***
Та ночь была шумной. Настолько шумной, что когда Марселин вместе с Бонни спускалась в звукоизолированную лабораторию, у неё в голове ещё несколько минут стоял оглушительный звон. В лаборатории было не только тихо, но и свежо, и пахло вишнёвым сиропом. Марселин обожала этот запах, потому что густой, насыщенный тёмно-красный цвет сиропа имел на удивление яркий вкус и сладко вяз во рту. Она не могла удержаться от того, чтобы высмотреть его среди несчётных колб и пробирок, облепивших застеклённые полки, как пузырьки бокал с шампанским. — Прошу, не трогай мои реактивы, — настойчиво попросила Бонни, стоявшая к ней спиной. Марселин вздохнула, но от полок отошла. — Напомни, зачем мы здесь? — Мне нужно проверить одну реакцию, — ответила Бонни, подкручивая ручку хитроумной установки. — Это быстро. — Ох уж эта Бабблгам, вечно у неё всё под контролем, — нарочито недовольно сказала Марселин. Она подошла к письменному столу и заглянула в аккуратно разложенные бумаги, где не понимала ни символа. — Не трогай мои документы, — бросила через плечо Бонни, не отходя от установки. Раздался мелодичный звон. — Закончила! Марселин парила, лёжа в воздухе, закинув руки за голову, чтобы они случайно не дотянулись до чего-нибудь хрупкого. — Закончила? — ободрилась она. — Вернёмся наверх? — Не знаю. Честно говоря, я немного устала, — сказала Бонни, усевшись на краешек стола. Марселин смотрела на неё, запрокинув голову, и про себя усмехнулась, что она, в некотором смысле, и вправду живёт вверх тормашками. Она никогда не уставала от работы, но уставала от вечеринок. Марселин почувствовала лёгкий укол совести, что уговорила Бонни устроить костюмированную вечеринку прямо в замке, но ни за что не пожалела бы об этом решении. Они танцевали. Они кружились друг с другом в обнимку, и каждое мимолётное ощущение — улыбка, смех, полукасание губ, горячая ладонь на талии, сладкий запах волос — закручивалось вихрем, и всё сливалось в одну карусель головокружительной радости и страсти. Марселин пела на сцене, из-за чего у неё потом хрипел голос. И в обезумевшей толпе она ловила лишь один взгляд — взгляд поразительной магнетической силы, пронизывающий каждую частичку тела. Под конец песня превращалась в один лишь звук, потому что в голове оставалось только одно — упасть в объятья Бонни и крепко поцеловать её под вопли ничего не значащей толпы. Но действительно важным было только то, что Бонни чувствует сейчас. Марселин перевернулась на живот и мягко опустилась на пол. Бонни смотрела на неё с ласковой полуулыбкой на губах. Ласковой, но усталой и даже, возможно, несколько виноватой. — Ничего, если тебе надоело, — сказала Марселин, почесав в затылке. — Извини, если зря втянула тебя… — Не глупи, — усмехнулась Бонни. — Всё было замечательно, просто я не могу веселиться без остановки. — Да, я знаю… — протянула Марселин — Честно признаться, это была лучшая костюмированная вечеринка из всех, что я помню. Она мельком оглядела Бонни: клетчатая рубашка, рваные джинсы и красные сапоги смотрелись на ней действительно как костюм. — Но я не ожидала, что ты нарядишься… в меня. — Я думала, что отношения это и подразумевают, — развела руками Бонни. — Нет-нет, я считаю, это мило, — улыбнулась в ответ Марселин. — И сапожки просто класс. На самом деле, даже лучше моих. Где ты их взяла? — Просто в шкафу стояли. Если нравятся, можешь забирать. — Пожалуй, я не в силах отказаться, — кивнула Марселин. Она снова принялась медленно обходить полки, невольно принюхиваясь к чарующему аромату. — У тебя тут всё круто устроено. — Я почти всё сама собирала, — сказала Бонни с нескрываемой гордостью. — Есть тут что-нибудь, что я могу сломать? — Не думаю. — А вот это? — Это выключатель. Лаборатория погрузилась во мрак. Марселин, не уследившая за своими пальцами, виновато посмотрела на Бонни, но та только тихо усмехнулась. И то, что она сидела на столе, и то, что её осанка была не такой чопорно-прямой, как обычно, и скрещенные лодыжки, и приоткрытые губы — всё показывало, что Бонни расслабилась и не пыталась снова что-то просчитать. Похоже, она и вправду пришла сюда, чтобы проверить всего один эксперимент, и больше не думала о работе. И Марселин до одури хотелось, чтобы Бонни думала о ней. Марселин подошла ближе. — Можно я и рубашку твою заберу? — спросила она полушёпотом. — Прямо сейчас… Бонни не отстранилась. Она кротко опустила голову: Марселин ощутила тяжесть у себя на плече и горячий отпечаток улыбки на коже. Первый раз она видела Бонни такой: слабой, ведомой, вверяющей себя чужим рукам. Она следовала каждому движению её ладоней, каждому повороту головы, каждому лихорадочному поцелую: шея, губы, пальцы, грудь, раздвинутые бёдра. Розовый, пурпурный, вишнёвый, алый, малиновый — это вкус её румянца, запах волос, касание кожи, и с каждой секундой Марселин всё сильнее её не хватало, и она всё более жадно ловила каждый изгиб тела и вздох, в котором слышала своё имя. Но оно уже ничего не значило. Весь мир сейчас стал вихрем цвета, запаха и вкуса, весь мир стал Бонни, и когда она, навстречу её желанию, прижималась к ней грудью и сцепляла пальцы у неё на затылке, Марселин знала, что владеет целым миром.***
