Единственный день в году

Виноградное было — самое вкусное. …Июль в этом году напал свирепый, принеся вместе с собой дневную тишину — мёртвую, как высохшие клены на отшибе, и унылые крики чаек. Четырнадцатилетний Эйджи как раз пытался сосчитать их, доедая последний кусок мороженого. Пить хотелось, как никогда в жизни, и Эйджи грустно проводил взглядом последнюю продавщицу, уносящую с пляжа свой полосатый зонтик. Радовало лишь то, что без мороженого было бы ещё хуже. И немного то, что гулять оставалось всего лишь полчаса, а там уже можно будет спрятаться в собственном заднем дворе под тенью сакуры. — Ты только посмотри на свой рот, — квакнула Юна, доставая из своей сумочки ворох влажных салфеток. Над его пресловутым ртом Юна пыхтела как паровоз не меньше минуты — то ли из-за трясущихся рук, то ли оттого, что, по ощущениям, все лицо и правда было липкое от шоколада. На эту порцию его не пожалели — даже на руках осталось. Эйджи нравилось, когда Юна делает так, — небрежно проявляет какую-никакую заботу, и заодно закрывает своими светлыми и плавными, как волна, волосами, весь обзор. На какой-то миг пропали и высушенные жарой приезжие, и несколько выползших из-под кондиционера семей. Остались только волосы — и одеколон, свежий-свежий, как запах озона. Юна готовила так, что ничего лучше «съедобно» и не скажешь, а вот запахи выбирала нежные и стойкие. Эйджи любил, когда она наклонялась. Выбросив салфетку в ближайшую урну, Юна скривилась. — Когда ты уже вытянешься, — проворчала она, скользким взглядом посмотрев время. — Наверное, к началу года. — Ты уедешь? — спросил Эйджи безучастно. Вытолкнуть из горла стыдное «ты» было непросто, но — Юна заставляла, с завидным упорством игнорируя протесты матери Эйджи. — Скорее всего. Больше в Идзумо мне делать нечего. — Здесь красиво зимой. — Знаешь, где по-настоящему красиво зимой? — Юна хлебнула минералку. — Где-нибудь в Скандинавии. Может, в Норвегию опять, а? — она подмигнула. — Прокачусь на лыжах, сниму пару девочек и буду пить с ними пиво, — безалкогольное, безалкогольное пиво! — пока не лопну от скуки, как здесь… — В чем смысл безалкогольного? — спросил Эйджи. Ответ он не услышал: отвлёкся на рев скачущего по морю катера. Под вечер начало штормить, а это значит, что скоро в город придут дожди. Совсем скука. И с Юной не погуляешь — придётся опять заниматься. Вообще-то, Юна учила его вокалу. В непогоду. Чаще они размокали в бассейне Юны, обсуждая всякую всячину, или выгуливались у храма — тут можно было наблюдать за баржами и угадывать, куда они плывут. — Ты уже была в Норвегии? — спросил Эйджи. Он не удивился. Знал, что Юна путешествовала, а Китай… Китай и Россию она не любила особенно. — Проездом… когда ещё все были на своих местах. Эйджи вежливо промолчал. Что жизнь Юну потрепала, стало ясно уже в первый раз, когда он её увидел — в конце мая: школа уже начала рассасываться и мама настаивала на очередном кружке. Что муж у неё много лет как умер, Эйджи узнал уже после их с Юной негласного договора. Что-то там не поделил со скинхедами. Жуткая история, словом. Эйджи лишний раз старался и не спрашивать: конечно, Юну злить не хотелось, но и не то что самому Эйджи было интересно склеивать осколки этой истории. В их договор это не входило. Выглядела Юна старше своих тридцати на добрые лет пятнадцать, внешности слишком белой, как тут говорили некоторые. Иностранка. Говорила всем, что клюнула на здешнюю тишь да гладь, но Эйджи не поверил, да и