Над Монстрополисом

Монстрополис окутали сумерки – ночь властно заявила о своих правах. На улицах уже не встречались спешащие куда-то прохожие, и только редкие автомобили спасали улочки спального района от полнейшего запустения. Все как обычно. В блочных многоэтажках, один за другим, гасли огоньки окон. Будь то пятница, проживающий близ Корпорации служивый народ позволил бы себе расслабиться этим вечером. Кто-нибудь просидел бы допоздна, глядя в голубой экран, – о да, там любой может отыскать что-нибудь эдакое, что завлечет его на долгие часы; а кто-то отправился бы c приятелями в бар повеселиться от души. Но то был рядовой рабочий день, а чуть свет поутру многим придется отправляться на службу. На фоне постепенно гаснущих светлячков ламп в одной засыпающей, мало чем отличающейся от прочих многоэтажке сверкнула блеклая вспышка. Белая рама окошка, обыкновенного стеклопакета, едва заметно засветилась от пробегающих по ней лучей, отразившихся от прозрачной занавески. В тускло освещенную одиноким торшером комнату вошел мужчина, судя по виду, очень измотанный за день. Потирая шею и едва разлепляя веки, наливающиеся свинцовой тяжестью, он приблизился к столу. Кипы бумаг, папки, разбросанные писчие принадлежности, лампа, зеркало. Мутный взгляд выхватил отражение усталого лица с тонкими потрескавшимися губами, заострившимся длинным носом и запавшими в темных полукружьях зелеными очами, под которыми пролегли ранние, но глубокие морщины. Упершись рукой в столешницу, пальцами мужчина потер красные воспаленные глаза. И что делать? Всего-то падающее зрение уродует целое лицо, как ни странно. Покупка линз ничего не решила в сложившейся ситуации. Полимеровые кружочки к концу уже первого дня ношения «украсили» нещадно слезящиеся белки сеткой потрескавшихся капилляров. Из крайности в крайности, как загнанное животное. Ну, ей-богу, не надевать же ему очки? Жирный крест на данном виде «костылей», что призваны спасать от близорукости, был начертан еще в давние времена учебы в университете. Слишком уж много – несоразмерно с годами – мрачных воспоминаний уходило в так называемый «лучший» период юности, возвращая к старому, ненавистному отражению в нелепых бифокальных очках, что безжалостно убито в нынешнем воплощении Рэндалла Боггса. А шаг до него, до разрушения долго и мучительно проектируемого образа, до прахом разлетающихся многолетних стараний, до воскрешения тщательно и неумолимо в корне уничтожаемого прежнего себя – всего-навсего в покупке гребаных очков! Крошка Рэнди Боггс был посредственным и слабохарактерным неудачником. И его положение не уравновешивалось ни богатством, ни именитыми родственниками, ни, разумеется, внешностью. Неуклюжий, тощий и прыщавый. Ему была удивительно четко ясна своя цель, по важности, вполне возможно, превосходящая сам учебный процесс. За ней он и отправился на самый старый и почетный факультет известнейшего университета. Он знал: там лишь сильнейшие. Задолго до всего этого он понял: девушки – не его вариант. Забитый, слабый, Боггс нуждался в ком-то сильном, кто сможет защитить, раз уж сам он не в состоянии; в могучей спине, что его закроет от мира со всеми его каверзностями и сложностями, витиеватостями и жестокостью, необходимостью принимать решения. Девушкам проще – для них созданы эти монолиты мышц с небрежными ухмылками и масляными взорами. Он завидовал черной завистью им всем. Органически не переваривающий шумных сборищ и визжащей толпы, он путем нехитрых умозаключений тем не менее видел необходимость в своем их посещении. Крутые парни любят вечеринки и соревнования. Наутро с трещащей от похмелья головой они забивают на пары и остаются в постелях с теми, кто попался им вчера под руку во время пьяного угара. Он искал, искал и… Черт возьми, нашел на свою голову! Узловатые пальцы схватили со стола и метнули в дверь странно смотревшийся среди письменных принадлежностей дротик. Прошив тонкую глянцевую бумагу и слой прессованных опилок створки, он замер, что вызвало у подошедшего Рэндалла самодовольную ухмылку. Цель поражена! Острая игла пронзила необхватную шею. Однако человек не перекривился от боли, не закричал, не хватился останавливать хлещущую из сонной артерии кровь. Он все так же улыбался с фото своей идиотской улыбкой. Курносый нос, пухлые губы, изголуба-синие глаза с извечной доброй усмешкой, причесываемые только по памятным датам, а до тех пор взъерошенные светлые волосы – все это создавало образ благодушного и открытого рубахи-парня. Короче говоря: клинического кретина. Идеала. Божества, которое Рэнди имел счастье узреть. Непринужденный, веселый, сильный. Двери перед ним, окрыленным именитостью предков, открыты в то лучшее, на что Боггс и не смел рассчитывать. Вот он, перед ним – венец его