худший способ скучать по человеку — это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим. габриэль гарсиа маркес
Господи боже, он похож на бомжа. Я вернулся в родной дом спустя два года пребывания на лечении по указанию доктора Ганса, и перед отъездом, облик избранного отпечатался в моей голове будучи весьма и весьма сносным. Он лишь был слегка взъерошен, полон прыщей, как, в принципе, любой подросток, и даже немного нравился мне. Я даже начал думать, что возможно, если мы и встретимся когда-нибудь, отец даже разрешит мне с ним заговорить. Да, он выглядел весьма прилично до моего отъезда. Но когда я вернулся спустя два года и взглянул на портрет, я просто ужаснулся: он выглядел, как вылитый бродяга из подворотни! Волосы торчат во все стороны, прореха между передними зубами только увеличилась, и эта засаленная куртка отвратительно-зеленого цвета делала из него просто ужаснейшую версию избранного. Готов поспорить, что впервые увидев это, я даже сквозь холст почувствовал эту вонь пота, немытого тела и нечищеных зубов, которые так и торчали во все стороны, когда он улыбался, а улыбался он, по видимому, постоянно. Он грустил только по вечерам иногда, но даже грустная физиономия не могла меня разжалобить в отношении этого доходяги. Я определенно не хочу никогда с ним встречаться. У Лидии на этот счет совершенно другое мнение. Она считает, что эта неумытая рожа абсолютно точно отображает мое настоящее «Я», так что мы непременно должны с ним сойтись характерами. Ух, не будь она девчонкой, я бы непременно ей врезал. Отец отозвался на данный портрет только своим недовольным «гм», хмурым лицом и сдвинутыми на переносице бровями. Это означало тотальное неодобрение, так что я до конца уверился в том, что нам с этим прохвостом не быть даже приятелями. Мать как всегда молчала. Она все время молчит или соглашается со всеми словами отца, но в ее глазах я увидел даже что-то смахивающее на радость. Не знаю, что это могло значить, но я решил не думать об этом и уж тем более не выражать своего мнения по этому поводу. Я частенько смотрю на его лицо, но с каждым разом у меня будто все сильнее и сильнее сжимается пружина в груди, готовая вот-вот разжаться. Иногда, на его лице отображаются редкие синяки или кровоподтеки, то злое, то обиженное выражение, но я ни разу не видел на нем слез. Возможно, за эти два года, он наплакался на всю будущую жизнь, а может быть, просто не имел слезных желез, или просто не умел этого делать. Тем не менее, я иногда шепотом беседовал с ним, по той простой причине, что больше было не с кем. Он всегда молча слушал, не перебивал, но и советами не разбрасывался. Я не знаю, до чего нужно, наверное, поехать кукушкой, чтоб говорить с куском ткани в рамке, но меня это несколько утешало по окончанию тяжелого дня, полного упреков, скандалов и беспрерывных ударов линейкой. Я крайне благодарен ему за внимание, учтивость и вежливое молчание. Надеюсь, мое лицо тебя устраивает.***
Я высказывался ему по поводу завтрашнего экзамена и рассуждал на тему модели города, когда его лицо вдруг приобрело странное выражение, которого я до сих пор не видел на нем. Это было что-то похожее на страх, или крайнее беспокойство. Насколько я помню его все эти шестнадцать лет, он еще ни разу не выглядел хоть чем-нибудь напуганным, так что, должно быть, происходило что-то серьезное. Я ожидал увидеть много новых ранений на его лице, но не видел ничего, кроме огромного беспокойства, которое так и сочилось из всех частей его портрета. Я даже почти ощутил его волнение на себе — табун неприятных мурашек прошелся по спине, и я вздрогнул, но постарался отвлечься. Надеюсь, с ним все в порядке. Хотя… почему меня это волнует?***
