ноль лет опыта семейного консультирования

Все неудачи в своей жизни Акаши решает объяснять через Куроко. Шинтаро, конечно, услышав такое бесхитростное заявление, на говно бы изошел, потому что «тот концепт, который вы называете удачей, можно объяснить только условностями движения небесных тел, и уж точно не через какого–то… Субъекта. Вот так–то.» Ну, в таком духе. Если вы не поделили что–то в средней школе – пассивная агрессия остается с вами навсегда. Не то чтобы Сейджуро собирался рассказать о своей идее–фикс Мидориме или вообще озвучивать это вслух. Давным–давно кто–то сказал, что единственный выродок благородного семейства Акаши – умный мальчик, и теперь ему приходится соответствовать, так что недостатка в светлых мыслях у него нет – решение забрать выдвинутый на обсуждение тезис с собой в могилу приходит само собой. Обозреваемая литература: медицинская карта у психотерапевта. Потому что, конечно же, ни козлу–отцу, ни злобной мегере–бабке его фиаско на Зимнем Кубке не нравится, все в его семье мнят себя центрами Вселенной и очень удивляются, когда в свои неполные шестнадцать у Сейджуро вдруг не выходит вращать вокруг себя планеты. Он кое–как борется со своим синдромом Билли Миллигана, вытаскивает себя за волосы из состояния «хватит на меня так смотреть, у меня не рак», наспех склеивает свою общественную жизнь пластырем со смешными котиками и это первая пометка на хронологической ленте дерьма в его жизни. Акаши Сейджуро, стрелец, с некоторых пор – обыватель. Упавшая с головы корона гремит о дно ямы его социальной адаптации так громко, что он не может ни на чем сконцентрироваться, не может сделать что–либо идеально и постоянно пребывает в рефлексии – слово, подцепленное им позже – каждый раз, берясь за что–то, он думает, вместо того, чтобы делать, а потом и вовсе проводит вечера, бесцельно пялясь в стену и размышляя о Тецуе и почему всех он воодушевляет, а его превратил в развалюху, пока не случается это. «Это» – 31 января, Куроко задувает свечи на торте под нестройный аккомпанемент дебильного хэппи бездей и выглядит при этом так прекрасно, что у Акаши в животе бабочки и лучше бы это была шутка про нож, потому что, серьезно, «умереть за этого парня» – только одна из миллиарда позиций списка «что я готов сделать для Тецуи». Ракузановец держит лицо, и оно вот–вот треснет, потому что вывозить Сейрин в полном составе плюс Аомине плюс «Тееееецу–кууун» Момои – это сверх меры, так что он запихивает новообретенное знание о том самом начале конца подальше, к своей гетеросексуальности. Подытоживающую черту он подводит уже под утро 1 февраля: он попал, как пятьсот йен в дерьмо. Когда ты знаешь причину своей раззяванности – тебе легче взять себя в руки, в теории, и у Сейджуро получается выдерживать сценарий его личной сенен–ай истории два года до выпуска с отличием. За эти два года Куроко успевает сойтись и разойтись с Момои, потом еще с какой–то девчонкой из Сейрин, смотаться к Кагами в Америку непонятно на какие шиши, список достижений Акаши же включает в себя суммарно четыре победы на интерхаях и прочих кубках (красуемся перед Тецуей), попасть под машину (задумался о Тецуе и выбежал на красный), а также такое невероятное развлечение, как разосраться с семьей в пух и прах (признался отцу, что предпочитает мальчиков зачеркнуто Тецую). По крайней мере тут он может сказать, что подал документы в Токийский университет не потому что поплелся туда следом за Куроко, а потому что в Киото ему даже собаки не рады. Теперь они на одном направлении и университетская жизнь вкупе с нестабильными заработками ограничивает диапазон их социальных взаимодействий до друг друга – посидеть вместе в кофейне напротив корпуса, посмеяться над мемами на смежных скучных лекциях по истории психологии, поругаться, куда идти пообедать – в Маджи или «куда–то, где подают нормальную еду» – и это, блин, похоже на то, что они уже женаты, но они не. Сейджуро начинает мыслить фразами вроде «как тяжело смотреть на губы, которые не