правды уже никогда не узнает, потому что о прошлом они давно не говорят. И не потому, что так надо. «Город как город», — говорила Юна, вспоминая о Москве. Она показала Эйджи пару фотографий из своего дневника. «Большая», — подумал тогда Эйджи, но ничего особенного в ней не нашёл. Нечего ему было делать в ржавых скрипящих дворах. Юна его мнение разделяла: называла Москву кровожадной, и какой-то понурой становилась, едва разговор касался этого. Они были молодой семьёй путешественников. Едва прогремел медовый месяц, свалили из-под крыла родителей, так и попали в Россию. Когда произошла трагедия, Юна ждала ребёнка. Беременность замерла, как только в крышку гроба вколотили последний гвоздь. Всё, что Юна умела, — это петь и ладить с детьми. Так и повелось, даже на путешествия накопила. Но это была не единственная её работа. О второй — не говорила, как бы Эйджи ни расспрашивал. У Юны часто дрожали руки, когда она вспоминала факты автобиографии. Иногда она записывала места, в которых была, в дневник. На одной из его страниц были самые ужасные места планеты — какой-то странный совет психотерапевта. На первом месте, конечно, была Россия. Видимо, с того самого дня, как кожаная обложка этой потрепанной книжки мягко легла в ладони Эйджи, между ними пробежала первая искра понимания — та самая, которая вспыхивала в них каждый раз, когда они говорили на личные темы. Эйджи не пришлось объяснять долго суть вещей — Юна была из умных женщин: сразу поняла, что никому из них эти уроки пения на псих не упали. Тут потрудилась гиперопекающая мать — такая, какой Юне уже никогда и не стать. — Вот что, — сказала она однажды, замучившись уже на распевке, — хватит с тебя. Пока тут все коты не оглохли, идём-ка ты мне на кухне поможешь, заплачу тебе, лишь бы больше не слушать. Зависать вместе им нравилось больше. Эйджи так и не понял, почему из всех учеников она выбрала именно его, но роль старшей сестры Юна исполняла отменно. Они часто выдумывали, что бы проделать такого, выходили в город за покупками или просто сидели дома и расчесывали живот кошке Юны — чёрной, вислоухой красавице. Правда, безнадежно тупой. — Ты задумчивый сегодня, — заметила Юна. Закатный свет мягко ложился ей на плечи. Её лицо тронула мягкая улыбка — красивая, но слегка уставшая от долгого дня. — Я думаю, что отъеду пораньше. Скажу твоим, что у тебя стал ломаться голос. — А? — Эйджи окатило волной холодного ветра. — Уедешь раньше? — Залечу в Нью-Йорк, к дальним родственникам. Красивый город. Я там была, когда эти ещё стояли… Ну… башни. Высокие, как еб твою мать, красивые… — Ты уедешь?! — переспросил Эйджи надорванным голосом. — А как же… как же… — Не ной, — шикнула Юна, но Эйджи увидел: она тоже расстроилась; успела привязаться. — Хватит с тебя кружков. Так и скажи маме. Какое-то время слышны были только насмешки чаек. В этом году их было маловато. Наверное, добычи совсем нет. Рыбаки жаловались, да и море принесло только водоросли и дохлых медуз. — Хочу прыгать, — протянул Эйджи, — с шестом. Но мне не разрешат. Иногда хочется просто назло. Чтоб поверили. Раз и навсегда. Никто не замечает, как я злюсь. — Если хочется — сделай. Ты еще успеешь быть умницей-красавицей. А теперь пойдём купим нам что-нибудь разэтакое и чипсов на ночь. Посмотрим сериал. — Ночёвка?! — Эйджи не поверил ушам. — Мама в курсе?! Юна кивнула, завязала волосы в хвост и лениво двинулась в сторону центра. Эйджи поплелся следом. — Что, правда можно?! — Сегодня — можно.

