Пошепчи для меня снова

- Я бы провел языком по твоей шее, интересно, какая она на вкус? Я думаю, что немного терпкая, а еще пряная! И просто одуряюще пахнет! – тихий возбужденный шепот примолк на мгновение, сменившись шумным глубоким вздохом. Кевин почувствовал, как краска, что в одно мгновение залила щеки, теперь расползается горячей стыдливой волной вниз по шее, затем ключицам и дальше-дальше, прямо к паху, заставляя член напрячься и сладко заныть под тонкой тканью студенческой формы. Никогда еще с ним такого не было. Не сказать, чтобы он вовсе не был искушен в вопросах секса… Хотя с другой стороны, как это «не сказать»? Очень даже сказать! Можно ли назвать сколько-либо значимым опытом тихую дрочку под аккомпанемент стонов порноактеров? Кевин практически не сомневался, что нет. Но поделать с собой ничего не мог. Мало кто из его сверстников еще не трахался, а ему вот не довелось. И дело вовсе не в каком-то внешнем уродстве или чем-то в этом роде, просто едва доходило до «дела», как он зажимался и терялся. Женские прелести мгновенно переставали манить, а эрекция махала на прощание рукой, съебываясь в безвестность. То ли он был чем-то болен, то ли еще какая-то херня странная – Кевин не знал. По правде сказать, была на его курсе пара девах, от одной мысли о сексе с которыми в штанах колом становилось. Но едва кому-то из них стоило заметить его интерес, как Кевин тотчас терялся: краснел, бледнел и с трудом выговаривал извинения заплетающимся, словно бы хмельным, языком. На этом болоте не было ни единой спасительной кочки. Из этой трясины не существовало никакого выхода. Кевин ругал себя последними словами, тихо – а подчас и звучно – матерился, даже пару раз головой об стену бился, но никакой зеленой надписи в поле его зрения так и не загорелось. Какой выход? Откуда уж взяться запасному, если даже основного не существовало. Было чудовищно стыдно и боязно открыться перед кем-то в своей неопытности, поэтому оставались только одинокие и безликие рандеву с собственной правой рукой. Ну и откуда в этом случае было взяться опыту? Да он ведь почти смирился! Нет, блять, правда, смирился! Надеялся, конечно, что когда-нибудь сможет перебороть себя и свое гребаное смущение… Хоть один-единственный раз перебороть, а дальше уже будет проще. Так ведь? Кевин расслабился, бросив все свои силы и нерастраченную энергию на учебу. И черт подери, стал лучшим студентом курса. Теперь девки на него посматривали весьма задумчиво, особенно ярко их интерес был виден в преддверии какого-нибудь семинара или зачета. Роль ботана не могла радовать, но Кевин наплевал и на это, позволив себе просто плыть по течению. В конце концов, время не резиновое, хотя и тянется порой, как жеванная пластинка Дирола. Ну, сколько там осталось той учебы? Год и девять месяцев… Пффф! Он и больше терпел, ей-богу! Каждое утро, успокоив себя этими самыми мыслями, Кевин смывал в слив душа белесые потеки спермы, приводил в норму мысли и тело и шел на учебу. Ему казалось, что эта привычная схема незыблема и уже просто не может рухнуть… Но хуй там был! Все сменилось в одночасье! И именно сейчас, Кевин, с топорщащимися в области ширинки брюками и бешено алеющими щеками, пожинал плоды этих самых перемен. *** Кевин едва успел – влетел в аудиторию ровно по окончании гулкого перезвона университетского колокола. Утро, оно ведь бывает разным… Порой просыпаешься лениво и медленно, будто бы задницей чуя, что до звонка будильника остается еще минут двадцать – не меньше – и все это время можно потратить на неспешное пробуждение. Можно даже вдумчиво и томно подрочить себе, правда, не до победного. Стирать постельное белье только потому, что желания идти в душ не было? Да ну нахрен!... Бывает, слышишь краем сознания звонкую переливчатую трель, по которой бы вскочить резво и кинуться в спешке собираться, вот только тяжелые веки не поднимаются после ночной зубрежки, и каждая мышца ноет, будто в нее иглы вгоняют. Но есть и третий вариант, когда просыпаешься резко и с четким пониманием