Марселин сделала ловкий выпад — нож вспорол воздух, и туша первой твари покатилась по пыльной земле. Вторая долговязая тварь взобралась на груду железок неподалёку и не торопилась вступать в бой. Марселин промедлила, и зря: клекочущий вой разнёсся, наверняка, на километр вокруг. Она метнула нож — вой оборвался, но было поздно. Две, три, четыре… по меньшей мере шесть тварей уже рыскали вокруг, их когти скрежетали по металлу. Марселин кинулась к свежему трупу, из которого торчал её нож. Когда она выдернула клинок из шеи твари, та вдруг задёргалась и захрипела, но Марселин пинком столкнула её вниз. С горы мусора можно было разглядеть всех шестерых зверей, рыскающих внизу. Круг сужался. Если спуститься, то они нападут все разом, но если дать им подойти вплотную, то будет ещё хуже. Нужно нападать: та, что заходила сбоку и откололась от стаи, — лёгкая жертва. Одним прыжком Марселин настигла тварь. Одним движением перерезала ей глотку. Пятеро её сородичей уже неслись в атаку: от двоих она отбилась мёртвой тушей, третьей вонзила в пасть нож, четвёртая вцепилась ей в руку, и Марселин взвыла от боли. Сердце так колотилось, что казалось, вот-вот раздерёт грудь — и сдерживать его было ни к чему. Твари разлетелись в сторону, как шмотки порванной ткани. Марселин обратила себя во что-то монструозное, она сама не знала, во что. Это был облик её ужаса, боли и нежелания умирать, и она совсем не хотела рассматривать его. Она кричала так громко, как только могла себе позволить, каждое её чувство обратилось в крик, от которого мелкие помойные твари бежали, как от огня. Так громко Марселин могла кричать только об одном: ей ещё рано умирать. Она опустилась на колени. Казалось, что тело распадалось на части: даже после возвращения в изначальную форму у Марселин отнималась то рука, то нога. С каждым разом превращение давалось всё тяжелее, и когда она смотрела на свою трясущуюся ладонь, перед глазами всё так мутилось и текло, что трудно было понять, завершилось оно или нет. Марселин подобрала нож и нацелилась остриём на горло мёртвой твари, которая лежала перед ней, но когда нож опустился, он лишь скользнул по грубой шкуре. Сил в руках и чёткости взгляда не хватало даже на один надрез. Марселин невнятно выругалась и вцепилась в глотку твари зубами. Из последних сил она сжала челюсти, и под язык потекла тёплая вязкая жидкость, почти безвкусная, но живительная. Всего несколько глотков, и голова больше не кружилась, а мир перестал плавиться и растекаться. — Не кровь, а блевотина, — проворчала Марселин, отрываясь от своей добычи. То, что сочилось из рваной раны на шее твари, было студенистым и скорее походило на сопли, чем на жидкость, а красного цвета в нём было столько же, сколько в протухшем мясе. Но раз вампир мог этим питаться, значит, это действительно была кровь. Марселин, слизывая капли с ладони, вспоминала, какой была кровь у древних животных: горячая, почти обжигающая губы, она разгоняла жар по всему телу, но главное — главное был цвет, от густого красного до ярко-алого. Одного глотка такого цвета хватало, чтобы наесться на несколько часов вперёд. Этого же жалкого подобия крови едва хватало на день, если опустошить почти всю тушу твари, по размером не уступающую здоровому телёнку. Но выбирать Марселин не приходилось. Мир вокруг неё уже не первое столетие тускнел, меркнул, цвета словно медленно вымирали; одним из первых ушёл красный. Марселин сидела на ржавой бочке, наполовину вкопанной в землю, обхватив ладонями колени, как будто это могло прогнать противную мелкую дрожь. Даже после еды тело не покидала слабость: видно, Марселин перестаралась, пока вырывала свою жизнь из когтей хищников, и её ярость высушила её до дна. С каждой схваткой этот вопрос становился всё более близким и болезненным — вопрос собственной жизни. А может быть, и смерти.***
В коконе из шерстяного покрывала было душно, а вместо воздуха — жар. Но Марселин почти и не дышала. И не шевелилась. От малейшего движения всё тело начинало ломать, а плотный кокон спасал, защищал, и Марселин хотелось раствориться в нём, чтобы сбежать от своего измученного тела. Щёлкнул замок на входной двери. На звук знакомых шагов Марселин не могла не повернуть головы. Плед сполз с её макушки, и в лицо ударил пробирающий до самых позвонков свежий воздух. — Эй, — едва слышно поздоровалась Марселин, цепляясь мутным взглядом за приближающуюся фигуру. — Эй, — с улыбкой ответила ей Бонни. В одной руке она держала букет красных роз, а в другой — квадратную сумку, которую положила на пол рядом с креслом, где сидела, съёжившись, Марселин. — Выглядишь ужасно, — серьёзно сказала Бонни. — Может, тебе лучше лечь? Поначалу у Марселин из горла вырвался только сухой кашель, но она смогла совладать с языком и ответила: — Мне так больше нравится. Бонни со снисходительной улыбкой покачала головой. Она прошла куда-то вглубь комнаты — Марселин было слишком тяжело повернуть голову, чтобы наблюдать за ней — и вернулась с вазой для цветов. Марселин ухитрилась выудить одну розу из букета ещё до того, как Бонни поставила его на столик рядом с креслом. — Удобно, наверное, со мной встречаться, — сказала Марселин, прикусывая розу клыками. Как только на языке заиграл густой, тёплый красный цвет, болезнь точно сделала крошечный шажок назад: голова стала меньше кружиться, руки перестало ломить и голос окреп. — Обычно девушке дарят цветы и конфеты, а со мной можно обойтись только цветами. — Я не поэтому с тобой встречаюсь! — удивлённо возразила Бонни. Она присела на подлокотник кресла: в свободном свитере, джинсах, с немного растрёпанными волосами она казалась такой по-домашнему уютной, что Марселин хотелось улыбнуться. Жаль, что губы дрожали. — А почему тогда? — спросила она. Бонни, усмехнувшись, пожала плечами и склонилась к Марселин, чтобы оставить на её разгорячённом лбу поцелуй. Из-за жара он почти не чувствовался, но Марселин уловила сладковатый запах розовых волос и бледной кожи и умиротворённо прикрыла