёгкостью мог бы составить конкуренцию Марлону Брандо и Монтгомери Клифту. В первый момент Белла почувствовала укол разочарования. Она понимала, что смотрела на того самого Эдварда, однако видела совершенно чужого человека. Но вот он улыбнулся – неуверенно, но так знакомо. Сунул руки в карманы брюк. Пожал плечами, улыбнувшись чуть шире, и снова вытащил руки из карманов. Нервно провёл ладонью по волосам – более тёмным, чем прежде, но всё ещё отливавшим бронзой в лучах солнца, – нарушил их идеальность, вернув им привычный беспорядок. «Волнуется. Он волнуется! ОН…» – эта мысль придала Белле решимости. Она шагнула к нему – медленно и осторожно, словно ступая по затянутой льдом реке. И с каждым пройденным футом узнавала в нём того, своего, Эдварда, замечая то, что не рассмотрела сразу. Всё те же зелёные глаза цвета скошенной травы, глядевшие на неё пристально, с надеждой. Никуда не делась и привычка теребить пуговицу рубашки в минуты волнения – из-за этого они вечно у него отрывались. Эдвард шагнул ей навстречу. Белла судорожно вздохнула и ещё крепче прижала к груди сирень, заметив, как он прихрамывал на правую ногу – ту самую, что сломал семь лет назад. А ещё она заметила рубцы от ожога на левой стороне шеи и скуле. Белла застыла. Столько разных чувств сейчас навалилось на неё, придавило, сковало. Внутри словно сжималась стальная пружина. Всё сжималась и сжималась. Увидев, что Белла остановилась, Эдвард нахмурился, но сделал последние несколько шагов, разделявшие их. Замер так близко, что достаточно было лишь протянуть руку, чтобы коснуться его. – Нога неправильно срослась, – пояснил он таким тоном, будто извинялся перед Беллой за свою хромоту. Стальная пружина сжалась до предела. Эдвард передёрнул плечом и отвернулся от Беллы. Солнце ударило ему в лицо – он прикрыл один глаз и смешно сморщил нос, став похожим на мальчишку, а затем снова посмотрел на Беллу. Веснушки. У него и сейчас на носу можно было разглядеть несколько золотистых веснушек – маленькие шалости майского солнышка. Пружина внутри Беллы сорвалась, резко разжалась, бросив её вперёд. Сирень выпала из рук, посыпалась к их ногам. Ладони Беллы легли Эдварду на грудь, пальцы вцепились в его рубашку, натянули её. Она, даже на каблуках едва достававшая Эдварду до плеча, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, продолжая накручивать его рубашку на кулаки. Он обнял Беллу, крепко сжал в своих руках и оторвал от земли. – Ну, чего ты ревёшь?.. Теперь-то уж чего, а? – зарывшись лицом в её волосы, тихо спросил он. – Ты опоздал, – обняв его за шею, сквозь слёзы ответила Белла первое, что пришло в голову. Но в голосе её не было упрёка, да и плакала она вовсе не поэтому. А почему? Да разве это можно было выразить словами?! Нет. Только вот так: объятиями, прикосновениями, прерывистым дыханием, щекочущим кожу. Но Эдварду и не требовались объяснения. Он знал, что сейчас чувствовала Белла. Он сам испытывал все те же чувства: боль разлуки, муку слишком долгого томительного ожидания и счастье встречи, радость сбывшейся мечты и оправданных надежд – всё это слилось воедино и затопило сердце, наполнив его до краёв. Эдвард, и правда, опоздал, но совсем немного, минут на двадцать. Он работал в строительном магазине в другой части Лондона. Его напарник отлучился по делам, но сильно задержался, чем довёл Эдварда до исступления. По дороге в Риджентс-парк он то и дело подгонял таксиста, нетерпеливо ёрзая и нервно хрустя костяшками пальцев, так что тот стал бросать на него косые настороженные взгляды. Не дожидаясь сдачи, Эдвард буквально вывалился из такси и побежал в сторону зоопарка, не думая