Верующая ледяной богини

Она не любила холода, вымораживающие душу и сердце, запах благовоний, разносящийся среди промозглых деревянных стен, пешие прогулки в те места, куда не смогла бы добраться ни одна лошадь, что уж говорить о телеге. Но всё это в один день стало неотъемлемой частью её жизни. Холод был и до этого. На Севере зимы приходили рано, а полюбившиеся места не оставляла и до самого южного лета. Но привыкнуть к этому Шан Цинхуа, бывшая жительница самой южной страны континента, так и не смогла. Её ещё маленькой девочкой из родной деревни похитили работорговцы и отвезли на Север, долгое время выдавали за привезённую из-за моря, мучали, избивали, оставляя лицо нетронутым, а потом продали как диковинную экзотическую игрушку тому, кто больше всего заплатил. Север с его метелями, снегопадами и лавинами стал её домом, домом, о котором она не просила, но который поклялась не покидать. Северные храмы нередко строили в горах. Местные жители считали, что только достойные, храбрые и выносливые имели право молиться их богам, потому горные дороги, ведущие к священным зданиям, были самыми сложными и крутыми, а некоторые из них – отвесными. На пути Шан Цинхуа это был далеко не первый храм, но она никогда не привыкнет продираться сквозь сугробы с её-то рост к местам поклонения. В больших городах, ближе к границе, храмы строили в центре и к ним вели все городские дороги; в деревнях у той же дороги храмы хоть и строили поодаль, но добраться до них мог каждый желающий пеший странник. Но только дело касалось отдалённых горных поселений, начинались испытания. Ей не надо было доказывать силу своей веры каждый раз – в ней бы никто не усомнился, – но она это делала, как и любой другой местный верующий Повелителя Льда. Проходила все горные тропы, преодолевала замёрзшие водоёмы, сокращая путь, все ледяные степи и непролазные леса, не единожды сбивалась с курса, но всегда добиралась туда, куда держала путь. Слабая, тонкая, болезненная, но о ней так же говорили, что её хранит богиня, которая не даёт ей замёрзнуть насмерть, провалиться под тонкий лёд и заблудиться в промёрзлых лесах. Именно ей Шан Цинхуа и молилась, её храмы посещала; была и останется навсегда её преданной верующей. Шан Цинхуа возожгла благовония. Горький запах наполнил стены священного места. Она возложила любимые фрукты богини на алтарь и опустилась перед ним на колени, проигнорировав подушечки. Холодный камень обжёг кожу. Привычно. Шан Цинхуа сложила ладони в молитвенном жесте и низко поклонилась. Голос её, льющийся из самого сердца, вознёсся к небесам для той единственной, кому она отдала свою жизнь без остатка. «Моя богиня, – шептала самая преданная верующая, – моя королева». Ей не понравятся холодные, сморщенные локвы, которые Шан Цинхуа принесла для неё, но сохранить их никак не получилось. Зима здесь так холодна и жестока. Сама Шан Цинхуа едва не рассталась с жизнью, что уж говорить о фруктах. Но без дара прийти было бы совсем неправильно. Никто другой не приносил богине локву. Может, только поэтому Повелитель льда насылала на них морозную стужу и затяжную зиму. Подношение должно хоть немного задобрить своенравную богиню. Шан Цинхуа очень надеялась на это. С локвой были связаны одни из самых противоречивых воспоминаний её детства. Когда её только привезли в королевскую столицу северных земель, прилавки уличных торговцев были полны сочной локвы. Шан Цинхуа была голодна, ужасно голодна и хотела съесть каждый фрукт, который только попадался ей на глаз. Но, конечно же, никто из её похитителей не собирался исполнять желание рабыни. На Севере в ту пору к рабам из южных земель, с которыми шла война, относились спокойно и даже одобрительно, с удовольствием покупая сломленных работников, устраивали бои пленённых воинов на потеху публике, насиловали, пытали, избивали, оставаясь безнаказанными властителями чужих судеб. К маленьким девочкам отношение здесь было иным, но везло им не больше, чем взрослым