***

Ночь проглотила все голоса. Все звуки смешались в один бесконечный, всепроникающий гул. Эйджи четвертый час слушал его — этот шепот, льющийся из кухни. «Даже свет не зажгли», — подумал он. Думать тошно. Полтретьего. Глаза закрывались сами собой, а потом Эйджи вспоминал, что Эша нет с ним уже месяц. Они украли его. Иногда это взбадривало, ненадолго. Эйджи медленно встал с кровати и недовольно потянулся. Ему казалось, что к двуспалке прилипли уже все конечности. Медленно подошел к окну и нагло, с вызовом раскрыл шторы и устремил свой взгляд напрямик в окно напротив. Вражеский офис, за которым они когда-то следили. Очень давно. Иногда Эйджи спрашивал себя, сколько раз там появился Эш — под дулом пистолета, лишенный возможности выдавить лишний звук. Потом ему это надоело — только нервы поганит. Всмотрелся в силуэт небоскреба еще раз. Хмыкнул. А в первый раз было страшно. Эйджи вообще было страшно. С того самого дня в гангстерском баре, откуда его увозили на какой-то тарантайке вдаль от цивилозованных улиц Манхэттена — в самое сердце мафиозного бэкграунда. Эйджи нашел взглядом треснувшее стекло, проследил за ломаной дорожкой и увидел след от пули, что прошла насквозь. Накануне того дня, когда Эш исчез. Провел пальцем по трещине, дошел до самого кратера и надавил. Давил, пока не появились первые струйки крови. Они стекали тремя ручейками вниз, к самому запястью. Эйджи слизнул их, когда в комнату зашел Алекс. — Ты в порядке? — спросил он. — Мы тут с пацанами обсуждали… — Я устал, — отрезал Эйджи, задушив этот разговор в зачатке. — Вам пора по домам… Спустя некоторое время после пропажи Эша Эйджи понял, что иногда может себе позволить так с ними разговаривать. Может, он и не был нужен им на кухне, потому что вечно влезал со своими инфантильными замечаниями (потому-то, кстати, и ушел в комнату), но все эти уличные аутсайдеры были в его, мать его, доме и испытывали нервы хозяина. А хозяин — устал. И ему еще выкидывать банки из-под пива и мыть полы, потому что эти дикари ходят в обуви. — Я оставлю двух ребят у входа в дом, — сказал Алекс, с пониманием кивнув Эйджи. За последний месяц они подружились. — Присмотрят за тобой. — Присмотрите за китайцами, — улыбнулся Эйджи, — поверь мне: толку больше, но вы автоматически присмотрите и за мной. — Эйджи рассмеялся, а Алекс чувства юмора не оценил. — Алекс, — Эйджи вздохнул. — Меня — не тронут. Забыл? А вами рисковать — Эш мне жопу откусит. Со мной побудет Ибе. Спокойной ночи! Алекс опешил, но пожал ему руку и наконец ушел. Эйджи выдохнул, лишь когда дверь захлопнулась за последним членом банды. Господи, да тут был весь центр Нью-Йорка. Эйджи лег на кровать и задумался было о том, как банды поделились на секторы, но в дверном проеме появился Ибе. Как всегда — обеспокоенный и поглаженный против шерсти. Мягкой походкой он приблизился к двуспалке и сел на нее, искоса поглядывая на Эйджи. — Не спрашивайте, — прошептал тот, — как я себя чувствую. Просто — не спрашивайте. — Ладно, — Ибе прыснул, но потом снова упал в свою бесконечную задумчивость. Это ему не шло, думал Эйджи. Совсем не шло. Он чувствовал, что они как будто отдалились за последние полгода. Еще бы, конечно, у них не было времени даже кофе где попить, только изредка созванивались по телефону обменяться новостями, а когда лишние два часа на себя и появлялось, Эйджи не хотел никого видеть. Он и сейчас, в общем-то, не хотел никого видеть, но старика так просто не прогонишь — этого он себе позволить не мог. — Я куплю билеты на ближайшее время, — сказал Ибе. — Перестрелки под масками… Ты смеешься, дорогой? Это не смешно. — Не смешно, — согласился Эйджи. — Улетайте. Я остаюсь. Для них обоих это был обычный разговор. Эйджи ничего не добавил, а Ибе ничего не переспросил — знал, что спорить бесполезно: без пяти минут двадцатилетнего пацана совсем-совсем не заставишь. И будет с него. Эйджи накрыл голову подушкой. И сдавил. Подлые мысли лезли в голову, как ненормальные. Иногда их слишком много — особенно когда очень долго даешь маске оставаться на лице. Ибе медленно стянул с его лица эту подушку и ловко забросил на соседнюю двуспалку. Эйджи скользнул по ней взглядом и, поняв, что вместо желудка у него зловещая пропасть, вопросительно уставился на Ибе. — Почему? — спросил тот так, что Эйджи скривило. — Пожалуйста… скажи. Хотя бы сегодня. Эйджи недовольно просипел и, прикрыв глаза, глубоко вздохнул. Постарался выдавить