о том, насколько нелепо это выглядело – с его-то хромотой. Он увидел Беллу ещё издали. Его взгляд зацепился за сирень, скользнул выше – он узнал её. Да, она повзрослела, похорошела, но осталась прежней. Эдвард остановился. Прижал ладонь ко рту и замер, пытаясь выровнять дыхание и сдержать вдруг подступившие к горлу слёзы. Последний раз Эдвард плакал ровно семь лет назад, когда Белла ушла, а он остался один в лесу. Во рту пересохло. Сердце с силой ударялось о рёбра, выстукивая мелодию счастья. Она пришла! Она здесь! Эдвард пригладил волосы, поправил рубашку и вытер о брюки вспотевшие от волнения ладони. Как долго он об этом мечтал. Как боялся, что эта мечта не сбудется. Его до смерти пугала мысль, что в назначенный день Белла не придёт. И полбеды, если она просто забудет о нём и об их договорённости. А что если она не сможет прийти, потому что её больше нет? У Эдварда было много времени, чтобы поразмыслить над своим никчёмным планом спасения и прийти к неутешительному выводу, что тот абсолютно никуда не годился. Убегая из приюта, они могли надеяться лишь на слепую удачу. Но ему не повезло. Повезло ли Белле? Этот вопрос преследовал его на протяжении всех семи лет, что прошли с момента их расставания. Тогда в лесу он отправил Беллу в никуда. С ней могло случиться что угодно. Но, слава богу, ничего плохого не произошло! Сидевшая на скамейке повзрослевшая Белла была прямым тому доказательством. Счастливым благословением судьбы. Конечно, она изменилась, но не слишком. Всё те же густые каштановые волосы, тяжёлой шелковистой волной лежавшие на плечах, карие глаза, в которых сейчас читалась растерянность, и алебастровая кожа – воплощение трогательной хрупкости и нежной красоты. Наверняка, вокруг неё вьётся толпа поклонников. Эдвард почувствовал острую шпильку ревности, вонзившуюся в самое сердце. Даже если бы он не знал её, увидев сейчас, ему всё равно захотелось бы подойти к ней, чтобы познакомиться. С утра он проснулся с мыслью, что нужно купить Белле букет цветов, но тут же отмёл эту мысль, испугавшись, что тем самым сглазит удачу. Теперь Эдвард страшно жалел об этом, однако было уже поздно. Белла повернула голову в его сторону, скользнула по нему взглядом и… не узнала. Сердце взволнованно встрепенулось, но тут же разочарованно стихло. Эдвард хотел к ней подойти. Внутри всё пылало от этого нетерпеливого желания. Но вместо этого он просто стоял и наблюдал за ней. Он до ужаса боялся не оправдать её ожиданий. Эдвард давно перестал стыдиться своей хромоты и своих рубцов. Он сделал всё, чтобы никому и в голову не пришло считать его калекой. В новом лондонском приюте сверстники поначалу пытались дразнить, но Эдвард быстро убедил их в том, что он не слабак и не жертва. С помощью кулаков – по-другому там просто не понимали. Приют Уилксов стал для него хорошей школой выживания. Но что скажет обо всём этом Белла? Продолжая неотрывно смотреть на неё, он попытался убедить себя в том, что, на худой конец, они смогут быть просто друзьями. Это тоже не так уж и мало, разве нет? С другой стороны, не так уж и сильно он хромал… Белла встала со скамейки и быстро стала удаляться прочь. Охваченный страхом, что она сейчас уйдёт, исчезнет уже навсегда, Эдвард поспешил за ней. Поддавшееся панике подсознание сыграло с ним злую шутку, выдав наиглупейшую фразу про Дюймовочку и её побег. Белла остановилась, обернулась и, немного помедлив, шагнула к нему. Увидев её так близко и заглянув ей в глаза, Эдвард понял, что быть для неё просто другом у него не получится. Ни за что не получится, не стоит и пытаться! Даже тогда, семь лет назад, его чувства к Белле не умещались