женщинам или мужчинам. Их продавали в сексуальное рабство, а для этого сохраняли товарный вид. Получал их тот, кто больше заплатит, но до тех пор похитителям приходилось поддерживать их жизнь – траты стоило восполнить, да и каждому хотелось нажиться. Покупать её не торопились. В хлеву вскоре она осталась одна. Вид её был неказистый, тело хрупкое, тонкое, словно молодое деревце, болезненное, слабое. Поначалу предложенная за неё цена не устраивала торговцев – они потратили куда больше средств на её поимку и перемещение, и даже выдуманная красивая легенда не добавляла величины материальной компенсации. Покупателя пришлось искать долго, но однажды они его нашли. Цепь Шан Цинхуа, на которую она была посажена, была длинной и позволяла ей выйти во двор и даже дойти до колодца. Звенья были очень прочными и тяжёлыми, оковы ужасно натирали нежную кожу ноги и приносили много боли и неудобств. Но это не могло убить в ней надежду на побег. Она лелеяла её, била острым камнем звенья и пыталась повредить стену, к которой крепилась цепь. Сил ей не хватало. Надежда почти оставила её, когда во дворе перед хлевом кто-то появился. Это была молодая девушка. Её волосы выбились из сложной причёски, одежды были порваны и замараны в грязи, пыли и крови. Лицо и видимые участки кожи покрывали гематомы, но ран видно не было – кровь была не её. Девушка прижималась спиной к воротам и вслушивалась в шум, в шаги и крики, не замечая, что за ней уже кто-то наблюдает, притаившись. Когда же она это заметила, к горлу Шан Цинхуа был приставлен короткий клинок. Шан Цинхуа не издала ни звука, но в своей голове она кричала и кричала так громко, что легко смогла бы оглушить всех жителей этой улицы. Несмотря на то, что Шан Цинхуа не двигалась и смотрела испуганно, внезапно появившаяся девушка не спешила убрать оружие. Только когда она увидела цепь и общий скудный наряд рабыни, отвела клинок, спрятав его за пояс. Шан Цинхуа выдохнула и свалилась на колени. Девушка прижалась обратно к забору и продолжила вслушиваться в происходящее на улице. Там творилось что-то дикое. Воины перекрикивались друг с другом, пугали своими мечами простых граждан, рыскали, словно искали кого-то. – Они ищут вас, – прошептала Шан Цинхуа. – Что вы натворили? Девушка грозно взглянула на неё, чем отбила всё желание задавать вопросы и издавать хоть какие-то звуки, способные невольно их выдать. Одежды были богаты. Таких Шан Цинхуа не видела даже на господской жене. И клинок сверкал в руке девушки, словно драгоценный смертельно опасный камень; убивать она была обучена. Кровь на одеждах была не её, а тех, кого она лишила жизни, защищаясь. Натворила она что-то из ряда вон, раз ищут её солдаты. Ноги её дрожат, как и плечи, – погоня отняла все её силы, как и сражение, скорее всего, ещё и не одно. Она прошла через многое, чтобы спрятаться здесь. Время шло, шум за высоким забором затих, остался только тот, что издавали соседи и прохожие. Девушка, чей вид всё ещё оставался напряжённым, неожиданно покачнулась и завалилась на бок. Шан Цинхуа успела её подхватить, звякнула цепью, длины которой немного не хватило, и упала вместе с грузом на землю. Боль от столкновения и последующей встречи с землёй прошила всё её хрупкое тело. Она бы закричала, будь у неё на это хоть немного сил. Только глухо застонала, уткнувшись в тёмные волосы беглянки – пахли они сладко. Девушка лишилась чувств и придавила её своим телом. Шан Цинхуа отнесла её на себе под крышу, отдав на это все свои силы. Ноги и руки её дрожали от натуги, но она не останавливалась, пока не уложила девушку на солому, которую использовала в качестве постели. Принесла ей воды, осмотрела тело, выискивая раны, и очень обрадовалась, когда их не нашла, одеяния стянуть не решилась, чтобы очистить их от пыли, только смахнула грязь и намочила следы крови, прекрасно понимая, что так от них не избавиться. Одеяния девушки были безвозвратно испорчены, и даже самый именитый мастер по пошиву