Поверить не могу, что встретил своего избранного вот так странно, рядом с мусорными баками и грязью. Он сперва стоял в тени, так что я уж было подумал, что это очередной бездомный или хулиган, но стоило его лицу показаться на свет, как я обомлел и долго не мог двинуться с места. Он, в общей сложности, тоже. На удивление, от него не особо-то и воняло всякими гадостями, но и приятным его нельзя было назвать. И все-таки в его внешности, поведении и общем виде было что-то… очаровательное, что-ли? Мы стояли, окутанные тенью, что отбрасывало здание, густым запахом цветущих лип и тяжелым, стойким молчанием. Время заставило нас пошевелиться с места, так как экзамен должен был вот-вот начаться, и я был крайне удивлен, когда узнал, что он тоже будет его сдавать. Теперь я понял, почему видел вчера волнение на его лице — это, должно быть, очень важно для него. Он до неприличия пристально наблюдал за мной, так что мне пришлось его осадить: он извинился, но пялиться не прекратил. — Я не похож на свой портрет или что? — вдруг непривычно резко спросил я, обращаясь к нему. Он пожал плечами и улыбнулся. — Я просто всегда думал, что ты будешь повыше, — легко и тихо ответил он, и от этого обволакивающего голоса мне почему-то стало спокойнее. На секунду я подумал, что мы могли бы хорошо разобщаться, как минимум, на музыкальную тему, но я тут же отмахнулся от этих глупых мыслей: отец ни за что не позволил бы мне сдружиться с отбросом. У меня дрогнуло колено, когда произнес это слово у себя в голове. Возможно, это только от осознания, что передо мной — мой избранный, и что это большая удача — встретить его, которая выпадала не каждому; но все, о чем я мог думать — это что лучше бы я его и не встречал никогда. Было бы здорово просто жить с этим портретом, вытирать с него пылинки всю жизнь и сладко грезить о том, что этот человек жив-здоров и счастлив с кем-то другим, но не со мной. Что я счастлив с кем-то другим, а не с ним. Примерно как мои родители — я никогда не видел избранного своего отца или матери, но от их разговоров с Рофтом узнал, что их портреты, вероятно, находятся в подвале, в целости и сохранности. Я бы тоже хотел так жить, не зная горя непринятия, утрат и… — Ты че, завис, инопланетянин? — сбил меня с мысли все тот же низкий и тихий голос. Мы подошли к консерватории.***
Мое становление, как будущей легенды, началось. Теперь каждая моя ночь была веселее предыдущей, жизнь захлестывала меня с головой своим неукротимым вихрем, и мой разум будто был совсем не с моим телом, а где-то очень-очень далеко. С ним, наверное. Я смотрю на портрет, потом в зеркало, потом снова на портрет. Как могла так распорядиться судьба, чтоб два таких не похожих друг на друга человека оказались предназначенными друг другу высшим законом и силами? Это была неудачная шутка, или провальный эксперимент, или… все-таки верное решение? Я взлохматил волосы и вновь посмотрел на себя в зеркало. Вновь хорошенько их взъерошил, посмотрел. Вроде бы немного походил на портрет Чеса, но все-таки чего-то не хватало. Я начал вглядываться в его лицо, сощурился, осмотрел каждый сантиметр. Да, брови гуще, кожа смуглее, родинки, и эта дыра между зубами, но все-таки было что-то еще. Я долго думал и в раздумьях пошел спать, и во сне ко мне пришло осознание того, чего же мне не хватало на моем лице, что было у него: улыбки.***