в это понятие. А теперь, когда они стали мужчиной и женщиной, тем более. Эдвард двинулся ей навстречу, но она, заметив его хромоту, вдруг замерла. Сердце ухнуло вниз, но он, стиснув зубы, продолжал делать шаг за шагом, приближаясь к ней. Терять ему было нечего. В тот момент, когда Эдвард, отчаянно старавшийся сохранять самообладание, уже было решил, что всё кончено, Белла рванулась к нему. Прижалась, как когда-то давно. Все границы стёрлись, размылись солёным потоком её слёз. Все барьеры рухнули, словно и не было последних семи лет. Эдвард обнимал Беллу, вдыхал её аромат – медовый, теперь он в этом уже не сомневался, – всё ещё не веря до конца в своё счастье. – Поставь. Ну же, поставь! – Белла улыбнулась, запуская пальцы ему в волосы и оттягивая их вниз, так приятно, до мурашек. – Я тяжёлая. – Это ты-то тяжёлая?! Он рассмеялся и протянул нараспев: – Дюймовочка. Ты как будто и не выросла совсем. – Это просто ты вымахал. О-го-го как вымахал! Самый настоящий великан. Эдвард осторожно поставил Беллу на асфальт, но её руки так и остались на его затылке. Улыбка быстро сошла с её губ. Ладонь скользнула вдоль его скулы и опустилась на шею. Пальцы нежно погладили узловатые рубцы стянутой бледно-розовой кожи. – Не надо, – выдохнул Эдвард, накрывая ладонь Беллы своей и крепко сжимая, заставляя остановиться. – Почему? Она смотрела на него снизу вверх, и её взгляд выворачивал его душу наизнанку, вскрывал старые заскорузлые раны, возвращая в те моменты из прошлого, которые ему хотелось бы забыть навсегда. Невысокая цена за то, чтобы снова быть с ней. Эдвард пожал плечами, мучительно скривив губы, и выпалил: – Есть ещё на плече и руке – там, где загорелась рубашка. Просто так, чтоб ты заранее знала. Белла кивнула, и по её щекам снова потекли слёзы. – Что с тобой случилось? Эдварду было тяжело вспоминать об этом и ещё тяжелее говорить об этом вслух. Но он сдался молчаливому напору Беллы, уступил её руке, медленно водившей по его груди, и её взгляду – сопереживающему, умоляющему довериться ей и разделить с ней боль воспоминаний. Белла и прежде действовала на него так: могла без слов подтолкнуть к чему-то трудному, но необходимому. Эдвард притянул к себе Беллу, обнял за плечи – так было легче говорить. Она положила голову ему на грудь, туда, где билось сердце – так было легче слушать. Они остались стоять посреди асфальтовой дорожки. Люди, вынужденные обходить это неожиданное препятствие, бросали на них косые раздражённые взгляды. Но ни Эдварду, ни Белле даже в голову не пришло сесть на скамейку или хотя бы отойти в сторону. Он говорил тихо и неторопливо, стараясь не вдаваться в тяжёлые подробности, но в его голове всё равно всплывали красочные картинки прошлого. Такие яркие и детальные, словно всё это случилось с ним только вчера. Уилксы нашли Эдварда довольно быстро – гораздо быстрее, чем можно было предположить. Уход Беллы настолько его опустошил, что появление Виктории, Джеймса и Райли уже не испугало. Он даже едва не рассмеялся истерично, увидев выбежавшую из-за деревьев, запыхавшуюся миссис Уилкс с всклокоченными волосами – так сильно она напомнила ему взбесившуюся ведьму из какой-нибудь мрачной сказки братьев Гримм. Когда Уилксы отправились на поиски Беллы, Райли нашёл подходящую ветку, поднял Эдварда и помог ему опереться на неё. Другой рукой Эдвард ухватился за мистера Бирса, повиснув на нём. Так они и добрались до приюта. Всю дорогу Райли разговаривал с Эдвардом, просил потерпеть, умолял прибавить скорость. Просил прощение за то, что не знал, как ему помочь, но снова и снова обещал что-нибудь придумать – нужно было лишь потерпеть, продержаться