глаза. — Вообще-то я сделала для тебя лекарство, — сказала Бонни. — Так что, если ты не против… — Хочу, чтобы этот кошмар закончился как можно скорее, — проговорила Марселин. Она наблюдала, как Бонни деловито открывает сумку и с поразительным проворством соединяет и разъединят какие-то трубочки и склянки. И даже несмотря на её строгий вид, она на удивление правильно и гармонично выглядела в окружении комнаты Марселин. Комнаты, которую в основном заполняли кучки вещей, которые Марселин не имела привычки убирать после поисков какой-нибудь ерунды. Поиск редко обходился без боя для неё, а Бонни сумела найти здесь вазу, о существовании которой хозяйка комнаты даже не подозревала. — Странно, что я не могу отрегенирировать эту заразу… — пробурчала Марселин. — Это потому что твои магические клетки не могут бороться со сложными инфекциями, — поучающе сказала Бонни. — Зато моё лекарство сможет. — Она продемонстрировала ей шприц с бледно-зелёной жидкостью внутри. — Я хочу предупредить, что оно может на некоторое время вызвать побочные эффекты, но уже через час тебе должно стать намного лучше. Ты всё ещё согласна? — Конечно, — ответила Марселин, с титаническим усилием вынимая из-под одеяла руку и протягивая её Бонни. — Коли побыстрее. Но Бонни медлила. — А ещё я хотела бы тебя попросить больше не заниматься такими опасными экспедициями, — ровным голосом произнесла она. — Даже ради меня. Инфекция точно пришла с той заражённой территории, и отныне я буду использовать только конфетных разведчиков, даже если мне придётся пожертвовать сотнями. — Не слишком ли сурово? — со слабой насмешкой спросила Марселин. — Они для этого и предназначены, — пожала плечами Бонни. — Готова? Игла вошла глубоко под кожу, но Марселин даже не поморщилась. Однако сердце замирало от ожидания: с минуты на минуту — что-то должно было случиться… — Бонни, тебе когда-нибудь хочется есть? — спросила Марселин. — Хм? — Бонни вздрогнула от неожиданности. — Ну… Думаю, нет. Моему организму не нужна энергия — по крайней мере, в обычном понимании. Впрочем, иногда я устаю… И тут, резко — словно удар по голове. От него всё пошло рябью, и в этой ряби потерялись слова Бонни, а затем — чёткость очертаний комнаты, верх, низ, право и лево… Грудь и руки свело судорогой. Марселин протяжно застонала, и все ощущения, казалось, слились в одно единственное: чья-то надёжная, крепкая близость. Следующее, что Марселин поняла: она лежит, её обвивают руки Бонни и над ухом слышится шёпот: «Всё будет хорошо». Но, вместе с этим, в сердце, живот и глотку опять вонзились иглы и по всему телу вспыхнул огонь, забирающий из распухшего горла последние глотки воздуха. Сознание пульсировало, выхватывая случайные обрывки действительности, вперемешку с воспоминаниями, и в какой-то миг всё показалось далёким и стёртым — всё, кроме ласковых объятий Бонни. Единственная мысль возникла в голове чётко и спокойно, как будто для неё пришло самое правильное время: всё уже сделано, а теперь, на руках у Бонни, можно и умереть. Пожалуй, именно тогда Марселин впервые всерьёз задумалась о смерти, не сомневалась и не отодвигала мысли о конце в ненаступающее будущее.***
Туман спускался ниже и ниже. Его лоскуты ложились на угрюмые громады развалин, которые становились похожими на пятна чернил, растёкшихся по мокрой бумаге. Свалка, на которой Марселин разделалась со стаей тварей, оказалась окраиной мёртвого города — одного из многих городов, разбросанных по миру, как пустые раковины улиток. Изредка в руинах загорались огни — Марселин не знала их происхождения, но они часто встречались ей в покинутых местах. Иногда они казались ей живыми и даже разумными, и это странным образом грело сердце; иногда же они выглядели обычными уродливыми отростками нового мира: как окаменевшие деревья или помойные твари. Но когда они загорались на верхушках полуразложившихся небоскрёбов, то становились печальным напоминанием, что некогда эти здания жили и процветали. Марселин смотрела на них и думала, что много веков назад там, где сейчас ступают её порванные сапоги, гремели разрозненным маршем сотни тысяч шагов. По этим улицам люди ходили, бежали, спешили куда-то в нескончаемой гонке. Но всех рано или поздно ждал один и тот же финиш. А ей одновременно и горько, и легко было от того, что её финишная линия скрыта где-то далеко впереди. Марселин проклинала туман. Он превращал городские развалины в безумный лабиринт, из которого не просто тяжело выбраться — не стоит забывать и о том, какие жители могли в нём поселиться. Марселин бегло огляделась, напрягая слух, но занавесь тумана оставалась гладкой и тихой. В этом городе тоже можно было найти книжный магазин или школу, чтобы поискать в них уцелевшие карты, но карт и так было предостаточно — ими была забита вся сумка. Более того, Марселин знала их почти наизусть. И она помнила, какой крошечный кусочек местности ей оставалось пройти, чтобы закончить поиски в восточной части континента — она справилась бы за два дня, если бы не этот треклятый туман! Марселин процедила сквозь зубы ругательство. В ней вскипела злость и досада, и она принялась карабкаться на ближайшую кучу бетонных обломков. Покачиваясь, она стояла на самой верхушке. Но и оттуда мир был виден как через запотевшее стекло. Всё белое. Мутное. Всё в тумане. Марселин стиснула кулаки. Неожиданно что-то словно кольнуло её в спину. Она обернулась, но кругом никого не было. Будь это хищник — она услышала бы. Даже огни в небоскрёбах погасли. Но всё равно какое-то ползучее чувство щекотало ей пятки. Будто что-то следило за ней, преследовало её в