одежды не справился бы с починкой этого наряда. Красивое голубое платье пришло в негодность. Шан Цинхуа на мгновение представила это платье целым на девушке, с красивой причёской и украшениями, и восхитилась своими мысленными образами. Ей нельзя здесь оставаться. Если её найдут, продадут богатому господину, который превратит красоту ледяной розы в морозную крошку, и никакое острое лезвие не поможет. До времени ужина к Шан Цинхуа никто не придёт, так что девушка может побыть здесь, но не потом. Потом это будет опасно. Решив так, Шан Цинхуа отёрла лицо беглянки тряпкой, в которую превратился край одеяний, остудила водой из колодца горящую кожу и смочила губы. Они так делали вместе с другой похищенной девчушкой, которая простыла и провела в лихорадке всю ночь, к утру она испустила дух. Шан Цинхуа надеялась, что беглянку не постигнет та же участь. Кожа у девушки была очень гладкой. Шан Цинхуа зачарованно неуверенно погладила её кончиками пальцев, словно драгоценный фарфор, какой был у её матушки. И одёрнула руку, боясь, что потревожит и разбудит раньше времени. Девушке надо был отдохнуть и немного прийти в себя, пока у неё была такая возможность. Шан Цинхуа смочила её губы нагретой на солнце колодезной водой. Они блестели, алые от влаги, приоткрытые, с маленькими трещинками и запёкшейся в уголке кровью, которую Шан Цинхуа утёрла своим пальцем. Именно в этот момент язык девушки проскользнул по губам и задел подушечку пальца Шан Цинхуа. Она отшатнулась, громыхая цепью, и отбежала в другой конец хлева, боясь реакции, острого клинка и хлада глаз. Но девушка не проснулась, как того опасалась Шан Цинхуа. Только когда солнце скользнуло тенью по основанию забора, Шан Цинхуа рискнула приблизиться к девушке. Лихорадочный румянец перестал быть заметен, тело её более не дрожало, а капельки пота испарились с открытых участков кожи. Шан Цинхуа улыбнулась. Не будет слёз на её глазах в этом месте снова – она поклялась и эту клятву исполнит. Теперь оставалось только привести девушку в чувства и прогнать, спасая хотя бы одну жизнь. – Проснись, – взмолилась Шан Цинхуа, шепча девушке на ухо и осторожно тряся за плечо. – Пожалуйста, проснись. Они скоро придут. Если увидят тебя здесь, то… На неё уставились два горящих сапфира. Они пронзили Шан Цинхуа, словно меч, и оставили её, забывшую, как дышать. Девушка оттолкнула её руку, резко села и огляделась. Окружающие мрачные стены сбили её с толку. Так и не поняв, в каком месте она очутилась, девушка взглянула на Шан Цинхуа и одним только взглядом потребовала выложить ей всё как на ладони. – Здесь господин содержит рабов, – опустив голову, сообщила Шан Цинхуа. Девушка осмотрела свои ноги и руки, даже потрогала шею, не найдя следов пленения, снова посмотрела на Шан Цинхуа, ожидая от неё чего-то ещё. От пронзительного взгляда Шан Цинхуа задрожала, словно от поднявшегося холодного ветра, спустившегося с гор. Жаль, что она не умела читать мысли, сейчас бы ей очень пригодилось это умение. – Рабыня только я, – призналась Шан Цинхуа и отстранилась. Одежды обеих были грязны, но Шан Цинхуа чувствовала себя рядом с ней ещё более грязной. Замаранной. Такой, что ни один мыльный корень не поможет отмыться. Беглянка подсела к ней поближе, дёрнула за руку, заставляя взглянуть на себя. Шан Цинхуа неуверенно посмотрела на неё. В этих голубых глазах можно было утонуть так же легко, как в речке возле её далёкого и потерянного навсегда дома. Чистейшая озёрная гладь, благородная, королевская. Взгляд уверенный, спокойный, но жестокость, которая плавала в нём, словно рыбка кои в пруду, не пугала, как должна была бы. Она никогда не будет направлена на Шан Цинхуа. – Если господин увидит тебя здесь, он… – Пусть попробует, – перебила её девушка глубоким, хриплым, но очень красивым голосом, который пустил по телу Шан Цинхуа волну предательски сильных мурашек. Пальцы скользнули к рукояти оружия и сжались на ней, давая понять Шан Цинхуа, что девушка далеко не