кошмар

Руки, что сжимают горло чужое, не его вовсе. Они костлявые, бледные и с неприятно-острыми пальцами, которые впиваются в податливую плоть с каким-то садистским наслаждением. Руки, что сжимают горло чужое, совершенно не его, но страх в глазах жертвы он разделяет поровну, потому что смотрит да ничего сделать не может — даже глаза не зажмурить, словно что-то мешает. И остается только наблюдать за тем, как очередной человек умирает перед ним; и остается только слушать скрипучий громкий смех, который раздается после. Дениса кошмары мучают всю сознательную жизнь. Мужчина привык к тем, реагируя все более равнодушно на то, что происходило в них: из ночи в ночь он оказывается в роли убийцы, что хладнокровно забирает жизнь у людей, которые иногда даже не сопротивляются. И мучила бы совесть бородатого, да лишь зрителем являлся Астапов, ведь руки — руки-то — не его. Дениса кошмары мучают всю сознательную жизнь, но жить, в самом деле, почти не мешают. Разве что синяки под глазами и опухшие те постоянно, но из близких никто внимания не обращает уже очень и очень давно. Сам-то по себе Викторович мужчина хороший, добрый. Музыкой занимается, друзьям помогает, а дел до того, что в его голове происходит, нет ни у кого. За то Астап, в какой-то степени, конечно, благодарен. — Это Ромка, знакомься. Он мне с битами помогает, так что если что — обращаться нужно к нему. Пиздато делает, — Денис руку пожимает новому знакомому крепко да с улыбкой, но не может остаться надолго и узнать Ромку лучше — дел до глотки, бежать надо и успевать все, а не чесать языками. Особенно вместе с Олегом, иначе это растянется на несколько добрых часов. Руки — сухие, бледные, — душат шею теплую, мягкую. Денис плачет, воет, словно зверь раненый, и пытается оторвать те от Савченко, пытается хоть как-то помочь. И друг давний, вечно яркий и громкий, замолкает вместе со стуком сердца, когда острые пальцы дожимают до конца, оставляя после себя темные кровоподтеки. Денис воет во сне, утирает слезы не-своими-ладонями под сопровождение смеха злого, холодного. На утро, просыпаясь раньше будильника, Денис первым делом едет к Олегу. Тот, на удивление, в такой ранний час не спит — плохо с самой ночи, бессонница и кашель непрерывный, а теперь и температура поднялась. Астап смотрит с беспокойством, в квартиру проходит и спрашивает, что принести Савченко. Тот улыбается странно-замучено, прося лишь о том, чтобы Денис побыл рядом какое-то время, пока Олег снова будет пытаться уснуть. После того кошмара ЛСП снится ему еще несколько ночей, за которые ничего не меняется, а затем чужие руки переключаются на других: снится и Юля, с которой Астап общался очень тепло; снится и Артем с Антоном, которые помогали во многом Денису; снятся и люди родные, близкие. Денис спит все меньше и меньше, старается вообще отсыпаться днем, но словно мешает что-то, словно смех, что слышался все чаще и чаще, начинал откровенно издеваться над бородатым. — Выглядишь ты хуево, — Резюмирует Олег, который выглядел гораздо лучше, чем в тот самый день. И белорус искренне тому радуется, выжимая из себя подобие улыбки, — С нами сегодня Ромка будет, не против? Мне пару моментов переделать надо, а у него времени другого нет. Деня творческому процессу не мешает: сидит в телефоне своем, головой качая в такт, а затем взгляд почему-то цепляется за руки Сащеко, которыми тот бегло по аппаратуре порхает. Мороз по коже проходит очевидный, а сам Астап словно к дивану прирастает и превращается в статую каменную, оставаясь полностью обездвиженным. Все кошмары, все люди, что были убиты этими самыми руками, всплывают перед глазами мутным маревом. Денис скулит тихо, жмурится, пытаясь избавиться от наваждения, но тщетно. А затем Рома смеется. Астапов прощается быстро. Ссылается на внезапные дела, вещи хватает и бежит буквально до дома, чтобы закрыться там, запереться и сердце унять, что билось о ребра как-то уж совсем остервенело. Успокоительные глотает горстью, сверху добавляя снотворного, надеясь в этот раз, что обойдется, что пройдет мимо. Усталость давит на плечи особенно сильно, из-за чего Денис сопротивляться не может — засыпает, укрытый пуховым одеялом, словно щитом. — Кто в сундук полезет копаться, — Голос скрипучий распевает слова угрожающе, заставляя Астапа пятиться назад, только ноги словно в болоте увязли, — Навсегда в нем рискует остаться.. Впервые за всю свою сознательную жизнь, полную непрерывных ночных кошмаров, Денис просыпается. Пытается воздух жадно ухватить, одеяло сжимает до треска ткани, а затем осознание приходит, что не вдохнуть уже. Что руки — сухие, бледные, — душат шею уже его и не снится бородатому больше странное наваждение, что все происходит наяву. Глаза распахиваются с ужасом и безмолвной просьбой о помощи, да только врезаются во взгляд холодный, синий. И смех, что преследовал всю жизнь, словно впервые режет уши: — Там на дне, где подводное царство, — Рома продолжает, губы растягивая в оскале жутком, опасном, а Денис не может даже пошевелиться, позволяя холодным рукам, наконец, забрать жизнь собственную, — Мертвецы охраняют свои богатства. Кто в сундук полезет копаться, навсегда там рискует остаться. Смех не затихнет вместе с последним стуком горячего сердца, а будет звучать еще многие многие годы: богатство у Мертвеца теперь, в самом деле, дороже всех остальных побрякушек.