One day it will stop

      Ночью особняк Вонголы выглядел призрачно-пустынным. Брошенный всеми своими хозяевами, разрушенный до половины армией Джессо, в темноте горячей летней ночи он тяжело делал свои последние вздохи перед тем, чтобы окончательно умереть. Пыль уже осела плотным одеялом на ковры, картины и чудом не пострадавшие вазы…босые ноги Тсуны оставляли четкие следы, рассказывающие о пути своей хозяйки.       Тсуне легко дышалось. Было ли дело в разрушенной стене, пропускавшей через остатки штор шальной ветерок, или в том, что с разрушением особняка будто какая-то тяжелая ноша упала с плеч молодой женщины?       Реборн, бы, наверное, был бы ею горд и недоволен. Гордился бы определенно: наконец-то она стала принимать решения сама, серьезные, тяжелые, требующие недюжинной воли и отсутствия какого бы то ни было страха.       Но оценил бы он, что с такой непоколебимой решимостью она собирается умереть? Наверное, нет.       - Когда-нибудь я все же прекращу оценивать все свои действия по шкале Реборна, - криво улыбнувшись, сказала сама себе Тсунаеши, легко перескакивая через неопознаваемые обломки, и полностью игнорируя то, что ноги ее испачкались в чем-то мокром и невыносимо липком.       Восемнадцатилетней девушкой она приняла на свои плечи всю громаду Вонголы, и сейчас, будучи взрослой двадцатичетырехлетней женщиной, она готова отдавать себе отчет в собственных действиях, и принимать ответственность. Тсунаеши, как того хотели отец, Тимотео и Реборн, все же выросла. Стала сильнее, спокойнее, увереннее.       Так почему же она до сих пор не могла простить себе ни одной невинной смерти своих людей. Кровавые следы, что оставляют на дорогущем ковре ее ноги – это буквально ее полный поражений и грехов путь как Хозяйки Вонголы. Когда она была юной, разве о таком она мечтала?       Собираться на смерть в тотальном одиночестве, шляясь по разрушенному особняку в одной ночной рубашке и тихо оплакивая все хорошее, что случилось с нею здесь? Особняк даже не был ей домом – с гораздо большим удовольствием она бы провела свои последние часы за многие тысячи километров отсюда, в подземной базе Намимори. Пускай ее там никто не ждал: Ямамото так и не смог простить ей смерти отца, Реохей куда сильнее волновался о безопасности девушек, Хибари так никогда и не принял ее, а Гокудера шел за ней просто потому, что у него в этой жизни так и не появилось нового, более достойного ориентира… Зато там был дом, была ее личная спальня, был ее шкаф…       Были последние записи, сделанные рукой Реборна…его костюм и полусожженная шляпа. Хах, за свою жизнь Тсуна так и не накопила себе вещей дороже, чем вещи собственного репетитора.       Реборна с ней не было уже четыре года, но она все еще продолжала по инерции ощущать его присутствие. Она все еще думала так, будто он был рядом, спорила с ним – иногда вслух, чем пугала своих Хранителей – все еще поднималась с постели каждый божий день, хотя больше всего на свете ей хотелось пустить пулю в лоб.       Кто же мог подумать, что в свою последнюю ночь она не сможет даже посмотреть на отчет о его предпоследнем задании (снова). Занзас сказал – Бьякуран в Италии, и для Тсунаеши, отчаявшейся, почти свихнувшейся от бесконечной, уже проигранной, борьбы, это был последний шанс.       Она своими руками уничтожила все, что могла – это не спасало. Савада знала: все до сих пор считают уничтожение колец Вонголы ее худшей ошибкой, но Тсуна ничего не может объяснить им.       Кавахира сказал, что этот мир и так потерял баланс, так что потеря одного из главных его столпов уже не сделает хуже. Тсуна верила ему – потому что если не ему, то кому? – и потому пошла на громадные жертвы. Она убила десятки своих людей, а еще доверие собственной семьи.       Но одиночество это нормально, в ее случае. Самоубийство не хочется совершать, посидев в теплых семейных объятиях, а у Тсунаеши не было другого плана, кроме этого, совершенно сумасшедшего. Ей оставалось совсем немного – до восхода солнца, не дольше. Ее Пламя не было ничем скованно, и Бьякуран наверняка уже засек ее своими радарами. Оставалось лишь дождаться, пока он придет сюда лично.       Реборн говорил, что в один день она сможет перестать рефлексировать, и, хах, что же, этот день был сегодня.       Никакой рефлексии.       Никаких слез.       Никакой жизни.       Все, что Тсуна оставила перед смертью себе – дурацкую надежду на то, что Кавахира не солгал. На то, что Шоичи все еще на ее стороне. На то, что все безумие сработает, даже если ради этого придется пожертвовать собой.       