можешь поцеловать» и молится, чтобы ему на голову упал, пожалуйста, кирпич. Он скроллит инстаграм Кисе, постящего фотки с морей со своим семпаем heart emoji heart emoji heart emoji, дает денег в долг Аомине на кольцо для Момои, прикрывает на подработке Рео, что–то про любовь втолковывающего по телефону своему парню и снимает квартиру с Мидоримой, который на своем медицинском умудрился найти ту самую, не такую как все вы, мещане. Даже с этой стороны рано или поздно должна была прийти подстава. Резонный вопрос посреди его самобичевания: а нравятся ли Тецуе вообще мальчики. «Надо бы спросить», – решает Акаши и ждет подходящего момента. Эй, слушай, вот на Землю падает метеорит, не хочешь по–дружески перепихнуться перед смертью? Он давно уже прошел свое половое созревание, если что. Ну то есть он не думает об этом двадцать четыре на семь. Ну иногда, но не то чтобы. Ой, это вообще не ваше дело, окей? Несмотря на чистоту помыслов, подходящий случай – когда они приходят отдать какие–то очень важные супер срочно пожалуйста вопрос жизни и смерти я с прошлого года посеял конспекты Хаяме, которого неясно как занесло на одно с ними направление, но немного более ясно как занесло подрабатывать в секс–шоп. Возвращаемся к основному положению – во всем виноват Тецуя: Акаши засмотрелся на него и свернул целую полку с разного рода интересностями, пока Котаро вещал благодарности со слезами на глазах и фоткал аккуратные записи Куроко, которому надо, нахрен, запретить подворачивать рукава на своей тупой дурацкой черной рубашке. Пока они подбирали пыточный инвентарь испанской инквизиции, объект не–то–чтобы–влажных–но–определенно–мечт Акаши роняет тихое «я люблю подержать члены, конечно, но не такие же». Вселенная на минуту замирает и начинает крутиться в обратном направлении, Акаши грешным делом думает, что Куроко сказал это специально. Потому что такого пассажа можно было ожидать от кого угодно, но. Ух ты. Когда Вселенная все же разворачивается обратно, то она дает ему пинка под задницу по пути: на дружеской попойке по поводу приезда Кагами на погостить он обнаруживает Куроко, горячо шепчущегося о чем–то с означенным бро – лучший друг, богами баскетбола связаны и почему бы и нет, думает Акаши, все с самого начала к этому и шло. С вечеринки он уходит по–английски, до утра смотрит на ютубе Дженну Марблс и мечтает о таком же счастье, размышляя, что готов даже терпеть нахальную собаку Тецуи, готов даже научиться шить ей дурацкие костюмы. «Ну все, – думает Сейджуро, – это мрак.» Наблюдающий все его душевные терзания Шинтаро ничего не говорит, долго длинно продолговато молчит, и Сейджуро думает, что все под контролем, пока однажды дорогой сосед не притаскивает домой Кисе и не бросает сухое «ты с ним говори». Ну Кисе и говорит. Объясняет, что, вообще–то, лапуля Мидорима ему уже несколько месяцев на мозги капает, потому что «с Акаши что–то не то, вот так–то». Шутит, что не понимает, как тот сошелся со своей дамой сердца, если у него не хватает смелости по душам поговорить даже с другом о делах романтических. Не дает себя перебить, пока говорит, что он–то в этом понимает и спорить нет смысла, ведь, дорогой мой Акаши, на тебе лица нет, такого не бывало. Что ты там понимаешь. Откуда ты знаешь. Отстань от меня, пожалуйста. Какой же крен от первоначальной траектории «родился – успешный» взяла его жизнь. Уже три года Акаши вяло ковыряет свои чувства к Куроко и ждет, пока он наконец–то уже свалит к этому своему бровастому и прекратит топтать его, Сейджуро, ранимое сердце, потому что от Тецуи, например, вообще никаких сигналов, что он там как–то что–то. Год этого времени Шинтаро и Рета ведут себя, как его матери, в том плане что они пилят его до тех пор, пока игнорировать их становится невозможно. Так что, когда восемнадцатого декабря, пятница, Куроко зовет его после пар прогуляться, Акаши решает, что все, была ни была. Куроко приводит его к тому самому секс–шопу, в котором Хаяма все еще сводит концы с концами во всех