совсем немного. Ещё Райли упоминал уважение и гордость, но затуманенное болью сознание Эдварда никак не могло взять в толк, какое отношение это имело к нему. Когда они наконец оказались в приюте, Райли велел Марии накормить и напоить Эдварда. Когда же та наотрез отказалась, потребовал свой законный завтрак, однако, получив его, тут же придвинул тарелку с чашкой к Эдварду. Тот не хотел есть. Его тошнило от боли, от страха за Беллу и от мысли, что, скорее всего, это будет последняя в его жизни еда. Но Райли заставил. Почти силой впихнул в него всё содержимое тарелки, приговаривая, что так нужно, и называя Эдварда малышом. «Малышу» пришлось приложить немало усилий, чтобы пища осталась в желудке, и старания мистера Бирса не оказались напрасны. – Выглядит скверно, – покачал головой Райли, разрезав штанину на сломанной ноге Эдварда. – Нужна палка, чтобы зафиксировать. Стоило только Бирсу уйти, как вернулись Уилксы. Красный от ярости и от пробежки по лесу Джеймс с ходу пнул ногой стул, на котором, съёжившись, сидел Эдвард. Всё дальнейшее происходило как в тумане. Удары, боль, крики, полные злобы и ненависти. Эдвард закрыл глаза. Хотел ещё зажать руками уши, но почему-то не смог сообразить, как это делается. К крикам Джеймса и Виктории прибавились два отчаянных мальчишеских вопля. Эдвард с трудом открыл глаза и в мелькавших размытых силуэтах различил Джаспера и Эммета, налетевших на Уилксов в попытке остановить их. Это сработало, но лишь отчасти: всех троих затолкали в злополучный чулан, выбраться из которого уже не представлялось возможным. Разбитыми в кровь губами Эдвард снова и снова благодарил друзей и просил у них прощение за то, что по его вине они оказались здесь, в западне. Те отшучивались, напускали на себя браваду, но даже через пелену собственной боли Эдвард видел в их глазах страх. Каждый из мальчиков ясно понимал, что ничем хорошим это для них не закончится. Но вышло всё как раз наоборот. Пожар начался глубокой ночью, когда все в доме спали. Все, кроме пленников чулана, снедаемых своим бедственным положением и мыслями о незавидной участи. Лишь Эдвард, измотанный до предела всё не стихавшей болью, время от времени проваливался в забытьё и, даже приходя в себя, не мог сосредоточиться на том, что творилось вокруг. Теперь в памяти остались лишь разрозненные воспоминания, но и их ему хватало с лихвой. Эдвард помнил треск дерева и запах гари – сначала слабый, но затем всё нарастающий, заполнявший собой крохотный чулан. Он помнил едкий дым, начавший просачиваться сквозь щели. Помнил метавшихся в панике Эммета и Джаспера. Оглушительный взрыв лопнувшего где-то наверху стекла, затем ещё один и последовавший за этим жуткий, злобно-радостный рёв огня. Стало нестерпимо жарко. Эдвард помнил, как распахнулась дверь чулана и в дверном проёме возник силуэт, в котором он не сразу узнал Райли из-за полотенца, обмотанного вокруг его рта, и клубившегося чёрного дыма. Бирс поднял мальчика с пола, перекинул его руку через свою шею: «Держись!» Влажная тряпка прижалось к носу и губам Эдварда, но даже через ткань в горло проникал горячий едкий дым. Кашель и слёзы, застилавшие глаза. Они шли по невозможно тёплому полу. Эдвард неловко пошатнулся, опёрся на сломанную ногу и вскрикнул, тут же захлебнувшись дымом. В голове окончательно всё смешалось. Бирс передал кому-то висевшего на нём Эдварда. Кажется, Эммету. – Дальше сами! – надрывно кашляя, приказал им Райли. И растворился в дыме. Обернувшись, Эдвард заметил его силуэт возле лестницы на второй этаж. В голове мальчика успела мелькнуть только одна мысль: «Куда он? Ведь перила же горят». Уже в