Чёрные брови, карие очи

Попандопуло наливал всем вина и имитировал пение. Лаская бутылку, виночерпий подходил то к одному, то к другому мужчине, рассковано показывая всё свое кокецтво. Лишь оказываясь подле своего атамана, у которого только и мог, что мечтательно спрашивать: "И шо я в тебя такой влюбленный?", его глаза становились теплее, а шаги – тише. Я смотрю на тебя, ты неловкий какой, И лишь смотришь мне в очи с мольбой и тоской, Все равно милый друг, ах, останься со мной... Патефон играл слова, которые атаман Грициан Таврический прокручивал у себя в голове, невольно поглядывая на своего адъютанта. Он наблюдал за вызывающими жестами Попандопуло в сторону незнакомых мужчин. То, как он им улыбался, лохмачил волосы и пел шансонетку вызывало злость... зависть? Что-то ёкнуло внутри атамана. Все рынулись в танец, но он решил напиться от нахлынувших чувств. Жениться и владеть Малиновкой совсем не было желания, но это лишь на один миг. Захотелось смеяться от боли, ненавидеть от любви. Гуляем! Атаман боялся сломаться под собственными противоречивыми чувствами, желая потянуть одессита в опочивальну. — Попандопуло! — Я здесь Гриш, — как всегда тихо отозвался со спины адъютант. — Где Яринка? Ко мне в опочивальну! — Дама отлучилась по нужде, — осторожно продолжил, — Я сделаю всё, шо хочешь за неё, Гриш. Грициану перехватило дух и он почувствовал, что кровь возле щек кипит, как у мальчишки. — Прекратить эти шутки немедленно! — чуть заплетающимся языком пригрозил атаман. Но уже было поздно. Воротник давил и стало невыносимо жарко. Мозг не успевал за телом. Все, кто были в сознании, танцевали, а сам праздник только начинался. Лишь чертова невеста исчезла в самый неподходящий момент. Колеблясь, атаман мягко схватил Попандопуло за руку и поволок в спальну, покидая залу незамеченным. Дверь захлопнулась, отрезая их от всемирного шума, оставляя лишь темноту ночи и тихий зов сверчков. Зажигать свет не решался никто и только луна бросала тени. Выждав минуту, Попандопуло вплотную подошел к атаману. Его дыхание слегка участилось и губы коснулись Грициана, играя улыбкой. Давления пояса исчезло, а шаровары уже лежали на полу. Бдительный адъютант всё же аккуратно кладет их на стул, чтобы утром упреки за испорченное имущество не витали в воздухе Малиновки. Обнажая плоть Грициана, он ухмыльнулся: — Ничего себе золотой запас. Это хто тебя так, Гриш? — Ты — играя желваками, процедил атаман. Он не заметил, как расширились от неожиданного ответа зрачки одесского плута, полностью утопая в ночном мраке. — Ложись, Гриш, — приказывает слегка охрипший голос. Атаман подкоряется воле адъютанта, который снимал остатки его костюма. Чувствуя на груди мягкие горячие пальцы, он опять покраснел и бесконечно благодарил ночную темноту. Руки Попандопуло спускались всё ниже, а лицо оказалось напротив лица атамана. Губы ласкали изумительно нежную шею, иногда задевая огненные щеки, что заставляло вождя Малиновки издавать едва слышные звуки удовольствия. Рука начала двигаться в приятном темпе, ускоряя работу сердечной мышцы. Попандопуло, привыкнув к темноте, с упоением наблюдал лицо атмана, его слабые попытки удержать очередной стон. — Гриш, все-таки, я в тебя по уши влюблён, — шептал, сияя адъютант. Машинально повторяющиеся движения ставали быстрее, грудня клетка Грициана поднималась выше при каждом вдохе, лицо украшал блеск пота. Достигнув апогея, он рыкнул и, не успев привести себя в порядок, уснул от излишка алкоголя и нехватки сил. Попандопуло, вытерев руку, смотрел на спящего атамана. Какой уже раз за эту ночь он улыбается, словно юнец? И когда вообще на его памяти была такая беззаботная ночь среди дней революции? Голова тяготеет к подушке, которая предназначалась невесте. Из зала доносится песня «Чорнії брови, карії очі»...