тумане, но она не могла ни услышать этого, ни увидеть. Голова вдруг закружилась, а колени начали подгибаться, поэтому Марселин оттолкнулась от земли. Она парила в воздухе, словно под прицелами тысячи ружей — она могла почти что ощутить это кожей... Встряхнув головой, она торопливо спустилась с груды обломков и попробовала встать — теперь ноги вполне её держали. И тут сердце второй раз ухнуло вниз. Запах... В воздухе плыл волшебный запах. Слабый, тусклый, но такой знакомый… Красный! Едва ли Марселин теперь владела своим телом. Она ринулась за запахом, спотыкаясь, сбивая в кровь пальцы ног, наплевав на шум: только бы найти, только бы не упустить... Она с разбега налетела на какие-то контейнеры, кувырнулась через голову и оцарапала щёку. Запах чуть не до боли разъедал нос и сдавливал горло. Хрипя и роняя слюни, Марселин шарила руками в мусоре из контейнеров и наконец-то увидела его: запачканный край одеяла, который, несмотря на въевшуюся в него грязь, можно было назвать красным. Марселин что было сил рванула его на себя и разочарованно вздохнула: одеяло изрядно отсырело и почернело, и лишь на одном его крае оставалось красное пятно. Не раздумывая, она жадно припала к нему, чуть не порвав ткань. Хоть он и отдавал ржавчиной, вкус показался Марселин божественным нектаром, и она ещё несколько минут водила языком по губам и зубам, чтобы не упустить ни единой капли. Марселин сидела на земле в куче мусора и стискивала в руках грязно-бурое одеяло. Одеяло, которое вызвало в памяти далёкий и очень печальный образ.***
— Ты выглядишь ужасно в этой шляпе, — сказала Бонни со своей обычной искренней уверенностью. И Марселин ни секунду не сомневалась, что она права, но в ответ пожала плечами: — Я всегда покупаю дурацкие шляпы на ярмарках. — Я знаю, но мне кажется, что кислотно-зелёный — это перебор. — Всегда надо пробовать что-то новое, — усмехнулась Марселин. — А ещё этот цвет напоминает мне о твоих милых яблочных желе. — Они получились как надо, — отмахнулась Бонни. — Ещё пара тестов, и они станут полноценными гражданами. Марселин улыбнулась, хотя её губы отчего-то подрагивали. Последние несколько недель она мучительно боролась с творческим кризисом, и эта ночь, фестиваль с ярмаркой и концертом, компания Бонни — именно то, в чём Марселин нуждалась как в глотке свежего воздуха. Точнее, она была в этом твёрдо уверена до недавнего времени. Что-то, едва уловимое, шло не так. Внезапно Бонни зевнула. Марселин удивлённо посмотрела в её вечно юное неувядающее лицо и заметила, что у неё под глазами появились сероватые впадинки. — Эй, ты в порядке? — с тревогой спросила Марселин. — Абсолютно. Просто немного заработалась на днях. — Яблочное желе так выматывает? — Нет, это... — Бонни запнулась и потёрла подбородок. — Это намного более крупный проект. Я не могу пока что о нём говорить. — Может, тебе лучше отдохнуть? — нахмурилась Марселин. — Я… Я не думала, что у тебя столько работы, когда звала на фестиваль. — Пустяки, — отмахнулась Бонни. — Мне было бы обидно пропустить этот концерт — ты столько сил потратила, чтобы достать билеты. — О, эти ребята — что-то с чем-то! — горячо заверила Марселин. — Они внесли огромный вклад в развитие нео-нео-рока, и… В общем, это стоит услышать. — Я не сомневаюсь. Мы ещё не опаздываем? — Нет, начало через полчаса. Нужно как-то убить время… Марселин было странно признавать, но она ощущала куда меньше воодушевления, чем звучало в её же словах. То ли усталость Бонни её тревожила, то ли её собственные неудачи сбивали настрой, но ей казалось, что сейчас совсем не подходящее время для этого концерта. Вместо того, чтобы подскакивать от предвкушения, она ощущала, как к ней подбирается скука, и вместе с ней — нечто, отчаянно требующее эмоций, радости, наслаждения, как прожорливый паразит — корма. — Смотри, что это? — спросила Марселин, указывая на торговую палатку с лотками, заполненными кактусами на палочках. — Это — единственное в своём роде кактусовое печенье, — бойко ответил продавец, хотя вопрос был адресован не ему. — Хотите попробовать? — Давайте, — кивнула Марселин, взяла один кактус и откусила прежде, чем Бонни успела вставить слово. Печенье моментально раскрошилось во рту, и крошки забились за дёсны и под язык, и пока Марселин отплёвывалась, она вспоминала, как однажды с разбега упала лицом на пляж. Ощущения были похожие, да и на вкус печенье показалось ей песком. — Ты бы хотя бы от палатки отошла, — усмехнулась Бонни. — Что на тебя нашло? — Забери у меня эту дрянь поскорее... Всё-таки пробовать новое нужно не всегда. Она засмеялась и в следующую секунду подумала — правильно ли она смеётся? То ли это чувство, которого она хотела? — Пойдём, поищем тебе что-нибудь красное, — позвала её Бонни и тут же чуть не столкнулась с чей-то широкой спиной. — Посетителей, правда, многовато… — Не забывай про очевидное решение, — сказала Марселин и взмыла в воздух. В лицо ударило тёплой свежестью летней ночи. Марселин окинула взглядом оживлённую ярмарочную улицу: две вереницы торговых палаток, раскрашенные мягким светом жёлтых, зелёных и лиловых фонарей. Пахло печёными яблоками и притоптанной травой. Многоголосый гул улицы сливался с далёкими звуками музыки, которые доносились от широкой, ярко подсвеченной площадки, где через полчаса должен был прогреметь концерт. «Чего ещё я могу хотеть от жизни?» — подумала Марселин, и на глазах у неё навернулись слёзы. Широкие поля кислотно-зелёной шляпы мотались перед взором, и Марселин вдруг отчаянно захотелось сбросить её с себя, потому что ощущения уже не те, что в первый раз, и даже не те, что