Я тебя обижу сам

Спать с тобой - это самоубийство Самый быстрый способ покончить с жизнью Ты мне в самых страшных кошмарах снился В общем, спать с тобой - самоубийство

Впервые перед Журналистом замаячила не просто угроза увольнения, а чего-то более странного и жуткого после того, как он выпустил разоблачительный сюжет о Ричарде Сапогове. Опрометчивое решение для человека, который на него работает, но когда это Журналист отличался осторожностью в создании своей программы? Было не понятно, что именно его спасло от ухода с канала – тот факт, что при наличии стольких грехов у Ричарда, в самом сюжете не было и слова правды, или же характер и странные желания Сапогова. Сидя перед Журналистом прямо на своем рабочем столе, он угрожал не просто уволить, но подать в суд, оклеветать и растоптать карьеру, что была единственной радостью в жизни. Как потом говорила Татьяна Восьмиглазова, в очередной раз утешая его: «Ричарда очень привлекает чужая ранимость». Тогда он, поправляя свои шевелюрные волосы, нарочито развратно расставлял ноги, следил за и без того безумным взглядом Журналиста, пряча улыбку за стаканом с виски. Этим непонимающим, но буквально пожирающим взглядом наивный Журналист подписал себе приговор. Капкан захлопнулся, Сапогов нашел новую жертву и был готов атаковать. - So, я бы, разумеется, не хотел портить твою career, but тебя нужно наказать, согласен? – сказал Ричард, сдвигая наконец-то свои завораживающе длинные тонкие ноги, и спрыгнул со стола со свойственной ему грацией. - Ну в общем-то я и так…как…так все понял, - Журналист уже встал, медленно попятился к выходу, продолжая сверлить взглядом начальника. И одно лишь сказанное им «Стоять» уничтожило все шансы на отступление, пресекло попытку бегства на корню. Ричард уже вальяжно восседал на своем фешенебельном кресле и, отпив в очередной раз из стакана, молча поманил пальцем Журналиста. - Встань на колени, - голос был непривычно хриплым и тихим, с паузами между каждым словом. И даже без этого приказа Журналист не смог бы спокойно стоять, ноги дрожали от неожиданно накалившейся атмосферы. Сапогов с оглушительным в этой напряженной тишине стуком поставил на стол опустевший стакан, наклонился, придвигая свое лицо вплотную к лицу напротив, взял подрагивающие от напряжения ледяные руки Журналиста и положил на свои колени, медленно и с нажимом ведя ими выше, по направлению к ширинке. - Тебе давно стоило попрактиковаться в языке, ха-ха-ха, - как обычно скрипуче и раскатисто громко рассмеялся он, откинулся на спинку кресла и добавил уже холодно и твердо, - приступай. Это был первый из множества раз. Они никогда не проходили по одному сценарию, кроме нескольких правил, неисполнение которых могло привести к россыпи фиолетовых синяков на бледном худом теле. Эти правила навсегда отпечатались в подсознании Журналиста: никаких поцелуев, никакой инициативы, никаких разговоров. И Журналист не был бы Журналистом, если бы именно последний пункт не казался наиболее сложным. Однако любая попытка что-либо обсудить заканчивалась сначала раздраженными вздохами и осуждающими взглядами, а потом уже оплеухами и удушением. Ричард очень любил пожестче. Он любил придушивать партнера, давить, сжимать, фиксировать, к о н т р о л и р о в а т ь. Ну а как любил Журналист его не волновало. И, удивляя последнего, он был крайне ревнив, несмотря на свое показное равнодушие. Журналист разрывался между осознанием того, что он лишь игрушка в руках умелого кукловода, и наивной безграничной любовью к этому человеку, который жестко наказывал за каждый миг лишнего общения с неугодными по его мнению людьми. Его извращенная, неправильная любовь выглядела именно так. Впервые Журналист обратился к Татьяне, которая когда-то казалась ему идеалом и ангелом (кем она действительно и была), когда Сапогов впервые переборщил. Он сначала переборщил с алкоголем, потом переборщил с удушением, доведя парня до паники и слез, а в конце концов переборщил с унижениями, высказав ползающему перед ним, испуганно глотающему воздух человеку столько грязной неправды, сколько невозможно вынести. Но он, конечно, выносил. Тогда, морщась от болезненного пинка по ребрам, вытирая с очков очередной плевок с привкусом виски, Журналист впервые увидел в руках у Ричарда новомодную видеокамеру. Это был первый раз, когда после секса Журналист, рыдая, умолял Сапогова выкинуть кассету. Но Ричарду, получившему свое, было уже все равно на партнера, он лишь потрепал