Расплачусь

Кристоф проснулся от того, что из прихожей раздался дикий грохот. То есть нет, не совсем так. Сначала он подскочил на постели, ломанулся на шум, споткнулся о стоящую на полу коробку с кассетами, чуть не оторвал хлипкую дверную ручку, промчался по коридору и только там, узрев Рихарда, придавленного упавшей вешалкой с верхней одеждой, понял, что проснулся. В свою очередь Рихард, увидев его, отчаянно застонал из-под кучи шмотья: – Шнайдер! Спаси! – Рихард, блять, это нечестно! Ты меня разбудил, и я же тебя еще и должен спасать! – Кристоф упер руки в боки. – Шнайдер, пожалуйста! А иначе я тут сдохну. – Сдыхай. Я пошел спать. – И через несколько часов начну вонять. На всю квартиру. И тогда избавиться от запаха будет гораздо сложнее. – Ну, допустим, ты уже пованиваешь… – Кристоф нагнулся и поднял две зимних куртки, свою и Оливера. Рихард отбросил оставшиеся вещи в сторону и встал на четвереньки: – Неудивительно, знаешь. Я три дня не мылся. – Чрезвычайно важная информация. – Что у вас за бардак творится? – Какой бардак? – с искренним недоумением отозвался Шнайдер. – Пока ты был в отъезде, все было тихо, но едва ты появился, как буквально через минуту… – он указал на обломок гвоздя, торчащий из стены: – … разразилась катастрофа локального масштаба. – А я ничего не делал! Просто вошел и пальто повесил! – Но для нашей вешалки и это оказался перебор. Рихард медленно принял вертикальное положение, попытался распрямиться и с подозрением потрогал поясницу. – Черт! – прокряхтел он. – Этого еще мне только не… – Чего? – спросил Кристоф. – Спину прихватило. – Доброе утро! – Шнайдер, нехорошо смеяться над ближним своим. – А кто тут смеется? – Кристоф аккуратно отложил громоздкую металлическую конструкцию и начал разгребать гору курток, шапок и шарфов на полу. – Мое, не мое, не мое, не мое, мое… Так… Мммм, кажется все. – И? – Зимний прикид нужно убрать. Я точно это не надену до следующего декабря. Давно пора, да руки не доходили. А вот это – твое и Олли. Оставь только то, что будешь носить, а то у нас не то что вешалка отвалится, но и несущая стена вместе с ней рухнет. – Кстати, где Олли? – А хуй его знает, – пожал плечами Кристоф. – Может, опять пошел в парк рассвет встречать? Который час вообще? – Полдевятого. – М-да, мог бы уже и вернуться. Кристоф поволок свои шмотки в комнату, чтобы там распихать их по углам. Для этого пришлось раздвинуть шторы, откуда сразу хлынули лучи холодного солнца. Конец марта. Весна в воздухе чувствуется ярче. Еще чуть-чуть, и деревья возле дома покроются нежно-зелеными листочками и загородят уродскую серую панельку напротив, впрочем, такую же, как и та, в которой они живут. Кристоф приоткрыл окно, поежился, напялил джинсы, заправил кровать. Теперь, после возвращения Рихарда, до полудня проваляться с книжкой не получится. Тот ему сейчас покоя не даст. Отыграется за все десять дней своего отсутствия, как пить дать. Будет восполнять нехватку доебок до окружающих. Куртку Кристоф пристроил на плечики в шкаф, полазил в карманах, вытащил пару затертых чеков из продуктовых магазинов и замызганный носовой платок. Ни монетки. Увы. Насчет шапки и шарфа подумал-подумал, да и кинул их в мешок под стирку: прежде чем надолго прятать шерстяные вещи, имеет смысл привести их в божеский вид. Туда же отправился и платок. Из кухни донеслись вопли радиоприемника. Какие-то новости, не музыка. Кристоф нехотя пошлепал в кухню. Там, по-видимому, намечался завтрак, и раз уж расспросов Рихарда все равно не избежать, то целесообразно совместить разговоры с возможностью что-нибудь перекусить. Но он ошибался. Круспе стоял перед открытым холодильником и задумчиво взирал на его содержимое. Судя по лицу Рихарда, ничего хорошего там не показывали. Кристоф бросил взгляд в прихожую. Ворох одежды там существенно уменьшился в размерах. Несколько более легких курток перекочевали на стул, сверху сиротливо возлежала несчастная вешалка, не вынесшая тягот жизни на переходе от зимы к весне. – Молоток есть? – повернулся к Шнайдеру Рихард. – Хочешь разъебать наш холодильник вдребезги? – Кристоф рассеянно задрал майку и почесал живот. – Нет, – ласково ответил Рихард. – Хочу разъебать тебе череп. – Ты всегда такой