следующее мгновение всё стало рушиться: объятые пламенем доски и перекладины падали со второго этажа, брызжа огнём. Мальчики были у самого выхода, когда раскалённые светлячки горящих искр долетели и до них. Эдвард интуитивно отвернулся. Шею и руку обожгло так, что боль перехватила дыхание, не позволив ему издать ни звука. Запахло палёным. Его хлопнули по горящей руке, потянули вперёд и выдернули на улицу. Он упал на землю, и его, уже не помнящего себя от боли, всё продолжали и продолжали тащить. Последнее, что он увидел, прежде чем потерять сознание, – это полные ужаса, перепачканные сажей лица Эммета и Джаспера, склонившиеся над ним, да ночное небо, расцвеченное заревом пожара. Затем была лондонская больница и снова приют, после Уилксов показавшийся Эдварду едва ли не домом родным. Он много думал над тем, что случилось той ночью, и пришёл к выводу, что напившийся Джеймс заснул с зажжённой сигаретой. Почему не проснулась вовремя Виктория? Возможно, тоже напилась с горя из-за потерянных денег. Несколько раз Эдвард видел, как поздним вечером она выходила из своей комнаты, заметно пошатываясь. Были мысли и о причастности Райли. Тот тоже мог как следует принять на грудь и уснуть с сигаретой. Вот только его комната была на первом этаже, а пожар начался на втором. Допустить мысль, что Бирс нарочно поджёг дом, Эдвард не мог. Райли не был сумасшедшим и всегда слишком хорошо относился к детям, чтобы обречь их на такую страшную участь. Он даже пожертвовал собой, пытаясь пробраться на второй этаж, чтобы спасти ещё кого-нибудь. Эдвард замолчал. Воспоминания разъедали сердце, но присутствие Беллы, тепло её объятий успокаивало, напоминало о том, что всё это осталось далеко позади. – А Джаспер и Эммет? – спросила она. Эдвард не видел её лица, но по голосу понял, что она плакала. – Они спасли меня, но после той ночи мы больше никогда не встречались. Я не знаю, где они и что с ними. Мне хотелось бы их отыскать, но не представляю, с чего начать и куда обратиться. Белла оторвала голову от груди Эдварда и посмотрела на него. Он провёл кончиками пальцев по её щекам, вытирая слёзы. – Теперь всё хорошо, ведь так? – спросил он, и она кивнула. – Тогда не плачь. – Не буду, обещаю, – улыбнулась Белла. – Поговорим о чём-нибудь хорошем. Ты живёшь в Лондоне? – Да, в бабушкином доме. Он теперь мой. А ты? Эдвард заправил ей волосы за ухо. Он не мог перестать касаться Беллы, словно ему всё ещё мало было доказательств её реальности. Сказать по правде, Эдварду просто очень нравилось касаться Беллы. – Тоже. Я живу с опекунами. – У тебя есть опекуны? Они не… – Эдвард нахмурился, и его пальцы сжали ей плечо. – Нет-нет, Каллены замечательные, – поспешила успокоить его Белла. – Они стали для меня семьёй. Уверена, что вы понравитесь друг другу. – Хочу услышать все подробности, начиная с того момента, как мы расстались. Эдвард снова оторвал Беллу от земли. Она охнула и рассмеялась. Воспоминания о прошлом окончательно отступили, возвращая ему хорошее настроение. Его вновь охватило счастье. – Нет, не сейчас, – Белла закусила нижнюю губу и смущённо добавила, – все эти семь лет я писала тебе письма. В них есть всё, что ты хочешь узнать… И даже немного больше. Эдвард опустил её на ноги и, улыбнувшись, недоверчиво переспросил: – Письма? Самые настоящие письма? – Ну да, – Белла развела руками в стороны и пожала плечами. – И где же они? Знаешь, а я ведь ещё ни разу в жизни не получал писем. Так где же мои письма? Где ты их прячешь? Дурачась, Эдвард заглянул ей за плечо, затем – за другое, словно письма могли прятаться у Беллы за спиной. Счастье больше не помещалось в нём и