того, что что-то в твоей жизни пошло не так. Попросту хуйня приключилась. Причем не какая-то абстрактная далекая хуйня, а вполне определенная и близкая… Сломавшийся к херам будильник, как вариант. Вот это утро было для Кевина определенно примером из третьей категории. Он резко распахнул глаза с пониманием того, что проспал первую в этом году пару. Проспал просто из-за того, что только вчера въехал назад на съемную квартиру, после двух месяцев домашнего заточения, и весь вечер и почти половину ночи разбирал вещи и рассовывал их по углам. О том, что было бы нелишним поставить будильник, он, понятное дело, запамятовал. За что, собственно, сейчас и расплачивался, бешено мечась по квартире в поисках тех самых рассованных вещей. Надо ли говорить, что в родную альма-матер он несся на всех парусах, бешено сверкая глазами и костеря попадавшихся под горячее словцо прохожих на все лады. Себя, впрочем, он тоже костерил, увлеченно и яро. И потому как-то упустил из вида высокого незнакомого парня, спокойно курившего на ступеньках университета. Тот же, в свою очередь, Кевина вниманием не обошел – проводил цепким, заинтересованным взглядом, откинул в сторону окурок, прицельно сплюнул, тем самым затушив искры, и вальяжной поступью направился следом за Кевином внутрь университета. До аудитории Кевин домчался в рекордные для него полминуты. Просто, будучи по жизни долбанным перфекционистом, он ни черта не попускал себе подобных промахов и сейчас удовлетворенно выдохнул, понимая, что успел войти до появления профессора Зольцмана. Устраиваясь за предпоследней партой, он переводил сбившееся дыхание и оглядывал загоревших за лето однокурсников. Где, ко всем чертям, они проводят каникулы, что их кожа приобретает такой ровный шоколадный оттенок? У Кевина так не выходило. Он сгорал почти мгновенно, стоило только ему показаться на солнце. Бледная обычно кожа краснела и покрывалась небольшими болезненными точками волдырей, а каштановые волосы через пару-тройку солнечных ванн выгорали и приобретали противный пегий оттенок, разве что глаза никак не менялись, все так же отливали ясной голубизной. Не завидовать тем, кто мог то, о чем Кевин даже не мечтал – не выходило. Жадный взгляд как-то совершенно самостоятельно выхватывал золотистый загар, мощные спины, сильные руки и новые сантиметры плюсом к росту, коими обзавелись более упорные или удачливые однокурсники за лето. Тяжелый вздох вырвался из легких, а пальцы словно бы вовсе без участия своего обладателя принялись щелкать по кнопкам на диктофоне – благо Зольцман ничего против последних не имел. - У тебя свободно? Не сразу стало ясно, что обращаются именно к нему – западавшая кнопка включения на диктофоне зачаровывала внимание на «раз», куда уж там разговорам – но пристальный взгляд, сотнями иголочек по лицу, на «два» заставил резко вскинуться. Высокий плечистый парень. Волосы темные, глаза тоже, губы кривятся в извечном недовольстве, морщинка, прорезавшая лоб, видимо никогда не сойдет с ЗАГОРЕЛОЙ, мать его, кожи. Разглядывая парня, Кевин даже не сразу понял, что надо что-то ответить – слишком уж странной была ситуация. Нет, за три года к ним два раза переводились парни и один раз девчонка с других специализаций, но заговаривать с совершенно очевидным ботаном никто не спешил. Лишь когда в преддверии семестровых экзаменов вставал вопрос: «у кого бы перекатать лекции», все как-то резко начинали суетиться и водить хороводы вокруг его скромной персоны. Но от такого отношения было только тошнее. Сдержанное покашливание, раздавшееся со стороны двери, разом вымело из головы все мысли, а последующее негромкое: - Молодой человек, быть может, вы присядете и позволите мне начать лекцию? – зародило внутри привычный рабочий настрой. Даже кнопка на диктофоне разом встала на место. Одно вносило в установленное течение жизни какой-то оттенок нереальности – темноглазый парень разрешения ждать не стал, плюхнулся на соседний стул, вытянул ноги, прикосновение одной из которых обожгло бедро Кевина