робкого десятка и в обиду себя не даст, справится даже с превосходящими силами противника. Никто ей не ровня и не соперник. – Я ни в коем случае не умаляю ваших сил, – выставила ладони вперёд Шан Цинхуа. – Вы справитесь с любым противником. – После этих слов черты лица девушки будто смягчились. – Но это может доставить вам лишние хлопоты. Мне бы не хотелось этого… – Ты… беспокоишься… Девушка поднялась на ноги, отряхнула свои одеяния, которые немного укоротились стараниями Шан Цинхуа, но и выглядели куда более опрятными. Поправила свою причёску – всё, что от неё осталось. И ещё раз посмотрела на Шан Цинхуа, сидящую у её ног. Это была бы самая поразительная, пронзающая сердце картина, если бы живот девушки не издал голодного бурчания. Беглянка, смутившись, отвела взгляд и разрушила всю магию момента. Но сердце Шан Цинхуа уже было навсегда пленено. Она подскочила и убежала к противоположной стене. Цепь дребезжала от каждого её движения и заставляла девушку морщиться от шума – голова болела, во рту ощущалась сухость, окружающий мир так и не обрёл до конца чёткость, но с этим она справится. С этим и с предателями короны. Девчонка-рабыня вернулась с чем-то маленьким, сморщенным в руке и неуверенно протянула на раскрытой ладони, предлагая то единственное, что у неё было. Это оказалась локва. Её никогда не подавали на королевский стол, но девушка была уверена, что не так должен выглядеть свежий фрукт. Дар она приняла и тут же отправила в рот. Глаза девчонки-рабыни расширились, наполнились слезами, и она опустила голову, скрывая неуместные чувства. Это была её единственная еда, которую удалось сохранить, припрятанная на тот случай, если её снова не будут кормить несколько день в наказание за то, что опять никто не согласился на предложенную за её тело цену. Теперь у неё не было ничего, чем она может спастись от голодного времени. – Вкусно, – сказала девушка. И, не оглядываясь, покинула двор, оставив Шан Цинхуа одну. Через неделю после этого случая, восстание в королевском замке было подавлено, солдат, организовавших бунт, казнили на центральной площади, а королевская семья выкупила рабыню с южных земель и сделала её служанкой юной принцессы, той самой беглянки с покорившими девичье сердце голубыми глазами. Шан Цинхуа вымела скопившуюся в храме грязь и пыль, очистила алтарь от испортившихся съестных подношений, расстелила любимый полупрозрачный голубой шёлк с вышитыми её рукой снежинками, на который переложила оставшиеся подношения и сладкие локвы, одну из которых она надкусила и возложила к ногам статуи богини – все плоды локвы они делили с тех пор на двоих. Зажжённые свечи осветили скудное убранство храма. Здесь никто не жил и никто не ухаживал за священным местом, кроме тех, кто жил на конце тропы, у подножья горы. Никто не выгонит Шан Цинхуа, как это бывает в крупных храмах в городах; здесь она может остаться так надолго, как захочет сама. В храме не было никаких худо-бедных условий для проживания, даже для простой ночёвки: не было ни сена, чтобы сделать подстилку, ни тёплой ткани, в которую можно было бы завернуться, спасаясь от промозглого холода высоких гор. У неё было только то, что она принесла с собой, и этого должно было быть достаточно. От холода она не умрёт – не в храме Повелителя льда, северной богини, которой она поклоняется. Над изящной курильницей клубился горький дым, наполняя собой священное место. Он поднимался всё выше и выше. Морозный ветер подхватил его и понёс к небесам. Там он продолжил свой пленительный неповторимый танец, разделив его с луной и звёздами. Ночь была ясной. Холодной. Ни одна снежная туча не решилась подобраться ближе к этой горной гряде. Будто некая сила возвела над этим местом купол и всем и каждому объявила о своих правах. Шан Цинхуа хватит и нескольких подушечек – они станут прекрасным ложем на эту ночь. Ей оставалось лишь молиться, чтобы богиня не была против такого самоуправства её верующей. Если сегодня у неё