выплёскивалось через край. – Ты их не принесла, – он обиженно надул губы, но, не выдержав, тут же засмеялся. – А если серьёзно, Дюймовочка, то я очень хочу прочитать их все до единого и как можно скорее. – Я положила их в коробку и перевязала атласной ленточкой, – теребя пуговицу на его рубашке, медленно проговорила Белла. – Подарю их тебе на День рождения. – Ещё почти целый месяц! Жестоко заставлять меня ждать так долго. – Что такое месяц по сравнению с семью годами? – Но ленточка-то хоть синяя? – смиренно вздохнув, спросил Эдвард. – Как ты догадался? – Белла замерла, удивлённо вскинув брови. – Ты думаешь, я мог забыть, что именно с твоей синей ленточки и началась наша дружба? – он усмехнулся и покачал головой. – Ты помнишь… – прошептала Белла, и на её щеках вспыхнул румянец. Эдвард наклонился и подобрал ветки сирени, по-прежнему лежавшие у их ног. В его голове родилась идея. Может быть, и не самая удачная, но он уже загорелся ею. Эдвард принялся перебирать пальцами пушистые лиловые гроздья, то и дело бросая лукавые взгляды в сторону Беллы, с любопытством взиравшей на него. – Что ты делаешь? – спросила она. – Ищу цветок с пятью лепестками, – не прерывая своего занятия, пояснил он. – Здесь всего несколько веточек – вряд ли ты его найдёшь. – Обычно мне везёт, и пятилистник находится почти сразу. – Обычно? – улыбнулась Белла. – И как часто ты этим занимаешься? – Каждую весну, конечно же… Вот, нашёл! – Эдвард победно улыбнулся и продемонстрировал ей цветок сирени с пятью лепестками. – И каждый раз я загадывал одно и то же желание. Я хотел загадать его ещё в самый первый раз, в приюте. Но тогда оно показалось мне слишком простым, потому что ты была рядом, и я мог сам осуществить его в любой момент. Для этого не нужно было чудо, только моя решительность. Дыхание Эдварда взволнованно участилось. Он облизал пересохшие губы и продолжил: – Но, когда мы расстались, всё изменилось. И каждый раз, загадывая своё желание на пятом лепестке сирени, я, по сути, молил о чуде. Я ждал этого чуда семь лет. – Ты дождался, – прошептала Белла. – Мы дождались. Её глаза влажно блестели, но она не плакала – она улыбалась. – Да, – кивнул Эдвард. – И сегодня я загадываю это желание в последний раз. Сейчас оно сбудется, и в следующий раз мне придётся придумать уже новое. Он положил цветок сирени в рот и медленно разжевал, продолжая смотреть на улыбающуюся Беллу. Его сердце сладко замерло, уже предчувствуя, предвкушая. Эдвард притянул к себе Беллу, обнял. Она коротко вздохнула, перестав улыбаться. Замерла в его руках. Она догадалась. Эдвард склонился к ней и поцеловал – неторопливо и нежно, открывая для себя новые, удивительно яркие чувства. Открывая эти чувства и для Беллы. Они стояли, прижавшись друг к другу и не думая о том, что целоваться на людях средь бела дня – верх неприличия. Они пробовали на вкус этот второй в их жизни поцелуй и чувствовали на губах горьковато-сладкий привкус пятилистника сирени. От переполнявших эмоций и дурманящего аромата цветов кружилась голова, земля уплывала из-под ног. Дыхание сбилось. Эдвард прервал поцелуй, но не отстранился от Беллы ни на дюйм. – Твоя мама была права, – прижавшись лбом к её лбу, улыбнулся он. – Пятый лепесток сирени действительно исполняет желания. Для нас с тобой он сотворил целое чудо. – Потому что мы сами этого очень сильно захотели. Проходивший мимо мужчина случайно толкнул их и, извинившись, поспешил дальше. – Давай уйдём отсюда, – отдавая Белле сирень, предложил Эдвард. – Давай. Эдвард обнял Беллу за плечи и медленно пошёл вместе с ней по дорожке в сторону выхода. – И куда мы пойдём? – положив ладонь ему на