из себя свое настоящее лицо, но оно, наверное, выглядело слишком погано для этого. Эйджи снова глянул на пустую кровать Эша и растворил в себе разбушевавшуюся ярость. Сделал он это с невероятной лёгкостью — привычка, долбаная привычка. Он ведь и сам постоянно спрашивал себя — почему. Каждый раз перед сном вертел это слово у себя в голове, зная, что и проснётся вместе с ним. В тот день, когда Эша не оказалось на соседней кровати, он понял — почему. Но оставил эту тайну при себе. — Потому что, — хрипнул он и прочистил горло, — потому что это уже личное, Ибе-сан. — Личное? — переспросил Ибе, хотя Эйджи увидел в его глазах какой-то мимолетный блеск понимания. — Но с каких пор это?.. — С тех пор как застрелили Шортера. На какое-то время они замолчали. У Эйджи пиликнул телефон, он равнодушно посмотрел, в чем дело, но увидев в мессенджере светлые волосы на аватарке, слабо улыбнулся и отложил телефон. Это придало ему сил говорить. — Сначала он, — продолжил Эйджи, — потом Эш. Может, теперь метят в меня. — Эйджи, о чем ты? — ахнул Ибе и вскочил с кровати. — Ты сам себя слышишь?! Я беру билеты и мы улетаем. Он ходил из одного конца комнаты в другой, и почему-то это смешило Эйджи. Ибе был ужасно милый, когда злился, но не то чтобы это очень радовало Эйджи. Топить ещё и учителя в дегте не хотелось. — Знаешь, я предлагал Эшу улететь с нами, когда… когда это закончится. Он согласился, — сглотнул Эйджи, — но я ему не очень верю, если честно. — Знаю, — проворчал Ибе. — Он говорил мне, что хочет с нами. — Говорил?! — переспросил Эйджи и подскочил на месте. Его глубоко-чёрные глаза впивались в Ибе, а дыхание участилось, будто комната резко раскалилась. Порыв эмоций, который Эйджи на этот раз не подавил, а поймав ответный взгляд Ибе, сразу же пожалел об этом. — Ты говорил, что тебя не тронут, — проговорил по слогам Ибе, и Эйджи старался не концентрироваться на том, что его подслушивали. — Почему? Эйджи снова разозлился. Но на этот раз решил не скрывать: Ибе-сан сам напросился. — Потому что Эш ещё у них. — И что?! — То, что он сдался добровольно, — скривился Эйджи. — Он мог это сделать только при одном условии: что меня не тронут. Ладно, забыли. — От наплыва искренности даже башка разболелась. — Я не могу больше об этом. — Эш… ради тебя… — Ибе взялся за голову. — Вы и знакомы-то всего ничего. Не понимаю… не понимаю почему. Эйджи мягко улыбнулся. — И не поймете, — сказал он и после долгого молчания добавил: — Ты знаешь, что они про нас с ним говорят, в этой банде? — Ибе покачал головой. — Что мы любовники. — Ты хочешь поговорить об этом? — спросил Ибе. — Нет. Ибе снова мягко прошёлся до кровати и сел рядом с Эйджи. Тот ему улыбнулся и приподнялся. Одежда уже начинала превращаться в тяжесть — дурной знак. Пора было ложиться спать. — Почему ты думаешь, что Эш все ещё с ними? — усмехнулся Ибе. — Ты же его знаешь, может, он сбежал! — Китайцы, — Эйджи хищно улыбнулся. — Китайцы мне сказали. Ибе смотрел на него как будто в лёгком дурмане. Эйджи это рассмешило: Ибе-сан, ты сам попросил сегодня говорить правду. Внутри впервые за много-много месяцев появилась необъяснимая легкость. Это было словно умывание горной водой — можно было быть таким, честным, не скрывающимся под обыкновением приличной улыбки и простачества. И Ибе этому удивился — хотя не должен был, видит бог, сегодня — не должен был. — Но раз так, то… ты ведь знаешь, что Эш… — Ибе запнулся, подбирая нужные слова, — что он может умереть. И что же тогда? Эйджи сощурился и приоткрыл было рот, чтобы ответить, но сразу же сомкнул губы. На сегодня искренностей было с лихвой. — Я устал, Ибе-сан, — прошептал Эйджи. — Надо расходиться… — Но ты же сказал… — Чтобы от меня отстали. Извините, Ибе-сан, я очень хочу спать. Они вышли к двери и, словно никакого разговора и не было, крепко обнялись, и после этого в воздух как будто улетучились и следы последних слов, абстрактной смерти и чего похуже. Слишком неправильно. Непривычно. Ибе обернулся и увидел прежнего Эйджи — улыбчивого и вежливого. — Ужин был очень вкусный, Ибе-сан, — хохотнул он и добавил: — Пройдемся завтра купим что-то разэтакое. Отдохнуть хочется. Ибе улыбнулся в ответ и обнял. Он уже в куртке вышел за порог, когда снова встретился с ним взглядом — детским и по-милому наивным. Ибе протяжно зевнул и засмотрелся теплыми глазами Эйджи — так долго, как мог, до тех пор пока дверь за ним с недовольным щелканьем не закрылась.