жаром. - Надеюсь, ты не против, малыш? Вашему старичку явно не понравилось бы, если бы мы и дальше расшаркивались. – наклонившись к Кевину, громогласным шепотом поделился парень. – Кстати, меня Грегом зовут, а тебя? «Малыш»? Что это еще за «малыш»? За кого этот придурочный его принимает? За бабу или за бездомного котенка? - За словами-то следи… – едва слышно прошипел Кевин, даже головы не повернув в сторону незадачливого соседа. – Малышом будешь своего педрильного дружка звать, а от меня лучше подальше держись! Смотреть в сторону кафедры и не видеть, как потемнели, засверкали настоявшимся вишневым соком такие близкие сейчас глаза… - Ну хорошо, солнышко, не буду звать тебя малышом. – едва слышимая ехидная усмешка в густом шепоте и колючие мурашки дыхания щекоткой по шее. – Вот только с «подальше» уже не выйдет, приглянулся ты мне, рыбонька, теперь только «ближе», а потом «еще ближе» и никак иначе. Кевина пробрала крупная дрожь. Никогда еще он так близко не видел психов, и вот нежданно-негаданно довелось. - Что тебе от меня нужно? – вырвалось совершенно ненужное и опасное сейчас – знать намерения психованного соседа Кевину совсем не хотелось, даже наоборот, страшновато было. В большинстве своем то, что до поры до времени не озвучено, остается неисполненным, а вот высказанные мысли, по опыту Кевина, частенько становились материальными. - Ты правда хочешь знать? Это долгая история, кисонька… а впрочем, времени у нас – целая лекция, куда спешить? Знаешь, нужно мне многое, но самое главное, что в этом множестве ты – самая важная и первичная цель, и как так вышло, зайчик? – вкрадчивый шепот исподволь притягивал внимание, и не было ни малейшей возможности отвлечься на что-то другое. Кевин слушал и с каждой секундой холодел все сильнее. Уже не вызывали ярости дурацкие прозвища, не бесила властность и наглость новоявленного однокурсника. - Ты знаешь, я бы многое хотел сделать с тобой… с твоим телом. У тебя просто потрясающее тело. И лицо тоже. Когда я увидел тебя впервые, меня просто торкнуло. Я сразу подумал, что у тебя чертовски минетные губы! Я так и вижу, как они обхватывают мой член, берут его в плотное-плотное кольцо, а потом скользят вверх-вниз, пропускают на язык и дальше в горло… потом за щеку и немного погонять головку во рту. Мне вот интересно, тебе бы понравился ее вкус? Это был вопрос, но ответить на него Кевину не дали, да и не смог бы он в тот момент – связных мыслей в голове просто не было. Откуда бы им взяться, когда в уши такие пошлости льются. - Потом я бы раздел тебя медленно, осторожно… а может быть, тебе нравятся грубости? Ну, тогда бы я был охуительно груб, тебе бы понравилось! Уфф, хочу засосать в рот твои соски, скажи, они такие же бледно-розовые, как и губы? Тогда я буду гонять их во рту до тех пор, пока они не станут ярко-красными. И каждое прикосновение будет подобно ожогу… Кевин выдохнул и едва сдержал желание встать и просто выйти из аудитории. Это если по минимуму. А если по максимуму, то ко всему этому еще и в глаз чертову извращенцу засветить. Планы мести не желали строиться в тяжелой мутной голове, хоть и хотелось очень. Кевин сглотнул, чувствуя, как поневоле начинает возбуждаться от тех картин, что рисовались перед глазами, вдогонку невозможным неправильным пошлостям. - Я бы провел языком по твоей шее, интересно, какая она на вкус? Я думаю, что немного терпкая, а еще пряная! И просто одуряюще пахнет! Возбуждение ударило в пах жаркой упругой волной, заставляя яйца заныть и налиться тяжестью, а член дрогнуть, натягивая ткань брюк позорным несдержанным стояком. - А потом бы я спустился ниже, пометил бы укусами каждый сантиметр твоей охерительно прекрасной спины! У тебя есть на ней родинки? Наверняка есть хоть одна, которую можно было бы резко зацепить языком. А ты вздрогнул в ответ от смеси боли и удовольствия. Но это ты слишком торопишься, все самое славное у нас впереди. У тебя такой красивый зад, малыш! Круглый, ладный и крепкий! Никакие долбанные формы не спрячут от меня этой