спину, спросила она. – Не знаю, куда-нибудь… Хочешь мороженое? – Прошло семь лет, а ничего не изменилось, – рассмеялась Белла. – Ты снова собираешься меня накормить. – Это потому что мне нравится смотреть, как ты ешь, – улыбнулся Эдвард и коснулся губами её макушки. Обнявшись, они неспешно шли по парку – счастливые, влюблённые и полные надежд. А за ними следом тянулся пьянящий аромат сирени. Сирени, чей пятый лепесток все эти годы оберегал их от несчастий. Хранил их друг для друга. ___________________________________________________________________________ 1. Кейн – розга-трость, инструмент для осуществления телесного наказания (порки); представляет собой гибкий прут длиной 60-120 см и толщиной от 4 до 13 мм; изготавливается преимущественно из ротанга или бамбука и часто покрывается лаком или различными средствами для пропитки дерева, увеличивающими её гибкость и уменьшающими износ. Каждый удар розгой-тростью причиняет намного более сильную боль, чем удар обычной розгой, при этом она не теряет своих ударных свойств после нанесения ею нескольких ударов, поэтому она одна может использоваться многократно. В государственных школах и частных школах Великобритании, где государству принадлежит хотя бы доля капитала, телесные наказания были поставлены парламентом вне закона в 1987 году (прим. автора). 2. 10 мая 1941 г. Лондон подвергся последнему мощному авианалёту. Возникли 2000 пожаров, и были разрушены 150 водопроводных магистралей. Были сильно повреждены пять доков, 3000 человек погибли и были ранены. Всего в ходе Лондонского блица («Блиц» – бомбардировка Великобритании нацистской Германией в период с 7 сентября 1940 года по 10 мая 1941) более 43 тыс. человек погибли и около 1,4 млн. человек лишились жилья (прим. автора). 3. В Англии сирень считается только цветком горя и несчастья. Старая английская пословица даже говорит, что тот, кто носит сирень, никогда не будет носить венчального кольца. И потому послать сватающемуся жениху ветку сирени значит отказать в руке той девушки, за которую он сватается. К этому вежливому способу там нередко и прибегают. В Англии долгое время была только лиловая сирень, а про появление белой сложилось такое сказание. Говорят, что когда один богатый лорд обидел одну доверившуюся ему молодую девушку и она умерла с горя, то провожавшие ее друзья усыпали всю ее могилу целыми горами сирени. Сирень эта была лиловая, но когда они на другой день пришли на могилу, то были несказанно удивлены, увидев, что она стала белой (прим. автора). 4. В Германии сирень пользовалась большой популярностью. Весной ею украшали почти все дома, из неё плели венки, делали букеты. Девушки использовали сирень для гаданий: считалось, что, если найдёшь пятилепестковый цветок сирени, будешь счастливой. Именно оттуда пришёл наш любимый обычай выискивать на счастье цветочки с пятью, шестью и более лепестками, а затем съедать. Интересно, что появление таких цветочков – своеобразное уродство, более характерное для белой сирени. А вот цветочки с тремя лепестками, наоборот, считались «несчастливыми» (прим. автора). 5. Лондонский зоопарк – старейший научный зоопарк в мире. Основан в Лондоне 27 апреля 1828 года в качестве зоологической коллекции, предназначенной для научных исследований. С 1847 года открыт для публичных посещений. Одно из крупнейших зоологических собраний в Соединённом Королевстве. Расположен в северной части Риджентс-парка на границе между районами Вестминстер и Камден. 6. 1. Лю́фтваффе – название германских военно-воздушных сил в составах рейхсвера, вермахта и бундесвера. Годы существования: 15 мая 1933 года - 8 мая 1945 года.