И ладно бы, собой сегодняшней – ей-то терять было уже нечего – Тсунаеши сильно волновалась и жалела бедную четырнадцатилетнюю Тсуну, которой предстояло не просто пережить все происходящее в этом неправильном извращенном будущем, где она и ее друзья больше не близкие люди, но еще и победить его.       - Я знаю, что ты бы сейчас сказал. Но, понимаешь, я не могу просто перестать думать об этом, - Тсунаеши улыбнулась, поравнявшись с картиной на стене. Точнее, с тем, что от нее осталось: рама была выжжена недавним пожаром, а полотно Савада уничтожила задолго до нападения на главный особняк фамилии.       Когда-то с него на нее привычно хмурился Реборн. Он ненавидел этот портрет, и два года воевал с Тсунаеши, все более и более изощрёнными способами пытаясь уничтожить единственное украшение в кабинете Босса.       - Я смотрю на него и мне становится легче думать, - смеясь, говорит двадцатилетняя Тсунаеши, сидя на столе и беззаботно раскачивая на ноге туфлю. – Особенно с твоей любовью к исчезновению – он остается моим единственным советником.       - Это всего лишь портрет, Никчемная Тсуна, - Реборн хмыкает, как всегда незаметно появляется за ее спиной. В последнее время он совсем не показывается ей на глаза, предпочитая прятаться в тенях или как-то еще.       - Зато он не дает мне забыть твое лицо, - просто пожимает плечами девушка. – Это, знаешь ли, тяжело…помнить. Особенно когда ты так старательно пытаешься уничтожить все хорошие воспоминания о тебе. Дай мне хотя бы понаслаждаться твоим нарисованным лицом.       Он молчит, как и на тысячи похожих ее тирад. Тсуна знает, почему, и это даже уже не больно и не вызывает слез.       Просто он – ее учитель, а она – его ученица. Бездонная пропасть между ними, большая, чем любая другая. Реборн сразу ставит ей рамки, а она, как и полагается той, кто младше и глупее – следует им, хотя легче ей от этого не становится.       Спасибо и на том, что он позволяет ей хотя бы иногда слышать его голос. И ничего не делает, даже если она заговаривается и в очередной раз практически признается ему в той бездне, что творится в ее голове.       Однажды это закончится.       Реборн говорил ей так обо всем: о боли, о слезах, о поражениях, о ее собственных чувствах.       Да только ничего из этого не закончилось, а вот он – да. Он последним из Аркобалено ушел из жизни, но это не меняло того факта, что ушел.       А Тсуна осталась. Одна.       - Тсунаеши-чан, я так и думал, что найду тебя здесь.       - Можно подумать, я скрывалась от тебя, Бьякуран, - Тсунаеши легко усмехается, смотря на мужчину, который подходит к ней практически вплотную. Под его до блеска начищенными ботинками хрустит бетон и остатки ваз.       Тсуна находит странным то, насколько сияющим он выглядит. Неуместно как-то.       Впрочем, ничуть не лучше, чем она в старой пижаме и босиком.       - Оплакиваешь свою судьбу, Тсунаеши-чан? – касаясь ее щеки холодной ладонью, интересуется Джессо, стирая пальцем застывшую на щеке каплю.       Он, вообще-то, ненамного старше нее. И, наверное, даже несчастнее. Знание о стольких из собственных жизней не кажется даром, а все больше – проклятием.       - Во скольких мирах Юни так и не оказывается твоей, Бьякуран? – вместо ответа просто спрашивает она, отходя от протянутой и так и зависшей руки Неба Марэ. – Во скольких из них она умирает из-за тебя, Джессо? Не сосчитать, да? Кавахира говорил мне, что во всех множествах миров есть вещи, которые почти никогда не меняются. Я – Небо Вонголы, как бы жизнь не извернулась и не поиздевалась над моей судьбой, она – проклятое Небо Аркобалено, и ты – на своем венценосном месте. Тебе не надоело?       - Ты не знаешь, о чем говоришь, - шипит на нее Бьякуран, заставляя женщину лишь иронично хмыкнуть и запрыгнуть на стол, единственный уцелевший в кабинете предмет мебели.       - Ну, знаешь ли, общение с полубожественной сущностью дает мне право говорить, что знаю я очень, даже пугающе много, не находишь? Впрочем, все это не так важно.       - Ты когда-нибудь прекратишь это? – устало отзывается в конце концов мужчина, прикрывая глаза. – Сколько бы миров не обошел, ты всегда…одно и то же.       - Однажды, Бьякуран. Однажды прекратится вообще все.       Она слегка улыбается и беззаботно машет ногами, и ощущает при этом небывалую легкость.       Никогда еще умирать не казалось так легко.                     Когда ее труп наконец-то оказывается в Японии, до возвращения Тсуны-из-прошлого остаются всего сутки.       А Реборн к этому времени уже полностью перевернул вверх дном старую комнату Дечимо Вонголы.       Кое-что, пожалуй, никогда не перестанет преследовать их обоих.