его по щеке, рассмеялся и впервые оставил в его кармане несколько смятых бумажек, сказав: «Купишь себе что-нибудь». Время от времени он снова снимал видео, но они никогда это не обсуждали. Ему даже не нужно было угрожать, Журналист и без того был как беспомощная муха, попавшая в паутину. Журналист сидел на кухне у Тани Восьмиглазовой, пил, горько ухмыляясь, тот самый виски. Так уж совпало, что никакого алкоголя в доме у нее не водилось, лишь подаренная на 8 марта бутылка. Она утешающе гладила коллегу по спине, бормотала что-то невнятное и понимающе выслушивала откровения, не показывая удивления. И Журналист старался не думать о том, был ли он первым. И вскоре такие посиделки стали привычным делом, только что виски заменило сладкое вино. Такими же привычными стали оставляемые деньги и даже подарки. Ричард всегда дарил их с гримасой презрения или равнодушия, просто клал на стол Журналисту новые очки взамен тех, которые он же сломал, приносил конфеты и алкоголь, прибавлял зарплату и выдавал премии. Журналист не был опытным любовником. С мужчиной его опыт ограничивался только Ричардом Сапоговым, которого невозможно было бы назвать нежным учителем. Поэтому и удовольствие он получал довольно редко и всегда без помощи партнера. Но Журналист, как дворовый кот, которого мучают жестокие дети, вновь и вновь тянулся к ласке, был готов простить все за одно аккуратное прикосновение или мимолетную теплую улыбку. Ричард никогда не раздевался полностью. Ему нравилось смотреть на беспомощность и неуклюжесть голого тела под ним, но сам всегда оставался полностью одетым. И лишь однажды, воспользовавшись сонной расслабленностью переборщившего с алкоголем Сапогова, стоявшего привалившись к стене спиной, Журналист, и сам выпивший больше обычного, не просто сунул руку под нижнее белье, а осмелился спустить штаны вниз, проведя по голым бедрам. Он ощутил под ладонями не привычную мягкую и шелковистую кожу, а неровную сетку полосок-шрамов. Тело под его руками окаменело. Послышался вздох и стакан виски с оглушительным грохотом полетел в противоположную стену. - Я… вы… Это была ошибка, загадка, которую не стоило разгадывать. Я больше не буду, не бей, - Журналист сжался в комок, прикрывая голову руками, готовый к тому, что сегодняшние удары будут жестче, чем обычно. Сапогов медленно натянул обратно брюки. - Иди домой, - тихо ответил Ричард, присев на корточки и неуклюже поцеловав-клюнув Журналиста в затылок. Он лег на свой великолепно фешенебельный диван и уставился в потолок. А Журналист впервые увидел, как прочный панцирь дал трещину. Он положил на ногу Сапогова свою подрагивающую ладонь, которую тут же накрыла вторая, принадлежавшая не ему. - Я сижу на antidepressants, - невпопад сказал Ричард, нарушив тишину. - Согласно моим шокирующим исследованиям, их нельзя смешивать с алкоголем, - начал Журналист, наращивая темп речи, будто бы это очередной выпуск его программы. Это на удивление вызвало в ответ лишь смешок. - Иди ко мне, - прошептал Ричард, притягивая Журналиста к себе и усаживая сверху. Тот неловко уселся, не зная куда себя деть, куда смотреть, если не в покрасневшие слезящиеся глаза напротив. Впервые их близость шла по такому непривычному сценарию. Сапогов в очередной раз улыбнулся беззлобно, приподнялся и наконец-то поцеловал его. Поцелуй этот недолго был нежным, быстро наполняясь страстью и желанием, становясь влажным и пошлым. Опрокинув растерянного Журналиста на спину, Ричард нежно расцеловывал его лицо и шею, восхищенно ловя каждый шокированный вздох и приглушенный стон, впервые наслаждаясь таким экзотичным зрелищем, как распаленный, прячущий от стеснения лицо (-любимый-)человек под ним. -Don’t be so shy… I mean… Не стесняйся, - сказал он на ухо, остановившись на секунду. И впервые это был секс, который действительно принес удовольствие им обоим. Проснулся Журналист затемно из-за ласковых прикосновений к плечу. Осторожных, но твердых и явно имеющих цель именно разбудить. Он открыл глаза с содроганием, готовый вновь столкнуться с холодным и пренебрежительным взглядом. Но глаза напротив были полны тепла. - Эй, собирайся, - сказал Ричард хрипло, наклонился и снова поцеловал Журналиста, чувственно и долго. - А куда, собственно, собираться? Ричард Сапогов встал с дивана, не одеваясь и не прикрывая шрамы, покрывающие не только ноги, но и руки. Подошел к окну, вздохнув, налил себе виски и, нацепив на лицо дежурную холодную улыбку, ответил: - Ты уволен.