хорошее настроение, если никто не взывал к ней с глупыми просьбами, если никто из небесных служащих не оскорбил её, если она не ввязалась в драку, если… Было так много условий, которые должны были совпасть, чтобы её богиня была счастлива и довольна или хотя бы в хорошем настроении, чтобы позволить своей одной покорной земной служанке расположиться в её храме с тем минимальным комфортом, который она могла себе позволить. Все с трудом зарабатываемые деньги Шан Цинхуа пускала на пропитание и дары для своей богини, на дорогие лёгкие шелка, которые возносила на алтарь, на изящные курильницы, которые приносила в отдалённые храмы, на благовония, возжигаемые в её честь, и многое-многое другое, чего уже не упомнить. Шан Цинхуа никогда не просила ничего взамен. Она лишь молила свою богиню быть милостивой, не насылать суровые зимы и не морозить урожай, не сбивать путников метелью с правильного пути и не обрушивать лавины с гор на крохотные деревушки. Взывала к доброте своей богини, к её милосердной натуре. Она всегда была услышана. По молодости принцесса имела вздорный, упрямый и непокорный характер, который не смог исправить ни возраст, ни титул. Она дралась, как тигрица, не оставляя на солдатах и клочка кожи без повреждений. После тренировок с ней каждый мучился от боли: гематомы, растяжения, сломанные кости. Отказаться от драки с Её Высочеством не мог никто, поэтому они терпели поражение, стараясь сохранить хотя бы лицо перед будущей правительницей. Каждому проигравшему она плевала в лицо и наказывала публичной поркой. Солдат она ненавидела. Так и не смогла простить, что солдаты из личной армии Его Величества убили её мать во время своего бунта. Гнев её был неумолим и сыпался на всех солдат без разбору, даже на генералов, до тех пор, пока личная служанка Её Высочества не попросила быть к ним более снисходительной. В ответ на это принцесса только фыркнула, вытирая меч от брызнувшей на него крови, однако после этого случая действительно проявляла к солдатам больше участия, чем они на самом деле заслуживали. Уловив это, они стали просить служанку поговорить с Её Высочеством, если им что-то было нужно, приносили девушке дары, задабривая и надеясь, что именно их просьбу она озвучит своей принцессе первой. Служанка неловко принимала дары: то, что можно было продать – продавала, что можно было только пустить в пищу, относила на кухню и подавала на ужин своей госпоже, себе оставляла лишь книги, которые ей так редко дарили – просьбы тех, кто их приносил ей, она всегда передавала Её Высочеству и просила их исполнить, если они были разумными, а солдаты чем-то успели выслужиться перед принцессой. О слишком тёплых отношениях принцессы и её верной личной служанки Шан Цинхуа сплетничали все жители дворца, а слухи стремительно летели к простым поданным. Сначала в эти россказни никто не верил, но каждый, так или иначе, убедился в их правдивости. Шан Цинхуа имела доброе сердце, умела незаметно помочь, всегда находила любой, необходимый Её Высочеству товар по самой низкой цене, но не проигрывающий по качеству. А благодаря всем прочитанным книгам, собранным на рынке слухам и всем рассказам жителей окрестных деревень, в походы в которые принцесса всегда брала свою личную служанку, Шан Цинхуа всегда могла подсказать лучший путь для торговых караванов, где их не будут поджидать разбойники или монстры, демоны или заблудшие души; и если к её советам поначалу относились с надменной улыбкой, то потом начали прислушиваться, поняв, какое южное сокровище принцесса приобрела и ревностно охраняла. Никто из живых (и даже мёртвых) не смел покушаться на жизнь её верной служанки. Кроме болезни. Северные ветры, обдувающие королевский замок и вымораживающие коридоры и залы, были не страшны коренным жителям этих земель, но южанка, не любившая холода, пала жертвой жестокой стихии. Простуда свалила её с ног, заставила её кожу гореть огнём, а из носа течь непрерывным потоком. Она больше не могла