Я обессиленно опираюсь о дверной косяк входа в трейлер, и холодный дождь так и лупит меня по щекам своими грубыми порывами. Отец швырнул мне его портрет перед тем, как облить меня грязью и выгнать из дома, но я благодарен ему за то, что хотя бы не тронул его. Ведь повреди он картину хоть немного, хоть одной царапинкой, Чес бы уже почувствовал ее на своем теле адской болью. Я бы не хотел, чтоб ему причиняли боль. — Чертовы матрешки, что произошло?! — он обеспокоенно оглядывает мое лицо, потом хватает за плечи и затягивает в дом. Его мерзкая мать спит на диване, как всегда, с окурком меж пальцами, и даже не слышит наших удаляющихся шагов. Чес дает мне полотенце и чашку чего-то, что должно называться «чаем», но по вкусу напоминает заваренный кипятком табак с сухофруктами. — Он просто взял и…выгнал тебя? — тихо и нерешительно спрашивает Чес, все еще в исступлении глядя мне под ноги. Я молча киваю и глубже прячусь в засаленное, но такое теплое полотенце, вздыхаю и поднимаю на него глаза. Они опущены, и весь он выглядит чернее тучи, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Вдруг, он поднимает глаза, и я вижу в них странный золотистый блеск, которого раньше ни разу не наблюдал в этом взгляде на протяжении всех этих лет. — Встречу его — убью, — коротко сказал он, и блеск исчез, разжались кулаки, и пружина внутри него распустилась. Он вновь стал ласковым и обходительным, заставил выпить весь «чай» до дна и уложил на свое место на кровати, а сам лег где-то на полу. Я быстро уснул от одолевающей меня усталости и кучи страшных потрясений, но из моей головы все никак не шел этот взгляд и странный блеск в глазах. Я и по сей день не могу понять, что же это все-таки было: гнев, ненависть, ревность? И все же… я рад, что они так и не встретились.***
Последний аккорд вылетает из-под умелых пальцев, и аплодисменты раздаются во всей этой захолустной хрущовке. Чес кланяется каждому из наших немногочисленных товарищей, и слегка задерживает взгляд на мне, так же кивая, и я отвечаю ему тем же. — Играешь круто, Чес, — вдруг говорит какая-то девчонка, — сам написал? Я весь напрягаюсь изнутри и заламываю руки, понимая, кому была посвящена и эта, и десятки других его песен, и какая это там тихая ночь, и чьи там губы сладкие. Господь не слышит моих молитв, и вместе с Чесом, плюет мне кислотой в лицо. — Да, конечно, — кивает он и медленно, уверенно устремляет взгляд точно на меня, выделяя из толпы и заставляя всех обернуться, — для моей принцессы. Неловкое молчание длится несколько секунд, как вдруг кто-то начинает тихонько хихикать, а вскоре и вся компания заливается громким смехом. Не смеемся только мы с Чесом: я не отвожу от него шокированного взгляда, не в силах пошевелиться, а он… улыбается. Как всегда спокойно, непринужденно, как будто не одному мне, но и всей этой толпе, всему миру улыбается. Вихрь моих мыслей и эмоций прерывает его же голос, отчего-то заглушивший смех и заставивший их заткунться. — Чего ржете, — это звучит не грубо, а скорее дружески, — не верите что-ли? — А ты сделай что-то, чтоб мы поверили! — раздается голос. Чес улыбается вновь и стремительно направляется ко мне. Гурьба расступается перед ним, обращает все взгляды на меня, на нас обоих. Я чувствую себя ужасно, чувствую себя вещью, игрушкой, каким-то мусором, и мне так гадко, страшно и обидно, так что я отталкиваю его от себя изо всех сил. — Нет, пусти… — меня никто не учил драться, да физическая подготовка у меня незавидная, так что он может себе позволить игнорировать мои просьбы, -…пусти меня, я не хочу… Все терпеливо ожидают кульминации, и несмотря на мои мольбы и сопротивление, они получают то, чего хотели. — Не позорь меня, Глэм, — эта фраза ставит меня в ступор, и я бросаю любые попытки вырваться. Теплые губы впиваются в мои, слишком грубо и властно, совершенно не так, как обычно, и у меня нет выбора. Я поддаюсь, молча стою, не проявляя никаких эмоций и не производя движений. Мне становится плохо и тошнота подкатывает к горлу. Я хочу убежать отсюда, как пару лет назад бежал из другого дома.***