в десятый... То, что она испытывает сейчас — лишь неправдоподобный слепок всех прошлых чувств, и голод по ним никогда не будет удовлетворён. Марселин спустилась. Бонни уже успела доесть кактусовое печенье и вопросительно посмотрела на неё. — Там дальше есть палатка с клубничным лимонадом, — сказала Марселин настолько бодро, насколько могла. — Тогда пойдём. Бонни взяла её за руку, и они двинулись через толпу. Марселин то и дело цеплялась за прохожих, потому что никак не могла до конца опомниться. Такое уже происходило с ней раньше, но в первый раз это произошло в разгар вечера, который, на первый взгляд, был идеальным. Пустота внутри, которая ныла, кричала, терзала Марселин тем, что всё неправильно и впустую, не давала думать ни о чём, кроме как о способе заполнить её. Делать вид, что всё в порядке, было бы тяжело. Но портить этим вечер Бонни? В конце концов, Марселин рассудила, что молчание будет похоже на ложь, поэтому попыталась начать разговор: — А помнишь вечеринку в костяном ущелье? Мы тогда здорово задали тем скелетам... Помнится, Финн... он... — У неё в горле внезапно встал комок. Бонни замедлила шаг и повернулась к ней. — Марси, — тихим, успокаивающим голосом сказала она, — возможно, пока что рано про это говорить… Я знаю, ты сейчас сама не своя. Я думаю, тебе просто нужно больше времени. Нам обеим. Марселин на несколько секунд онемела. Она крепче сжала руку Бонни в своей и сказала: — Всё наладится. Бонни с печальной улыбкой кивнула ей, и они пошли дальше, хотя глубоко в душе Марселин знала: эта пустота, этот эмоциональный голод — всё началось задолго до смерти Финна. Концерт оказался выше всяких ожиданий. Музыка никогда не могла оставить Марселин равнодушной, и она наконец-то ощутила тот долгожданный подъём в груди, который нёс её выше, к звёздам, и заставлял выбросить из головы все мысли. После концерта музыка не прекратилась, и Марселин, не раздумывая, позвала Бонни танцевать. Та ничего не сказала, но с улыбкой положила ладони ей на талию, и этого было достаточно. Марселин едва касалась земли носками сапог, она была легче воздуха, и Бонни крепче сжимала пальцы на её локтях, как будто опасаясь ненароком отпустить. Они танцевали, кругом толпились другие пары, и то и дело чей-то неловкий шаг сталкивал их ближе. Марселин слышала над ухом сбивчивое дыхание Бонни: она снова стала уязвимой, слабой, снова потеряла опору, и оттого теснее и теснее прижималась к груди. Хотелось, чтобы её привычный голос — успокаивающий, даже несколько снисходительный — срывался и стонал. Марселин обвивала руками её тело. Оно было податливым, как растаявший шоколад. Оно не способно менять температуру, но Марселин чувствовала, как распалена кожа Бонни, потому что она заливалась горячим румянцем. Её лоб — пылающая звезда, дыхание — огненный смерч, ладони — раскалённое железо. Она вся — красный. Марселин подхватила её на руки и взлетела над головами толпы. Кажется, кто-то присвистнул, и, кажется, она потеряла шляпу, но это уже было не важно. Всё, что имело сейчас значение: руки, обвивающие шею, дурманящий запах нежно-розовой кожи и счастливый смех над ухом. Марселин опустилась на пустую лесную поляну где-то в километре от ярмарки. В сумке у Бонни нашлось коричневое одеяло, которое расстелили на траве. Марселин зарывалась руками в волосы Бонни, обнажая её шею, прижимаясь к ней губами. Это было непередаваемое наслаждение — чувствовать, что Бонни верит ей и каждому её движению безоговорочно, откидывается на спину, зная, что Марселин в тот же миг её подхватит. Бонни отдавалась ей целиком, ей и только ей, и Марселин не хотела пропускать ни сантиметра её тела. После каждого поцелуя на её коже проступал страстно желанный румянец, и это кружило Марселин голову. Чувствовать, чувствовать, захлебнуться удовольствием! Пальцы. Запястья. Плечи. Она жадно проводила языком по её ключицам, и… Крик. Нечеловеческий вопль разрезал ночной воздух. Марселин резко подняла голову. Перед глазами всё поплыло, а на языке остался знакомый сладкий привкус, в этот раз — такой яркий... Марселин с трудом понимала, что происходит. Она исступлённо смотрела перед собой, на Бонни, лежащую на смятом одеяле... По её безупречному бледному плечу словно расползалась чёрная клякса. — Марси... — жалобно простонала Бонни, хватаясь пальцами за «кляксу». И осознание ударило Марселин, словно кнутом. В темноте серое пятно, из которого Марселин высосала весь нежно-розовый до последней капли, казалось мертвенно чёрным.***
Ужас от содеянного, не истёршийся даже спустя многие века, — единственное, за что могло зацепиться сознание, когда тело извивалось в чудовищной ломке. Голод. Невидимый зверь, кравшийся за Марселин через развалины, настиг её уже в сумерках. Забившись в угол между сломанными балками, она корчилась в судорогах, которые выкручивали её конечности и туловище, пытались вывернуть наизнанку, будто она была тряпичной куклой в чьих-то жестоких руках. Голод. Ненасытная тварь, рыскающая рядом, нападающая из темноты. Его укусы рвали на части. Марселин больше не была собой, она превращалась в чистое желание заполучить еду, и даже боль в конце концов пропадала. Марселин с рычанием вгрызалась в собственную руку, чуть не срывая мясо с кости. Рана зарастала за пару секунд, и Голод приказывал снова пожирать плоть, лишь бы только ощутить кровь на губах. Несколько мгновений — передышка. И новая судорога пронзила тело — Марселин словно подкинуло в воздух, и в следующий миг она уже лежала ничком, прижавшись щекой к холодной земле. Смерть! Только бы наконец сдохнуть… Марселин неистово билась