выполнять свои обязанности – из-за болезни не явилась разбудить свою госпожу с завтраком в постель, не открыла тяжёлые тёмные шторы, впуская редкий солнечный свет, который пробивался сквозь плотные низкие облака, не нарушала тишину своим тихим красивым голосом, причитая. Ничего этого привычного не произошло. Принцесса, если поначалу и подумала, что её служанка всю ночь напролёт читала свои книги, в которых души не чаяла, и проспала, как это уже однажды случалось, то после обеда, когда так она и не явилась, Её Высочество сама отправилась на её поиски. Шан Цинхуа нашлась в своей комнате. Укрытая несколькими одеялами, невероятно бледная и шмыгающая носом, она вскочила, заметив свою госпожу, и попыталась встать, приветствуя королевскую особу, как положено, но её остановил на середине движения строгий взгляд из-под нахмуренных бровей и жёсткая линия сомкнутых губ. Чем же она успела так разозлить свою принцессу? Неужели никто из слуг не принёс ей завтрак и не помог одеться? Она же просила. Просила, да? А если ей это приснилось, и сейчас её принцесса пришла отчитать её и даже… уволить?.. – Ты заболела, – безэмоционально сказала принцесса, пронзая Шан Цинхуа взглядом, словно ледяным копьём. – Нет, моя принцесса, я в порядке, всё хорошо, эта служанка сейчас встанет и сделает всё, что угодно Её Высочеству. Принцесса нахмурилась ещё сильнее, обвила взглядом комнату, поджала губы и упёрла льдистые глаза во взмокший лоб Шан Цинхуа. – Не двигайся. Будь здесь. Не сказав больше ни слова, принцесса покинула покои своей служанки, которая после эмоционального визита свалилась на кровать совершенно без сил. И, видимо, успела задремать, потому что совсем не заметила, как её принцесса вернулась, да ещё и принесла поднос, который использует сама Шан Цинхуа, чтобы подносить госпоже иду. Поднос был решительно опущен на ноги Шан Цинхуа. – Что это, моя принцесса? – Лапша. Ешь. Тесто разварилось плохо и плавало комочками в жёлтой жиже. Пахло пряностями. Очень сильно пахло пряностями. Глаза Шан Цинхуа заслезились. Но она решительно взяла ложку, почерпнула этот странный суп и также решительно направила содержимое в рот. Было горячо, обжигающе. Но взгляд её принцессы горел удовольствием, и Шан Цинхуа не посмела выплюнуть неприятный ей суп, съела всё до конца под внимательным и… счастливым?.. взглядом. Солёные слёзы заскользили по её щекам, и виновата в этом была совсем не острота лапши. Шан Цинхуа вспомнила о доме, о том, как её матушка готовила ей такой же суп после того, как Шан Цинхуа простудилась, купаясь в холодной речушке. Она долго кашляла, а кожа её горела, но после супа матушки всё прошло. – Я что-то сделала не так. Шан Цинхуа взглянула на принцессу, встретилась с её померкшим взглядом и поняла, что произнесённые негромко слова ей совершенно не примерещились. – Что? Моя принцесса, нет! Всё так. Очень вкусно. Просто… это напомнило мне о матушке… о доме… – призналась Шан Цинхуа, опустив ложку в суп и зачерпнув ещё лапши. Если это приготовила её принцесса, то она съест всё до последней крошки. Ведь это теперь самое вкусное, что она ела в своей жизни. Шан Цинхуа утёрла слёзы и счастливо улыбнулась своей госпоже. Когда с трапезой было покончено, принцесса забрала поднос с её ног и набросила плащ с богатой оторочкой, сняв его со своих плеч. Шан Цинхуа не успела даже вскрикнуть, как её хрупкое тело завернули в дорогие, но тёплые ткани, и оставили в коконе, словно гусеницу ждать лета – выздоровления. – Приду вечером. Спи. Принцесса пусть и покинула её покои, но оставила своё тепло с Шан Цинхуа. Шан Цинхуа приготовила две порции лапши, чтобы разделить трапезу со своей богиней. Поставила одну, ту, что больше, на алтарь, а сама приступила к поглощению своей порции, сидя на коленях перед постаментом. Это был их давний уговор – делить приготовленную лапшу на двоих, чтобы не происходило: в походе они или в королевских покоях, на пиру или Шан Цинхуа опять сразила болезнь. Такую традицию