милый. – О! – Рихард разочарованно закрыл холодильник. – Чтобы улучшить тебе настроение. Я могу долг отдать. – Отлично, с этого надо было начинать, – оживился Кристоф. Рихард вышел и возвратился с бумажником. – Спасибо большое, Шнай. Очень выручил. Кристоф, не пересчитывая, сунул деньги в задний карман и припомнил, как Рихард перед скоропалительным отъездом в Шверин метался по дому, торопливо кидал вещи в сумку, стараясь успеть на поезд, и уже на выходе, явно стесняясь, попросил у него и Оливера в долг: «Сколько не жалко, когда отдам, не знаю, но обязательно отдам». Оба товарища выгребли свои немудреные заначки. «Ого, благодарю вас, парни», – Рихард, наверно, и не надеялся, что ему не откажут. «Да ладно, ребенок же болеет», – сказал Оливер. Кристоф тогда не понял, что это может быть очень серьезно. Его сильнее беспокоило, что они остаются без Рихарда, а как репетировать без него с вечно недовольным Флаке, комментирующим все вокруг Паулем, на которого некому будет прикрикнуть, и невозмутимым Оливером, постоянно пребывающим в нирване, он не представлял. «Когда вернешься-то хоть?» – спросил Олли. «Без понятия. Я сообщу, как ситуация прояснится», – сказал на прощание Рихард. Прояснилось через два дня. Тилль с новостями об актуальном положении дел дозвонился в недохудожественную галерею корешам Флаке, и так незадачливые музыканты узнали, что у Киры тяжелая форма ангины, врачи боятся осложнений, а в клинике места есть только в коридоре. Оставлять трехлетнего ребенка одного родители не решились, поэтому до тех пор, пока не найдется койка в палате, Рихард по ночам несет вахту у постели дочери и вряд ли приедет в Берлин раньше, чем через неделю. – Не понадобились, что ли? – спросил Кристоф. – Обошлось? – Нет, пригодились еще как, купили гору лекарств. Но обошлось. Пошла на поправку. – Ну, слава богу. Тогда откуда деньги? – У Тилля перезанял, – Рихард виновато поскреб в затылке. Кристоф с грустью ощутил, что доверие Рихарда к нему почему-то не прошло тонкой проверки. Он ни за что не стал бы требовать долг, пока Рихард сам об этом не заговорил бы, и был убежден, что Оливер тоже. Но Рихард предпочел на корню обрубить все возможные неудобства и попросить денег у Тилля, так как с Линдеманном у него отношения странные, путаные, но очень тесные, почти родственные. Дотошный и педантичный во всем Рихард позволяет себе брать в долг на хрен знает какой срок у Тилля, но не у него, Шнайдера. С одной стороны, было чуть-чуть обидно, вроде бы, они с Рихардом – близкие друзья, но, как выяснилось, не настолько. С другой стороны, внезапно появились деньги, что не могло не радовать. – Блин, башка грязная, – посетовал Рихард. – Ну, если ты три дня не мылся… – Я разрываюсь между желанием пожрать и искупаться. Как будто если прямо сейчас душ не приму, то просто лопну от раздражения. А в желудке урчит. Последний раз ел вчера днем. Господи, как я устал за эти дни, сил нет… – А чего не мылся-то? – Да где там в детском отделении помыться? – вздохнул Рихард. – Кира спит беспокойно, то и дело дергается. Если б я и смог отойти от нее хотя бы на полчаса, чтобы она не решила, что папы нет, и не перепугалась, то так и так кругом одни бабы, а душевая объединена с сортиром и фактически без дверей. Поссать и то стремно. Даже ночью бесконечная движуха и проходной двор. Ну нахер. – Впервые вижу Рихарда, который не хочет посетить место, где полно мокрых обнаженных телочек. – Каких телочек, Шнайдер? Шутишь? Помнишь ту турчанку, которая в киоске на остановке газетами торгует? – Которая всегда в синей шали? С усами? – Ага. Так она была бы там самой молодой и симпатичной. – Сочувствую, дружище, сочувствую, – заржал Шнайдер. – Короче, днем я мог перекантоваться у Тилля. «Ясен пень, где же еще», – отметил про себя Кристоф. – Но у него третьего дня сломался водонагреватель, точнее, прорвало тот ржавый жбан с ручками, который он кипятит над печкой и гордо именует водонагревателем. А я, в отличие от Тилля, не любитель ледяного душа. И вообще, блядская ангина, я сыт больницами по горло и зверски голоден… – А у нас солист не охрипнет? – счел нужным поинтересоваться Шнайдер. – Да что с ним станется? – отмахнулся Рихард. – Пусть хрипит, с нашим