головой о землю, лишь бы это кончилось… Лишь бы Голод её больше не достал… Сдохнуть. Сдохнуть! Она должна быть мертва. Она должна была быть мертва много веков назад… Вместо очередного удара Марселин вдруг замерла. — Это ложь… — прошептала она. Сознание возвращалось к ней. Голод не ушёл — он лишь бродил рядом, готовясь напасть с ещё большим остервенением. Но Марселин на дрожащих руках приподнялась и принялась шарить руками вокруг себя. Рядом валялись фрагменты карт и какая-то мелочёвка из распотрошённой сумки. Они должны быть где-то здесь — Марселин знала, потому что это была самая ценная ноша в её багаже. Её взгляд мутился, но даже сквозь пелену она смогла разглядеть их. Красные сапожки. Она держала их в руках и не могла поверить… Такие красные… Почти такие, какими они были на той вечеринке. Такие сладкие, наверное… Вкус, переливающийся на языке, чуть-чуть острый, но нежный и… Нет. Марселин мотнула головой. Она положила сапожки перед собой и привалилась спиной к стене. Стало так тихо, что, казалось, было слышно, как Голод копошится рядом, в руинах. Марселин не хотела проигрывать в борьбе за свой рассудок, но всё, что она могла сделать — говорить, произносить слова вслух. Это давало хоть какую-то отсрочку. — Почему смертные умирают? — Вопрос, который она уже задавала никак не меньше тысячи раз. — Потому что их жизнь — это игра, где время ограничено. Их жизнь — это гонка. Но если времени бесконечность… Тогда она теряет смысл и только изматывает. Это игра, в которую невозможно выиграть. Что бы ты ни нашёл, ты это потеряешь. Тебе всегда будет недостаточно. Ты будешь искать снова, и снова, и снова, пока не слетишь с катушек… — Она поднесла трясущиеся руки ко рту, готовая крепко зажать его, но только сглотнула. — Но только не я. Слышишь, Бонни? Я смогу. Я не поддамся ему снова… Никогда… Новая судорога вышибла из груди весь воздух, и Марселин больше не смогла говорить. На секунду перед глазами почернело, она рванулась в сторону и покатилась по земле, и когда снова смогла видеть, перед взором были лишь красные сапожки и её рука, тянущаяся к ним. Марселин взвыла. Она опять лежала на животе, а руки сами тянулись вперёд, к красным сапожкам, к еде… но сил, чтобы шевельнуться, уже не было. Она рыдала, уткнувшись носом в землю, и кусала её, набивая в рот глину и грязь. Сознание висело на тончайшей ниточке, готовое в любой момент сорваться в ненасытную пасть. «Бонни, Бонни… — повторяла Марселин. — Бонни, я не смогу...» Что было дальше? Где-то в памяти маячило воспоминание, и Марселин всеми силами цеплялась за него, хотя это было самое горькое и самое болезненное воспоминание из всех.***
Марселин парила возле открытого окна замка в Конфетном королевстве. Эта аккуратная спальня могла бы принадлежать и ей тоже, если бы они с Бонни не решили, что обеим нужно личное пространство. Действительно полезным это стало в последние пару недель, что прошли после того злополучного концерта. Марселин с Бонни почти не виделись. Они один раз поговорили, и Бонни заверила её, что всё в порядке и тот эпизод — это просто случайность, такого больше не повторится, если Марселин будет следить за своей диетой. Марселин согласилась, хотя знала, что это неправда. Сколько бы она ни ела, тот вкус оставался неповторимым, в нём было что-то ещё, помимо цвета. И с той ночи Марселин ни разу не почувствовала себя сытой, а эмоциональный голод нарастал. Именно поэтому ей нужно было поговорить с Бонни. Она вспоминала все разы, когда уставшая Бонни приходила к ней, её круги под глазами, её слабость и беззащитность перед ней, но в тоже время она отчаянно хотела видеть её каждую минуту, наслаждаться её взглядом, впитывать её улыбку. Всё остальное потеряло смысл. И именно поэтому ей нужно было всё прекратить. Дверь спальни открылась, и в комнату вошла Бонни в рабочем халате и с толстой папкой в руках. Марселин в тот же миг метнулась вниз, чтобы осторожно подглядывать за подоконник — Бонни сняла халат и поставила папку на полку рядом с кроватью. Её плечо всё ещё двигалось немного неестественно, и это заставило Марселин болезненно сморщиться. Наконец, она глубоко вздохнула и постучала по оконной раме. — Эй, Бонни… — поздоровалась она. — Марси! Как только Марселин влетела в комнату, Бонни бросилась к ней с объятиями. Марселин, хоть и не ожидала такого жеста, крепко сцепила пальцы на её спине и зарылась носом в её волосы, которые пахли так сладко, так тепло, так опьяняюще, что хотелось… Она испуганно отстранилась. Бонни улыбалась ей, держа руки на её плечах. На секунду Марселин показалось, что всё стало по-прежнему, что ужасное чёрное пятно, голод и опустошение — всё было лишь страшным сном. Наверное, Бонни искренне в это верила, и все слова, заготовленные для этого вечера, застряли в горле. — Я так рада тебя видеть, — улыбнулась Бонни. — Я было начала думать, что ты съехала. — Я… — замялась Марселин. — Мне нужно было тебя увидеть. Ты работаешь? — О, теперь я всё время работаю. — Трудно было разобрать, сожаление или довольство звучало в её голосе. — Но сейчас… Сейчас работа подождёт. Тем более, только что у меня был огромный прорыв. Думаю, теперь я наконец-то могу рассказать, что за проект у меня в разработке. — Давай, я буду рада послушать, — не слишком уверенно сказала Марселин. Она поняла, что ей страшно до дрожи в коленках, поэтому предпочла зависнуть в воздухе, подперев кулаком подбородок. — Итак, положение дел таково, — начала Бонни, — это может прозвучать немного пугающе, но у нас ещё достаточно времени в запасе. Я уже давно спрогнозировала, что на нашей планете в будущем