мечтаний. Это нельзя назвать влюбленностью. Воздыхание, благоговение или, может, фетиш. В Бога влюбиться нельзя. И тут так же, как и с незрячим Всевышним: одаривая кого-то другого, он запросто может ненамеренно низвергнуть стороннего, как бы высоко тот ни вскарабкался. Растоптать, унизить, сломать. Для Рэнди то простое соревнование играло слишком большую роль. Оставить все как есть – равносильно проигрышу. Этой безмозглой горилле не могло сойти с рук все. Салливан должен был поплатиться! Узнав после окончания института, где теперь служит тот самый Джеймс Пи Салливан, разве мог Боггс отправиться на собеседование в иное место? Тяжелое дело – держать планку. Но оно и в сравнение не идет с толканием вверх от самых низов Преисподней упрямой палки для того, чтобы стать соперником лучшего. Дохляку Рэнди пришлось выкладываться более чем на сто двадцать процентов, чтобы черепашьим ползком идти в топе работников к гордости Корпорации. Когда он, свесив набок язык от усталости, позволял себе перевести сбившееся дыхание, веселый и бодрый Салли давал «пять» семенящему вокруг Вазовски, готовясь к очередному рейду. В свою небольшую квартирку Боггс поначалу буквально вползал, цепляясь ногтями за щели на стыках паркетных досок. В жизни больше ничего не существовало, кроме бесконечных изнуряющих разноплановых тренировок и работы. Довольно скоро поняв, что мышечная масса не его посредник в нелегком деле, он стал отыскивать себе новую «фишку». Непосильная нагрузка выжигала, словно кипящая сера, желание слезливо жаловаться на жизнь, сидя в темном уголке. Закусив губу и твердо решив, что, не дожидаясь посланника свыше, расплату совершить гораздо быстрее, бритвенным станком упорства он вытачивал свое тело. Сдаваться было нельзя: дав себе выдохнуть, стабилизировать ситуацию будет уже невозможно. Результатом самобичевания многих лет для Рэндалла стали: великолепная сноровка, боевая подготовка и тело, принадлежащее уже другому человеку, гибкое, подтянутое, послушное. Этого вполне достаточно для гордости. Но, видя перед собой каждый будний день двухметровую фигуру, которая навряд ли бы поместилась и в старинный платяной шкаф, чье запястье в обхват было как шея самого Боггса… Разве он мог гордиться собой, видя Джеймса и колонку результатов одной только рабочей смены? Нет, Рэндалл не придерживался мудрого изречения: «Когда тебе плохо, посмотри на того, кому еще хуже», – это время давно прошло, и с тех пор в нем уже не осталось того, кто, хлопая огромными зелеными глазами, с удовольствием бы принял это за свой лозунг. Что Рэндалл испытывал к своему намеднишнему кумиру и объекту немого обожания, всеми любимому, доблестному, отзывчивому и до идиотизма, патологически добродушному, раз не замечал лютого, испепеляющего взгляда в спину, Салли? Что ощущал он при виде опостылевшей курносой физиономии? Ненависть – пустое слово, слишком тихо оно для того, что бушевало под слоями одежды. Нечто пожирало изнутри, образуя бурлящую совокупность смертных грехов. Гложущую душу зависть, душащий гнев, бунтующее растоптанное самолюбие и… И нечто такое, томное и сладостное, что тугим комом сворачивалось и фундировалось на дне живота. Это самое незримое создание было настолько сильно, что Боггсу стоило лишь оказаться ненароком в общей душевой после рабочего дня и наткнуться взглядом на синеглазого недоумка, как он на не своих ногах вылетал в раздевалку. Сердце колотилось с таким остервенением, будто его владелец на одном дыхании выполнил недельную норму рейдов. Прижавшийся к стене, Рэндалл монументальным трудом смог вдохнуть, лишь только перед его мысленным взором предстала широкая, вечно сутулая спина, на которой от одного только движения накачанных волосатых рук, как в справочнике анатомии, гуляли мускулы. На подгибающихся ногах он приблизился к ростовому зеркалу в дверце шкафа. Медленно снимая с необычайно гибкого тела пиджак, водолазку – чьим воротником взъерошил темные волосы, – брюки, исподнее, он ощущал, как обычно мягкая ткань скребет по взбудораженной коже, будто наждачная бумага. Обычно это ощущение посещает при температурном бреде, а Рэндалла оно преследовало, ожидая, когда же в голове мелькнет предательская мысль. Боггс окинул долговязое туловище пренебрежительным взором. Тренировки на износ – это их плод, но не более чем орудие в достижении цели. Чтобы не сломалось, его нужно беречь и держать в боеготовности. Но с чего вообще лопата у агронома должна вызывать нежные чувства? Всего лишь средство, используемое рационально, – с объектом желания оно имеет, а вернее, не имеет ничего общего. Средство для достижения желаемого… Кожа трепещет от едва ощутимых касаний пальцев, порхающие прикосновения перемещаются к ключицам. Неповинующиеся ноги относят к дивану, и