репертуаром не страшно. Чем хуже его слышно, тем меньше он волнуется. – Ну да, будет тогда просто стоять, пока мы играем. – Ох, если бы он мог просто стоять, это было бы уже полдела, – возразил Рихард. – Знаешь, как его трясет? Кристоф помотал головой. В этот миг по кухне разнесся утробный протяжный вой. Рихард смущенно схватился за живот: – Е-мое! Прости. – Вижу, что насчет «зверски голоден» ты не врешь, – улыбнулся Кристоф. – Только вот у меня в запасе три полусгнивших картофелины и окаменевший хлеб, – признался Рихард. – Да и у вас, как я вижу, не густо. – Ну, ты же не думаешь, что я дам тебе помереть с голоду, Риха? Ведь твой труп скоро начнет вонять. И тогда нам тут тоже не будет житья. – Хотя не далее как десять минут назад ты был готов оставить меня задыхаться под грудой одежды в прихожей? – Но я же тебя спас все-таки? – в шутку напомнил Кристоф. – А теперь потребуешь в награду за это расплатиться… – секундная пауза, они встречаются глазами и одновременно произносят: – … минетом, – говорит Рихард. – … поцелуем, – говорит Кристоф. Рихард вспыхивает и опускает взгляд. Кристоф нервно облизывается и мечтает куда-нибудь провалиться со стыда. Образовавшуюся между ними мутную тягучую неловкость вдруг взрывает звук поворачивающегося в замке входной двери ключа. – Здорово, Шнай, – басит их третий сосед. – А что у нас с вешалкой? Кристоф рванул ему навстречу. Он еще никогда не был так счастлив видеть Оливера. Любой ценой – не смотреть на Рихарда, не дать ему ни единого повода что-то сказать, потому что каждое слово может обернуться обоюдоострым кинжалом, вскрыв глубокий гнойник, но оставив кривой белесый шрам. – Олли! Олли! – Чего? – На тебе денег, сгоняй-ка в магазин, купи жратвы побольше. Я угощаю. Оливера стоило считать настоящим другом уже только за то, что он сначала делал то, о чем его просили, и лишь потом, да и то не всегда, задавал вопросы. Кристоф затараторил, разворачивая и настойчиво подталкивая своего приятеля на выход: – Риха приехал голодный, грязный и усталый, а у нас в холодильнике мышь повесилась, так что купи картошки… колбасы копченой купи или ветчины… и яиц, и хлеба свежего, и молока, да и кофе вот-вот закончится, купи кофе, будем пить кофе с молоком, конфетки какие-нибудь тоже можно, и пива, темного… и если будет… да что это я, конечно, будет, купи зеленых яблок, кисленьких таких… и туалетную бумагу… – И сигарет? – уточнил Олли. Да, правильная мысль. Кристоф кивнул, соглашаясь. – Хорошо. Дверь за Оливером закрывается, и Кристоф слышит свое громкое тревожное дыхание. Из кухни не доносится ни шороха. Нужно взять себя в руки. Три, два, один. Шнайдер набирает воздуха в грудь и командует: – Риха, иди в ванную! Пока ты моешься, Олли принесет продуктов, и я сварганю тебе завтрак! – Шнайдер, ты – чудо! – Голос Рихарда прозвучал спокойно и без тени иронии. Если он и думал о Кристофе что-то не то, то никак этого не показал, наоборот, мягко спустил все на тормозах. Когда Кристоф осмелился вернуться на кухню, там равнодушно бубнило радио: во-первых, про результат парламентских выборов в Италии, потом про поддержку Великобританией и Испанией расширения Европейского Союза, затем про обострение израильско-палестинского конфликта и про то, что в этом году латиноамериканские страны поставят в ЕС бананов на сто, а в следующем – на двести тысяч тонн больше, чем раньше. Сколько это, даже представить страшно. «Надо было попросить Олли еще и бананов купить», – подумал Шнайдер, а потом решил, что, пожалуй, хорошо, что не попросил, и без того на сегодня двусмысленности хватило с избытком. В ванной уютно шумит вода. А у Кристофа в мозгу зреют бананы. На репортаже о вспышке свиной чумы в Нижней Саксонии пришел Оливер. – А чего с вешалкой-то случилось? – спросил он, вываливая на кухонный стол покупки. – Да это, – Кристоф уцепился за шанс отвлечься на легкий треп ни о чем. – Она слишком много на себя взяла, и когда Риха накинул ей до кучи свое пальто, то не выдержала нагрузки и свалилась. Так что ты убери оттуда свои зимние вещи. Нужно будет ее потом приколотить обратно, осталось лишь молоток найти и гвозди. У тебя молотка нет? – У меня нет, но знаю, у кого можно одолжить. Сейчас схожу к соседям