Я швыряю ему в лицо рубашку, второй рукой даю пощечину. — Какого черта, Глэм? — он держится за ошпаренное лицо, но я не собираюсь его жалеть. Во мне вовсю бушует гнев, и в нем нет места какой-нибудь жалости. — Кто эта шмара? — я настолько зол, что даже перехожу на крик, что случается очень редко, так что это дает ему познать всю серьезность моих намерений. Он непонимающе смотрит на меня и отшатывается назад. — Кто? Ты че тут городишь вообщ… — его реплика прерывается еще одной моей пощечиной, и я едва держу в узде свой гнев. Мои руки так и чешутся ударить это красивое, несмотря на все недостатки, лицо снова, и снова, и снова. Но я держусь, и просто спрашиваю еще раз: — Кто-эта-грязная-шлюха? — я смотрю на него в упор, так что он наконец начинает выползать из своего наркотического трипа и осознавать происходящее. След от ярко-красной помады на его шее так и подмывает что-то с ним сделать, и, как назло, отпечатывается на его тканевом образе, чем еще больше раздражает мой взгляд. — Просто знакомая, — пьяно оправдывается он, держась за вторую щеку и пытаясь ровно стоять на ногах, опирается рукой и поручень кровати. Мое терпение скоро лопнет. — Какая к чертовой матери знакомая? — я подлетаю к нему, и едва удерживаю руку от еще одного удара, — Ты бредишь что-ли? Ты совсем свои мозги растерял в своем героине?! Он все еще смотрит на меня невидящими глазами, и в этом взгляде столько моральной ущербности, столько низости, что мои нервы не выдерживают. Я в один миг отхожу к стене и хватаю портрет и, схватив со стола кухонный нож, нацеливаю прямо в центр изображения. Он заметно вздрагивает и подбегает ко мне. — Нет-нет, подожди! — его голос немного трезвеет и я начинаю разглядывать в его глазах проблески рассудка. — Прости меня, да, я потрахался с ней, но я даже ее имени не знаю, мне на нее все равно, Глэм! Я и так знаю, что все так и есть, но мое желание разорвать это полотно с потрохами только разгорается, так что я решительнее целюсь в один из нарисованных глаз. Он вмиг подскакивает ко мне и падает на колени, хватает руками мою ногу. — Прошу, не делай этого! — он сжимает мою кожу ногтями и пытается подняться выше, достать до руки с ножом, — прошу, если ты это сделаешь, я… я же погибну! Какое-то время мы молча смотрим друг на друга, он — снизу, я — сверху. Я вижу в его глазах страх, чистый, праведный страх и раскаяние, так что опускаю нож и ставлю полотно на место. Перед тем, как удалиться, гляжу на него еще раз. Гримаса ненависти на бледном лице испаряется, и голубые глаза теперь наконец-то чистые.***
Летние вечера прекрасны своей приятной влагой и долгожданной прохладой, запахом лип и немного сигаретного дыма. Мы сидим на ступеньках под дверью трейлера, и он медленно курит рядом со мной, и сегодня меня это даже не раздражает. Луна такая большая, что кажется, будто она совсем близко, так близко, что можно коснуться рукой. — Чес, — полушепотом спрашиваю я и поднимаю глаза выше, к звездам, и он оборачивается, — так будет всегда? Он смотрит на меня несколько секунд и возвращает взор на степной ночной пустырь, задумчиво затягиваясь вновь. — Но ведь нам сказочно повезло, Глэм, — говорит он в тон моему голосу, не слишком громко, — встретить избранного — большая удача. Он легонько касается пальцами моей руки и я кладу голову ему на плечо. — Мы через многое прошли, — вновь сипло говорит он, выдыхая дым, — мы заслужили… — Счастье? — я поднимаю к нему глаза, и он встречается со мной взглядом. В них отображается все то, что происходило с нами столько лет, и каждый разговор, и каждая ночь, и каждый скандал можно в них в этот момент рассмотреть. Лицо, которое смотрит на меня не только с холста, но и вполне ощутимо находится рядом, прямо передо мной. Красивое, несмотря на все недостатки, красивое лицо. Он улыбается вместо ответа, и я улыбаюсь ему. Я наконец обрел то, чего мне так долго не хватало.