длинную шею, которую вполне могла обхватить рука осточертевшего Салливана, постепенно обвивает жесткая голубая материя. Подрагивающие от нетерпения руки завязывают крепкие узлы из ткани на деревянной перекладине, возвышающейся у изголовья. Рэндалл слегка качнулся вперед, проверяя на прочность конструкцию. Постепенно пережимаются сонные артерии, начинает не хватать воздуха. В науке имя страсти быть задушенным – асфиксиофилия. Но нет, он не страдал этой девиацией, он ею наслаждался, представляя, как на горле сжимаются толстые пальцы. По животу потекла, поблескивая в свете торшера, вязкая прозрачная струйка. Скользя по напрягшемуся прессу, она наливалась в пупок. Голову в спертом воздухе комнаты закружил резковатый специфический запах. Именно его ощущал нос Рэндалла, когда тот невольно сталкивался со сверкающим белозубым оскалом растрепанным полудурком в раздевалке. Дезодорант со столь же странным названием, что и запахом, – «Dead cat». Заполучить масло с заказным ароматом? Да в этом городишке при Корпорации, где ее боевых единиц за счет рекламы по TV знает каждый первый, тяжелее приобрести нечто, ставшее бы достойной заменой собственным рукам! Пальцы левой ладони заскользили по груди, бедрам, задерживаясь у особо чувствительных точек. Будто язык описывал круги, теребя ставший жестким сосок. Правая же рука массировала низ живота, пристанище того самого «нечто», разворачивающегося сейчас внутри. Большой и указательный палец сомкнулись кольцом и снизу-вверх начали подниматься по набухающему от ласк члену. Прерывисто вдыхая, мужчина прогнулся в пояснице и тряхнул головой, удавка передавила горло, отрубая на несколько мгновений доступ к кислороду. Словно добродушный кретин, не давая шанса вольности, вжимает его шею в подушку. Скользкие пальцы движением, похожим на смыкание ножниц, раздразнивали наливающуюся кровью головку, как пухлые губы облизывали бы ее. Оставив грудь, указательный и средний пальцы другой длани под слабые всхлипы распределяли вязкие капли по колечку мышц между ягодицами. С обычно сжатых в нитку губ сорвался стон, когда два смазанных пальца, толщиной с один безмозглой гордости Корпорации, преодолели машинальное сопротивление. И чем дальше они проходили, тем незаметнее становилось, хоть и без того слабое жжение. Медленно, миллиметр за миллиметром они продвигались, пока Рэндалл, содрогнувшись, не застонал. В живот ударила стрела, разливаясь удушающим дурманом. Длинный палец помассировал крохотный бугорок, а из горла вырвалось уже сдавленное скуление через закушенную губу. Бедра качнулись навстречу, ладонь на члене стала мерно двигаться вверх-вниз, выбирая темп, лопатки вдавили обтягивающую их кожу в деревянную спинку кровати. Вскоре под пробирающие душу стоны третий палец, параллельно двум другим, начал растягивать неподатливые мышцы, заставляя извиваться и морщиться. После каждого сладкого содрогания шею нещадно затягивала петля. С привыканием мышц начинал возрастать темп, а с ним учащаться скорость толчков бедрами. При виде висящего почти перед глазами фото Боггс двигался все грубее и резче. Стоны переходили во вскрики. Скаля мелкие, не слишком ровные зубы, Боггс изгибался, как на раскаленной сковороде. Впрочем, таковой кровать и казалась – кожу жег синекалильный жар. Ему, заходившемуся в экстазе, хватало приподнять веки, чтобы увидеть добро усмехающиеся синие глаза. Чем меньше становилось воздуха, чем громче были рвущиеся стоны, глаза... Они казались все реальнее. И он уже слышал через колотящуюся в висках кровь тяжелое шумное дыхание. Может, оно и вправду было? Рэндалл недвижно лежал на кровати. Только тяжело вздымающаяся грудь выдавала жизнь, настойчиво обосновавшуюся в теле. Мутные зеленые глаза под полуприкрытыми веками не шевелились. Как ящер, греющийся на камне в лучах солнца, Боггс, извернувшись в совершенно невозможной позе, лежал на взбитых простынях, наслаждаясь теплом ноющей боли мышц. Запрокинутая назад голова выставляла беззащитной шею, на которой кровью наливалась борозда от удавки. Наконец, веки дрогнули синхронно со всем телом, сознание вернулось в затуманенный разум. Склонив набок голову, Рэндалл наткнулся взором на злосчастное, идиотски улыбающееся фото. Язык хищно облизал пересохшие потрескавшиеся губы. Сиплый, какой-то шипящий голос с едва различимой горечью протянул: – Ты не представляешь, как я этого жду, Салливан. *** Над Монстрополисом безраздельно царствовала ночь. Город дремал в ее объятиях, укутанный темной шалью. Зыбкую тишину лишь изредка нарушал отдаленный лай дворовых собак, хлопанье крыльев недремлющих птиц, или вдруг визгливо пищала чья-то оторванная кошками ото сна машина. Все как обычно. А о том, что таится сегодня за пустыми черными окнами, завтра не узнает никто.