браслет

— Это че за хуйня? — Рома с пьяным весельем в глазах смотрит на два черных браслета, что в больших руках Дениса смотрелись какими-то уж совсем маленькими, — Кольцо на член? Я такой хуеборой не занимаюсь, если что, — И смехом заливается белорус, тяжелую голову запрокидывая на спинку дивана. Хорошо ему, весело, да только молчание Астапа заставляет взгляд вновь поднять на того, — Че такое-то? — Олег с Владой себе браслеты заимели, говорят штука интересная. Только им две пары пришли вместо одной. Не хочешь со мной надеть? — Типа как пидоры что-ли? — Хмурится Англичанин, вперед поддается и забирает два тонких украшения, которые вертит с прищуром в длинных тонких пальцах. Долго смотрит, забывая про свой вопрос, а затем лицо его расплывается в оскале широком, ведь после вздоха тяжелого Астап все же отвечает: — Типа как пидоры. Браслет они надевают в тот же день и не снимают больше, постепенно разбираясь во всех хитростях украшения далеко непростого: стоит одному из носителей коснуться браслета, как второй чувствует моментально легкую вибрацию, словно послание — я рядом, я прямо тут. Денис касался браслета нечасто, боясь беспокоить Англичанина, который по-началу достаточно остро реагировал на внезапные мышечные сокращения в районе запястья, но после они оба привыкли к подобным вещам, начиная пользоваться ими как-то интимно. По крайней мере, Астап все еще осторожно касался черного материала, оглаживая тот кончиками пальцев в основном по утрам и глубокой ночью, чтобы Англичанин примерно понимал, когда Дениса будет вырубать на крепкий сон. В любом случае, Уфо действовал так, как хотел, из-за чего запястье бородатого постоянно вибрировало: кто ж знал, что Рома начнет тереть браслет с нажимом сильным без всякого на то повода. И лишь пожимал плечами на то Сащеко, когда вновь заключал браслет в кольцо длинных пальцев, начиная активно напоминать Денису, что он, на самом деле, рядом абсолютно всегда. Бородатый, молча храня свой секрет, искренне радовался таким вот вспышкам странных нежностей. А потом Ромка умирает. В одиночестве, доведя свой организм до лимита всех возможностей. Денис смотрит на тело бездыханное со смесью боли и ужаса, хватаясь за черный браслет словно за круг спасательный. Трет его также, как Сащеко когда-то, словно так проснется мужчина, посмотрит на Дениса и рассмеется, мол, наебал тебя, жирный. Только не происходит этого. Вместо пробуждения Англичанина случаются похороны: долгие, тяжелые, полные слез горьких и частых. Денис не скрывает их так, как скрывает тот самый браслет, который бережно укрывает манжетой белой рубашки. И смотрит на холодное тело с некоторой улыбкой, мол, я-то свой тоже снимать не буду, а потом найду тебя обязательно, ты главное не забывай меня. Астап исправно браслет носит. Вся психушка проходит вместе с ним, а после и возвращение домой, где было уж как-то совсем пусто. Хоть сейчас на могилу к человеку родному езжай и разговаривай, а не сиди в четырех стенах, но Денис сдерживается. Сдерживается и от того, чтобы браслет свой трогать вновь начать, потому что ответа он все равно не получит. По крайней мере, так думал бородатый до тех самых пор, пока однажды ночью не проснулся от привычной вибрации. Пульс подскакивает вместе с Астапом, который резко на кровати сидячее положение принимает. Дышит тяжело, загнанно, а после долго смотрит на руку, не замечая слез, что скатывались как-то уж совсем по-детски. На третий день беспрерывной вибрации Денис откровенно сходит с ума: вопреки происходящему, браслет не снимает, а меряет квартиру шагами по всему периметру да боится тронуть в ответ; нервничает, скулит от тоски и не понимает, что ему делать, только не говорит о происходящем никому, потому что не знает, что последует после. На третий день беспрерывной вибрации, когда за окном вовсю главенствуют сумерки, Астап едет на кладбище: лопата в багажнике, какие-то инструменты, что нашлись в гараже, оказываются там же, а сам мужчина садится за руль, разговаривая с браслетом тихо, словно успокоить пытается: — Погоди чуть-чуть, я еду, слышишь? Еду я, — И касается впервые за все время украшения, гладит тот осторожно и глаза прикрывает, когда в ответ вибрация становится тише, будто только и ждали от белоруса ответа подобного. Придает то уверенности некоторой, из-за чего бородатый давит на газ без промедления. Могила у Сащеко еще сырая — ни надгробия, ни мрамора, лишь гора из песка и земли, обложенная цветами и одиноким крестом. Дениса тошнит, когда он начинает раскапывать ту, оборачиваясь постоянно на посторонних людей, которых в это время не было. И только браслет начинал вибрировать все сильнее и сильнее с каждым движением Астапа. Сложнее разве что становится в тот момент, когда дождь ночной застает бородатого врасплох, а после и земля под лопатой становится более твердой, какой-то вязкой. И только из-за вибрации на запястье белорус дальше двигается, вытирая со лба то ли влагу с неба, то ли пот. — Отче наш, иже еси… — Стонет, хнычет, когда острый мыс лопаты врезается в крышку черного гроба. Лакированный, красивый. Под стать самому Сащеко, которого в костюме хоронили буквально с иголочки. Под венец бы такого, честное слово, а не в могилу, но все обернулось так, как никто из них не хотел. И оплакивать бы сейчас человека любимого, но со звериным оскалом Денис руками убирает лишнюю землю, а после, лом доставая, вскрывает ненавистную преграду между ним и тем, кто браслет неумолимо дергал. — А я уж думал ты не придешь, — Руки цепкие хватают его за плечи до неглубоких царапин, тянут на себя ниже и не сопротивляется Астап совершенно, улыбаясь тому, что браслет все же успокоился. И совершенно не тошнит белоруса от трупного привкуса на губах.