прелести. Знаешь, что бы я сделал с ним? Ответ не требуется, но Кевин, сам того не зная, все же дает его – алой краской щек, подернутыми мутью возбуждения глазами, сдавленным всхлипом, сорвавшимся с искусанных губ. - Я раздвину твои ягодицы в стороны и уткнусь лицом прямо между них. Бьюсь об заклад, что и пахнешь ты сладко. Ты выдохнешь так же резко, как и сейчас, но никогда не попросишь, чтобы я продолжил. Но я ведь и не для того, чтобы услышать просьбу, это делаю. Я лизну твою дырку. Она такая солоновато-мускусная на вкус, я уверен. Ты выпятишь свой ладный зад и слегка подашься навстречу моему языку, и от этого мне сорвет крышу… Я начну резко ввинчиваться внутрь тебя, надеясь достать языком до простаты, и мне будет похуй на то, что это невозможно. Моя слюна будет течь из тебя, мазать кожу промежности, пачкать мошонку, слеплять тонкие завитки волос на ней – они ведь светлые, правда? И ты застонешь сладко, и раздвинешь ноги, позволяя мне подобраться к твоей поджавшей мошонке и текущему прозрачной смазкой члену – уже не одна капля сорвалась с глянцевито блестящей головки… Кевин едва сдержал стон. Член уже рвался из брюк и действительно тек похуже бордельной девки. Руки сами тянулись к ширинке, и мозг едва-едва успевал перехватывать их на полпути. - Я слижу эти капли – все до единой, а потом начну вылизывать тебя всерьез. Член, лобок, яйца, задница – не упущу ничего! А когда ты разомлеешь, и станешь податливым, словно чертов Рождественский пудинг, я трахну тебя! Выебу так, что звезды из глаз посыплются! Мой член будет таранить твою дырку… Внутри у Кевина все скрутило, стало ясно, что еще немного и он кончит безо всякой стимуляции, лишь от одних пошлостей на ухо и от всей этой невозможной ситуации, в которой он оказался беспомощной жертвой. Кевин всхлипнул, и тут… резкие гулкие удары колокола, один за другим, посыпались на его заторможенное сознание, вырывая из сладких судорог, только начавших крутить тело. Студенты резво повскакивали с мест, в желании выкурить долгожданную сигарету. Уже через полминуты в аудитории остались только Кевин и его чертов мучитель. - Ты… ты! Скотина! Нахуя ты это сделал? Я же едва в штаны от страха не наложил! Ты гребаный озабоченный маньяк… – Кевин задохнулся собственным возмущением и теперь лишь бессильно размыкал и снова смыкал губы, не в силах выдавить ни слова. Было дохера обидно, что с ним произошла такая мутотень, да еще и в первый учебный день. - Да ладно тебе! – Грегори блеснул белозубой улыбкой и, слегка наклонившись вперед, шепнул. – Чего ты мне врешь-то? В штаны он едва не наложил! Чего ты в них «наложить» собирался? Кончи́ щедрую струю? Так это ничего страшного, жизнь такая штука, что поддрачивать надо иногда, а то неровен час плесенью покроешься, да заржавеешь в самых стратегически важных. А «зачем»? Как это зачем? Не люблю, когда хорошие мальчики начинают выебываться и права качать. Я же к тебе со всей душой, малыш, а ты так грубо меня послал! Нехорошо это! - Ненавижу тебя, уебок, пошел в задницу! – чеканя слова, проговорил Кевин. Он бы уже давно подорвался с места и вышел из аудитории, вот только природное упрямство не позволяло показать топорщащий ширинку член этому уроду, так нагло воспользовавшемуся его положением. Грегори даже на секунду не озаботился обдумыванием ответа. - Ладно, в сущности меня почти все устраивает. – кивнул он. – Разве что пару-тройку поправок внесем. Глагол поменяем однозначно, да и «уебка» уберем – не по нраву мне такое прозвище, но вот посыл – прямо в точку. Я очень хочу познакомиться с твоей задницей поближе, малыш. Ты ведь позволишь, правда? И Кевин задохнулся вторично. Точно за девку! За девку с членом и яйцами его держит! Вот урод! - Иди нахуй! – четко проговорил он и уже было начал подниматься, когда его руку обхватили сильные пальцы и вернули на место, а голос, который стал прочно ассоциироваться с пошлостью и диким неконтролируемым возбуждением, тихо, но весьма уверенно оповестил: - И против такой позиции ничего не имею. Какая