со второго этажа. Там такой ушлый дядька живет, кажется, у него все инструменты есть, даже циркулярная пила, – Олли выкладывает на подоконник сдачу. – Одна беда – болтливый до жути. Ну да это фигня, потерплю. – Супер! Значит, починим. – Шнайдер, а ты и на меня завтрак делаешь? – А то, – ответил Кристоф. – Я, правда, кашеварить нихера не умею, а Риха любит придираться к мелочам, но думаю, от омлета с ветчиной еще никто не умирал. – Если исключить жертв сальмонеллеза, – хихикнул Оливер, одобрительно потрепал его по плечу и снова покинул квартиру. Кристоф ругнулся ему вслед: – И свиной чумы, блять! – и принялся мыть только что купленные яйца с мылом. К тому моменту, как Рихард выполз из ванной, омлет с ветчиной был готов, а Оливер успел прибить многострадальную вешалку на ее законное место. – Ну просто праздник какой-то! – заявил Рихард, рассматривая накрытый стол. – Семейный, – поддакнул Оливер, наливая всем кофе. Кристоф промолчал, притворившись, что полностью поглощен поеданием яблока. В действительности есть ему расхотелось. За едой Рихард рассказывал, что убивал время в больнице, сочиняя в уме и записывая мелодии, и о житье-бытье Тилля в Шверине, а Олли отчитывался про репетиции вчетвером. Их дружеская беседа доходила до Шнайдера как сквозь вату – отдельные слова были слышны, но выжать из них внятные смыслы у него не получалось, хоть тресни. Вот он и хрумкал яблоком, пока не увидел, что на тарелке Рихарда пусто, и, поймав его взгляд, скосил глаза на свою порцию, мол, могу уступить. Губы Рихарда беззвучно сложились в «Спасибо». Недоразумение, в которое превратился прикол, постепенно таяло. – Олли, – Рихард душераздирающе зевнул. – Я тебе тут долг хочу отдать. – Замечательно. Как проспишься, так сразу и отдашь. Все расхохотались. – Окей, – Олли поднялся из-за стола. – Пойду-ка я, отнесу молоток и гвоздодер хозяину. – Посмотри, жизнь налаживается, – произнес Кристоф чисто для того, чтобы что-то сказать Рихарду. – Нет, нет, я посуду помою, иди отсыпаться. – Спасибо, Шнайдер. Окончательно я почувствую, что жизнь наладилась, когда доберусь до наших репетиций, – проговорил Рихард. – Хуже всего для меня все это время было то, что не было возможности поиграть. Че у вас сегодня как? – Мы должны собраться в двенадцать, если сможешь, подтягивайся. – Разве что ближе к вечеру… – в голосе Рихарда сквозило сомнение. – Ох и разморило меня от вашего теплого приема. Сижу с трудом, веки сами опускаются. – Иди и спи. – Так и планирую поступить. Шнайдер поставил посуду в мойку, потом ощутил желание закурить и подымил прямо на кухне в форточку. Олли все никак не возвращался. Неслабо ему там на уши присели, уже минут пятнадцать прошло… Дверь в комнату Рихарда была приоткрыта на полпальца. Шнайдер бесшумно отворил ее и на цыпочках прокрался к дивану, на котором в коконе из одеяла на боку свернулся Рихард. Одна пятка трогательно торчала наружу. Он вроде бы спал, но стоило Кристофу наклониться, как его ресницы дрогнули: – Чего, Шнай? – Ничего, – растерянно прошептал Кристоф. – Спи. – Дома хорошо, – пробормотал Рихард. – Шнай, я щщщщас расплаааачууууссссь… Шнайдер невесомо поцеловал его в обжигающе-горячую щеку: – Тсссс… Главное, что ты приехал… На это Рихард ничего не сказал. Кристоф прислушался: в ответ раздавалось только тяжелое медленное сопение. Оливер застал Шнайдера со второй за утро сигаретой: – Еле вырвался! Зато я теперь в курсе всех последних новостей! А известно ли тебе, друг мой Шнайдер, что в этом году ЕС увеличил квоту на поставку бананов из Южной Америки? – Ага. На сто тысяч тонн. – Блин, вот ты все знаешь, с тобой не интересно, – всплеснул руками Оливер. – На репетицию нынче идем? – Идем, как договаривались. Еще больше часа. – А Риха чего решил? – Если к вечеру проспится, то придет. – Ну и ладушки. Ой, Шнай, ты плачешь, что ли? – Нет, не плачу, просто солнце в глаза светит, поэтому слезы, – Кристоф сощурился и отвернулся от окна. – А то я уж испугался, что у тебя аллергия, – усмехнулся Оливер. – На пыльцу, или что там еще бывает. Весеннее обострение какое-нибудь. Кристоф молча покачал головой и затянулся покрепче. Ну да, обострение. Израильско-палестинского конфликта, блять, у него обострение.