могут произойти серьёзные изменения. Они затронут и климат, и атмосферу, и даже структуру почвы. Я полагаю, что их невозможно предотвратить, и неизвестно, какой ущерб они принесут существующим формам жизни, но риск значительный. Поэтому самое безопасное решение — это покинуть планету. Вряд ли это произойдёт скоро, но для этого нужны очень серьёзные технологии и подготовка. Когда она говорила о подобных вещах, её голос становился твёрдым, а движения — жёсткими и выверенными, словно работа рычагов превосходно отлаженного механизма. Нетрудно было поверить, что это — лидер многотысячного королевства. Марселин была настолько зачарована, что до неё не сразу доходил смысл слов. А Бонни продолжала: — Хорошая новость в том, что я буквально сегодня придумала схему, по которой можно построить камеры, способные сохранить как конфетную, так и обычную жизнь на долгое время. Это значит, что в будущем нам будут доступны длительные космические перелёты. Ты понимаешь, что это значит? Бонни настолько увлечённо рассказывала о своём открытии, что её щёки зарумянились, а глаза засияли. Марселин было приятно видеть её светлое воодушевлённое лицо, но страшная суть слов, произнесённых Бонни, заставила Марселин забыть обо всём, что волновало её накануне. Она вздрогнула и потеряла равновесие: пришлось снова встать на ноги. — Ты говоришь… что нам нужно будет покинуть Ууу? — дрожащим голосом переспросила она. — Ты предлагаешь уйти? Оставить всё, что здесь было? — Не всё, но нам придётся двигаться дальше, — ответила Бонни уже без улыбки. —Я говорю о том, что через несколько столетий уже не останется никакого Ууу. — Ты уверена? — Не полностью, но… — Многое останется, если мы будем здесь, — перебила её Марселин. — Это иллюзия. — Неужели ты не можешь бросить свои сверхтехнологии на то, чтобы сохранить наш дом? — Марселин схватила её за руку и уже почти сквозь слёзы сказала: — Бонни, я не верю, что в этом мире осталось что-то, что ты не сможешь преодолеть. — Мне жаль, но это не выход, — вздохнула Бонни, поглаживая её ладонь большим пальцем. — Целая планета умирает, а я не всесильна, как бы тебе ни хотелось верить в обратное. Тем более, в перспективе, кое-что мы сможем взять с собой. — Кое-что… Ты не понимаешь, о чём я говорю? Что насчёт Финна? Джейка? Саймона? Кто будет заботиться об их могилах? Они принадлежат этой земле, ты не можешь просто взять и… Бонни опустила взгляд. Было видно, что она сосредоточенно думает, но Марселин почему-то не казалось, что она думает о её словах. Она знала Бонни слишком хорошо: она сейчас вцепится в свою идею и будет пытаться её переубедить. Но сама идея казалась Марселин настолько абсурдной, что даже думать о ней было мерзко. Речь шла о земле, вместе с которой Марселин пережила самый страшный кошмар, которую она дважды спасла от вампиров. Это была земля, ради которой Бетти пожертвовала собой… Бонни не может этого не понимать, она не может не помнить… Марселин будто бы окунули в колодец: стало холодно, одиноко, её отрезали от реальности, в которой она столько пережила, и это было несправедливо, больно и обидно. — Может, ты и обо мне когда-нибудь забудешь? — спросила Марселин, вытирая рукавом слёзы. Сквозь пелену лицо Бонни казалось ей искажённым и чужим, даже в какой-то мере страшным: оно не покраснело, не побледнело, только тень растерянности мелькнула на нём, и оно опять стало спокойным и сосредоточенным. — Не забуду, потому что мы будем вместе, — наконец сказала Бонни. Её пальцы дрогнули, и Марселин вернулась обратно в реальность, в которой ей надо было принять решение, раз и навсегда. Её ладонь медленно выскользнула из пальцев Бонни. — Бонни, я не смогу… так продолжать. Мне кажется, мы не должны быть вместе. — Ты что, пытаешься со мной порвать? — одними губами проговорила Бонни. — Из-за того, что я пытаюсь защитить свой народ? Марселин чувствовала, что задыхается, но надо было продолжать говорить, потому что Бонни, которая всю жизнь так упорно искала знания, заслуживает всей правды. — Вообще-то, не только… То есть, я много думала, и... в общем... Просто посмотри на себя, — улыбаясь сквозь слёзы, сказала Марселин. — Ты будто с рождения знаешь, что тебе нужно и что ты должна делать. Тебе не надо есть, спать, тебе не обязательно даже дышать. Иногда мне кажется, что и любовь для тебя как хобби. Но для меня всё не так. Я всю жизнь как будто блуждаю в потёмках на ощупь и ищу что-то. Мне необходимо, чтобы ты меня любила. И мне всегда будет мало этой любви. И однажды я тебя истощу — может, и физически тоже. Я не могу перестать думать о том вкусе, о том, как... — Она закусила губу. — Мне кажется, я схожу с ума, и я не хочу, чтобы ты была рядом, когда у меня снесёт крышу. Она судорожно выдохнула. Ей не стало даже чуточку легче, хотя она не солгала ни в одном слове. Она умоляюще смотрела на Бонни, и её разрывало надвое: ей хотелось, чтобы Бонни начала спорить, переубеждать её, может даже разозлилась, и в то же время — чтобы она поставила точку и всё наконец-то закончилось. А в Бонни что-то переломилось: плечи опустились и голос начал подрагивать, но он всё ещё звучал ровно и с убеждением. — Марси… Это не так. Ты нужна мне. И если тебе плохо — я постараюсь помочь. Если дело в физических неудобствах, возможно, я смогу как-то повлиять на твой организм… Я всё отложу, все мои схемы, если тебе... — Она запнулась и приложила пальцы ко лбу, словно у неё заболела голова, и Марселин твёрдо сказала: — Нет. Просто — нет. Я не могу просить тебя снова тратить на меня силы. Ты так усердно работаешь ради своих граждан — тебе нельзя