разница, кто и кого ебет, если обоим хорошо? Просто ты сначала научись членом пользоваться, а потом уже начинай на него чужие задницы призывать, чревато это… Чем это «чревато» Грег не договорил, но зато опустил руку и накрыл ею так и не опавший член Кевина… Тот подавился готовыми сорваться с языка словами, кажется, не в первый раз за утро, и сипло простонал, вскидывая бедра вверх. Ласка чужих рук была незнакома и оттого била прямо по нервам, минуя стоявший по стойке член и нывшие яйца. - Я научусь! – нашел в себе силы яростно пообещать он, и снова толкнулся вверх, в такую уверенную, сильную и властную – БЛЯТЬ – ладонь! *** - Кевин, проснись! – ввинтился в сознание свистящий шепот. Просыпаться совсем не хотелось, поэтому пришлось, поморщившись, спешно скрыться под подушкой. Вот только разве это хоть когда-нибудь помогало? - Кевин, блять, опоздаем же! – на этот раз шепот был сопровожден еще и мстительным тычком под ребра. Болезненным, надо сказать. - И какого черта тебе не спится? – выпростав руку из-под подушки, Кевин слепо зашарил ей по поверхности кровати, пытаясь нащупать чью-то наглую, патлатую рожу. Попытки успехом не увенчались, лишь только перевели всхлипы с соседней половины кровати из разряда «веселые смешки» в «беспардонное ржание». Этого Кевин уже не вынес – молниеносно перетек в сидячее положение и рванулся в сторону, всем своим телом наваливаясь на веселящегося Грегори. – Зачем будил? – спросил нарочито грозно. - За тем самым! – едва уловимая усмешка, скользнувшая по ставшим такими родными за год губам, начисто сорвала крышу. Захотелось и грубости, и нежности, и томности, и всего разом, и еще побольше. - Ну, тогда не жалуйся! – блеск темных вишен глаз без всяких слов дал понять, что жалоб Кевин не дождется, равно как и каких-либо возражений. Кевин сплюнул на пальцы, пару раз скользнул ими по сомкнутым складкам и присосался к губам Грегори в несвежем утреннем поцелуе, стараясь отвлечь от проникающего внутрь члена, не сказать чтобы особо большого, но и отнюдь не маленького. Грегори с шумом втянул воздух и вскинул вверх смуглые бедра с порослью темных жестких волос, отвлекая Кевина от замеров и сравнений, не до того было, да и к чему теперь пытаться сравняться с кем-то, гнаться и вечно не успевать. - Будешь… меня… еще… будить…? – натужно выдыхая на каждом толчке, поинтересовался Кевин, хотя тяги к разговорам не было вовсе, хотелось только толкаться в горячую упругую глубину, целоваться до одури и скулить от восторга. Грегори распахнул глаза, скользнул по лицу Кевина мутным расфокусированным взглядом и явно с большим трудом ухмыльнулся: - Буду! Кевин чувствовал сладкую боль в яйцах и члене и хотел продлить ее насколько только возможно, но вид Грегори, такого покорного и непокорного одновременно, толкал его к краю. - Буду наказывать! – сурово предупредил он напоследок. Уже когда он обхватил рукой жавшийся к животу член и сделал пару резких движений, послышался сдавленный ответ: - Скажи, когда бы я был против?... Больше нужды в словах не было. Остались только толчки все сильнее и резче, так, что кажется, что еще немного и сдохнешь от напряжения, и влага на собственной ладони, так обильно, что рука соскальзывала и дрожала… Но чужое тело прогибалось навстречу движениям, из чужого горла рвались хриплые стоны – а значит правильно было именно так, и никак иначе. Член в руке подрагивал, выплескивая почти прозрачную сперму – слишком много ее истрачено за вечер и ночь, и собственный вторил ему, выплескивая белесую жидкость внутрь сокращающейся в оргазме задницы. Еще некоторое время они лежали слившись и переводя дыхание, а потом Кевин осторожно приподнялся на подрагивающих от напряжения руках. - Сейчас, сейчас… - зашептал он, придерживая тянущуюся за членом кожу. – Давай, в душ! – удовлетворенно выдохнул, скатываясь наконец на свою половину кровати. - Научил… на свою голову! – негромко пробурчал Грегори и неповоротливо перекатился к краю кровати, стараясь не потревожить пережившую акт ежеутренней мести задницу.