смыслах, и на вопрос, что они тут забыли, Тецуя загадочно улыбается. – Выбираю подарок, – говорит и направляется к стойке с всякими около–БДСМ приколами, рассматривает уродливые наручники с розовым пухом и поворачивается к Сейджуро. – Как тебе вот эти? Он кривится: – Беспросветная безвкусица. Не знаю. Почему ты спрашиваешь меня? Спроси лучше Кагами, что ему там нравится. – Да у него день рождения в августе, – задумчиво тянет Куроко, пока Сейджуро размышляет, как бы признаться ему в своих светлых чувствах и потом спрятаться в квартире на все выходные переживать позор. Он готовит речь у себя в голове, не очень длинную, но и не очень короткую, как бы ближе к сути, но и с подводкой, чтобы не вываливать годами накапливаемое сразу, так что на предложения Тецуи он отвечает односложно, ибо он вообще не хочет здесь быть, он хочет наконец–то уже исповедаться, получить по морде карой небесной за содомию разводимую и все. Когда они выходят из «Lucky Kitty» – господи, думает Акаши, надо ж было придумать такое бульварное название – он полон решимости и речь у него готова, он рывком разворачивает Куроко к себе, но вокруг шумят машины, в лицо ему летит снег, а глаза слепит неоновая вывеска секс–шопа и все это вообще не как в его голубой мечте, так что: – Тецуя, я раньше думал, что ты несносный наглец, вообще–то, я до сих пор в этом уверен, но не потому что… Просто ты мне нравишься и я с того долбанного Зимнего Кубка лажаю во всем, и это абсолютно точно твоя вина, потому что я, блин, не могу ни о чем думать, кроме тебя. Думал, что тебе интересно будет это узнать. Ну ладно, увидимся! Или нет! Акаши бросается в (может следовало под) первый попавшийся автобус, который даже не идет в сторону его дома, спустя три часа все–таки добирается до своей постели и не встает из нее два дня. Он не просил всего этого, вся его жизнь пошла под откос из–за мальчишки со странно выкрашенными волосами, а ведь сейчас Сейджуро мог бы сидеть в особняке отца и ворочать огромным конгломератом, с перспективой нелюбимой жены и семерых по лавкам. Ага. Конечно же Сейджуро сам усадил свою задницу на это дно. Но раз уж жизнь его превратилась в свистопляски вокруг Тецуи, то под шумок можно и свалить все на него разочек. Боже, думает Акаши, по крайней мере я не наорал на него. А мог бы, и поделом, потому что это просто бессовестно – он один тут страдает за весь мир, пока Куроко выбирает подарки для Кагами за полгода до дня рождения этого козла, черт, ненавижу его, чтоб ты, сука, подавился там. Кстати об этом. Долежать остаток своих дней в кровати ему не дает Кисе, шумным ураганом ворвавшийся в его комнату на третий день затворничества и за ноги вытащивший Акаши на свет божий в одних трусах и растянутой футболке с пятном от кетчупа. Свет божий – не от дешевой электролампочки, а от свечей, воткнутых в трехэтажный кошмар диабетика, который ему всучили с криками вариаций «с др короч» на все лады. У Акаши айкью за сто восемьдесят пунктов, так что он выдает глубокомысленное «ох», и именно в этот момент с по–идиотски вытянутым лицом его на фото запечатлевает Аомине, нагло гогоча и растягивая «ну просто бля ангелочек». Он спихивает рубрику вопрос–ответ где и что искать в их шестьдесят пять тысяч йен в месяц на четвертом этаже пентхаусе на Мидориму, сам успевает умыться и кое–как натянуть спортивки, прежде чем его опять за уши вытаскивают и начинают вручать подарки под все еще дебильное хеппи бездей. Подарки. Из всех тех, кому он там смертельно нужен в их жизни, тут и некогда Тейко со своими сопроводительными элементами, даже Ацуши шесть часов тащил свою десятитонную тушу из Акиты, и команда первого года Ракузан, но Куроко ожидаемо нет и Акаши думает, что оно и к лучшему. В этот раз действительно так думает, потому что лучше пусть он будет там счастлив где–то без его постной рожи. Как ему надоело ловить катарсисы от Куроко, кто бы знал. Время произносить тосты, Хаяма громко сморкается, поднимает кружку – потому что язвенник–Шинтаро питейную дома не