останавливаться. Это правильно, так и должно быть. С тобой и с ними всё будет хорошо — это главное. — Вижу, ты уже всё решила, — тихо произнесла Бонни, опуская голову. Она обнимала себя за плечи и выглядела такой хрупкой, словно рассыпется, если сказать ещё хоть слово. В её глазах стояли слёзы, а губы были плотно сжаты; последняя тайная надежда на то, что Бонни станет её отговаривать, оборвалась, и Марселин вдруг почувствовала себя невероятно уставшей. Всё свершилось. Черта проведена, и за ней, дальше, ничего нет. — Думаю, да, я решила, — сказала Марселин. Она исчерпала себя полностью — даже на прощание не осталось слов. Она развернулась и полетела к окну, а за спиной прозвучал дрожащий голос: — Марси, подожди, тебе просто нужно время… — Я ненавижу время, — бросила Марселин через плечо. — Я устала от него. И скрылась в темноте за окном. Она и в этом не солгала. Её время должно было закончится очень давно, но вместо этого оно продолжало идти, Марселин продолжала искать, и в конце концов не осталось ничего, кроме чувства, что ей чего-то не хватает. Чувства, по своей жестокости схожего с Голодом.***
Что ещё происходило тем вечером Марселин помнила смутно. Конечно, рыдания, много рыданий, потом попытки позвонить кому-то, не увенчавшиеся успехом, злость на себя и разбитая губа. Но чем дальше, тем яснее становилось осознание случившейся катастрофы. Марселин долго взвешивала своё решение, но толком не задумывалась, что произойдёт после; она не могла и представить, насколько поломанным, неправильным и невыносимым станет всё вокруг. А потом она совершила ещё более гадкий поступок, чем все предыдущие. Она сбежала. Только когда после долгих блужданий она очутилась на другом конце света, в чужой стране, среди чужих людей, она смогла немного прийти в себя. Она клялась себе, что вскоре вернётся, но… Жизнь просто шла, Марселин находила себе незатейливые развлечения, заводила знакомых, даже было дело закрутила роман, и ничего не менялось. И ничего бы не изменилось, если бы она вернулась. Люди умирали, она продолжала странствовать, мир пустел и угасал, а Голод следовал за ней по пятам. И он настиг её, когда знакомый мир окончательно отошёл в прошлое и из него исчез красный, а она даже не знала, где оказалась. Впервые Марселин потеряла сознание во время припадка в тех самых руинах. Когда она очнулась, было уже утро. Получается, всю ночь она провела в омуте своих воспоминаний — голова ощутимо потяжелела, но нужно было двигаться дальше. Марселин едва смогла подняться на ноги. Она горько жалела о том, что истратила столько сил на превращение во время схватки с тварями, на полёт и на бездумную гонку за запахом красного. Но что сделано — то сделано, лучше сфокусироваться на том, как разобраться с последствиями. Марселин собрала вещи, разбросанные по земле: сложила в стопку карты и с особой бережностью спрятала в сумку красные сапожки, стараясь, тем не менее, долго на них не смотреть. Самодельный компас немного помялся, но стрелка всё ещё указывала в нужную сторону. Туман рассеялся и стал виден просвет между небоскрёбами, к которому Марселин и направилась. Даже небо как будто прояснилось. Жаль только, что сил еле хватало, чтобы идти. С каждым шагом Марселин шатало всё сильнее. Сумка казалась чугунной гирей на шее, ремень болезненно натирал кожу, но чтобы поправить его нужно было поднять руку, а Марселин чувствовала, что и этого она сделать не способна. Во рту так пересохло от тяжёлого дыхания, что язык больше не шевелился. Шаг — и Марселин рухнула вперёд, запнувшись о камень. На какую-то секунду мир погрузился во тьму, тело полностью потеряло чувствительность, всё отключилось, будто плёнку в кассете заело. Но Марселин сумела открыть глаза. Она лежала, раскинув руки, разодранная кожа на которых больше не заживала. Мелькали воспоминания: Марселин стоит на солнечном пляже и сбрасывает с себя одежду, с головой погружается в ванну, наглотавшись снотворного, стоит на железнодорожных путях, подключает себя к высокому напряжению, пробует новомодные яды… Каждый раз её останавливал обычный страх, чистый и неприкрытый. И этот же страх толкал её сейчас подняться с земли и встать на ноги. Этот страх — не только за себя; если погибнет она — погибнут и все те, кто жил в её памяти, ведь в этом треклятом мире больше никого не осталось. Марселин видела неподалёку уцелевшее шоссе и ковыляла к нему, волоча за собой сумку на порванной лямке. На ровном асфальте ноги стояли уверенней. С того рокового вечера не было, пожалуй, ни дня, чтобы Марселин не вспоминала о Бонни. Ей потребовались долгие годы, чтобы признать, что даже после разрыва она жила только её любовью и верой, что можно ещё что-то изменить. Но когда Марселин осмелилась искать путь обратно в Конфетное королевство, оказалось, что его давно стёрли с карт. Связь между континентами оборвалась, а мир изменился настолько, что едва ли Марселин узнала бы собственный дом. Но теперь она думала, что это всё ничего. Ей дана бесконечная жизнь на поиски, которые даровали ей новый смысл — вернуться к Бонни и молить её о прощении за то, что была все эти годы такой эгоисткой. Марселин улыбалась. Её тело вдруг стало таким лёгким, что, казалось, теперь она может перейти океан пешком. Неизвестное пустое шоссе вело её вперёд, в вечность, к туманному розовому свету. Она не споткнулась, не оступилась. Она просто упала, а свет играл на её щеках, отражаясь в слезах. Этот безупречный розовый — безусловно, это Бонни пришла за ней, а иначе всё это было в пустую. И когда Марселин закрыла глаза, она ощутила на своём виске лёгкий поцелуй.