устраивал, ни к чему нам бокалы – с шампанским: – За, – оглядывает всех присутствующих, – лупа. Они опрокидывают первую емкость, вторую, третью, и этого мало, чтобы захмелеть, но достаточно, чтобы расслабиться, так что все расползаются по разным углам обсуждать старые–добрые, перемывать кому–нибудь кости, играть в плейстейшн, притащенную Небуей, а Акаши всеми силами старается получать удовольствие, пока в коридоре тихо не хлопает входная дверь. За музыкой этого никто не замечает и только Акаши сверлит взглядом через дверной проем застывшего в проходе Куроко. Тот смотрит Акаши прямо в глаза, демонстративно швыряет в сторону пакет Lucky Kitty (кажется, сносит этим очередной талисман дня в виде жуткого вида вазы) и снимает парку. Под паркой у него костюм тройка, он уложил волосы – хоть сейчас на обложку вога – и если Акаши до этого завис с синим экраном смерти перед глазами, то теперь он просто залипает, пока Куроко что–то там индифферентно копается в телефоне. По комнате разносится звук переподключения блютус–колонки – никто не обращает внимание, Куроко неуверенно продвигается под звуки начинающейся малознакомой песни сквозь битком набитую комнату и тянет Акаши за руки, заставляя встать. Клоуны–дегенераты на сцене блядского цирка. Они упорно молчат–молчат, пока Тецуя начинает кружить его в подобии медленного танца посреди комнаты, женщина из колонки начинает петь и пока что все идет как по сценарию усредненного проходного романтического фильма, видимо, потому что Сейджуро молчит. Предыдущий опыт – это хорошо, но зачем: – Эта песня совсем не про нас, ты в курсе? Чтобы между нами все было кончено, нужно, чтобы что–то хотя бы началось. Для начала. – Ты такой дурак, Акаши, – с каменным лицом заявляет ему Куроко, – может быть, я все еще скорблю по тому, что ты испортил мне опыт баскетбола в средней школе. – Кошмар. Такой поэтичный способ выразить свои чувства, и ты тратишь его на баскетбол. – Да, давай поговорим о выражении чувств. Потому что ты в этом мастер. – Давай, – миролюбиво предлагает Акаши, краем глаза подмечая, как Такао с лицом, полным восторга, тыкает локтем Мидориму в бок. – Как только ты перестанешь меня оскорблять. – Я констатирую факт, – хмурится Куроко, – это не оскорбление. Ну, может, мне немного стыдно, но и ты обвинил меня в том, что я тебе жизнь сломал, вывалил свое «ты мне нравишься» и оставил там стоять с полным пакетом резиновых членов. Акаши всегда гордился своей способностью сохранять нейтральное выражение лица, но сейчас (как обычно – во всем виноват Куроко и вот это констатация факта) его лицо можно поместить в словарь рядом со словом «скепсис», потому что: – Ну или там мог бы быть пакет пенисов. Если бы я их купил. – Так что же в пакете, Тецуя? – выдыхает Сейджуро рядом с его ухом, отчего юношу прошибает дрожь. – Посмотрим на твое поведение. Если больше не будешь вести себя, как идиот – может и узнаешь. Тецуя пытается ускориться в такт музыке, но в итоге случайно пинает кофейный столик и шипит от боли. – Ну спасибо, – выгибает бровь Акаши. – Понятия не имею, почему я вообще на тебя запал, ты такая язва. Не говоря о том, что я мало кому позволяю так с собой разговаривать. Да ты за все время нашей беседы ни разу не обошелся без обзывательств, как я должен был тебе признаться? – Словами, – закатывает глаза Куроко, а потом утыкается головой ему в плечо и из его бубнежа можно разобрать только «прости», «сам должен был раньше» и «три года». И Акаши, конечно, хочется сказать «так я не один вел себя, как придурок», но будем честны, у песни очень красивый припев и все вокруг делают вид, что не смотрят, так что он молча выводит Куроко в какое–то излишне театральное танцевальное па, которое в фильмах такого рода дает всем все понять без слов. Без слов – это хорошо. Они это уже проходили. Слова, ага. Люди ими пользуются для всякого. Ближе к концу песни Куроко за руку тащит его на балкон, а Кисе с довольным видом собирает деньги с тотализатора. Потому что он–то в этом понимает.