предложила Шан Цинхуа, когда от высокой температуры её сознание выдавало бред, соскальзывающий с языка, а принцесса почему-то согласилась и потом сама же напомнила о данном уговоре. Традиция закрепилась, и даже после вознесения королевы Шан Цинхуа не смела нарушить их соглашение. За поедание лапши в храме Шан Цинхуа не раз и не два выгоняли из столичных мест поклонения Повелителю Льда. Из-за этого у неё даже есть пожизненный запрет посещать центральный храм в столице. И никакие заверения, что богиню это нисколько не обижает, не смогли их вразумить. Старые зашторенные ворчуны, которые мнят себе, что знают богиню лучше, чем Шан Цинхуа. Они ошибаются, но доказывать это Шан Цинхуа посчитала глупым, смирилась и делила теперь трапезу только в таких, отдалённых храмах, где никого, кроме неё, больше не было. Так было правильнее. Так Шан Цинхуа была ближе к ней. По-настоящему они сблизились намного позднее того случая с лапшой, но сейчас, оглядываясь, Шан Цинхуа могла решительно сказать, что это было той самой отправной точкой, приведшей их туда, где они теперь были. Её принцесса теперь носила другой титул. Она стала королевой. Единолично правила Севером, после того как предыдущий правитель, король, её отец, умер, так и не оправившись от потери своей любимой супруги. Он угасал годами, а всё это время правил, как наместник, его брат, дядя принцессы, Лингуан, которого она не любила и подозревала в организации того самого восстания, в ходе которого сама чуть не стала жертвой. Власть старый хитрец любил и всячески пытался навязаться юной королеве в советники, убеждая племянницу, что девушку на троне никто слушать не будет. Но она, гордая и своенравная, организовала несколько походов на юг, расширила границы своего королевства, принеся победу, и влюбила свой народ в себя ещё сильнее, доказав свою силу тем, кто понимает только язык кулаков и оружия. Она не стремилась к этому, Мобэй всегда была выше разговоров и сплетен, но последовала совету своей служанки, которая о дворцовых заговорах и интригах знала намного больше, чем она. Своей служанке она доверяла даже больше, чем себе. Шан Цинхуа была единственной её слабостью и единственным оставшимся дорогим её сердцу человеком. Именно она, не ведая того, растопила ледяное сердце, проскользнула в него и осталась там, привязала к себе самыми прочными верёвками молодую королеву и воцарилась в её мыслях так же, как Мобэй на троне Ледяных Пустошей. И она соврёт, если скажет, что это не устраивало её. Шан Цинхуа – единственная, кто того была достойна. Добрая, прекрасная, преданная, она всегда оставалась рядом и видела в ней её саму, не титул, а хрупкую душу, закованную во льды, как в броню. Молчаливость сглаживала своей болтливостью, холодность – улыбками и тихим смехом. Шан Цинхуа всегда старалась подсказать, как и что лучше сделать, с кем договориться, кому пригрозить, и не искала собственной выгоды. Она была искренней. Вся жестокость этого мира, хоть и коснулась её, но не испортила, не очернила, не заставила ненавидеть всё и вся, а оставила её душу чистой, сверкающей так, что было больно глазам, но Мобэй смотрела и не могла отвести взгляда. Мобэй всегда смотрела на неё. На то, как Шан Цинхуа поправляет своенравные волосы, убирая их в причёску, которую было положено ей носить по статусу главной служанки Её Величества, как склоняется над свитками, выполняя работу, которую незаметно взяла на себя, уделяя времени всему и никогда не жалуясь, как она смеётся или улыбается, заприметив свою королеву. И Мобэй всегда улыбается ей в ответ. Глазами. И Шан Цинхуа всегда этого достаточно. Она видит эту улыбку так же отчётливо, как если бы это губы королевы складывались в этот искренний образ, украшая изумительной красоты лицо. О красоте ледяной королевы ходило очень много слухов. Морозная, непреступная, вольная, словно само воплощение метели и холодов, несущих смерть. Те, кто сталкивались с молодой королевой, в один голос твердили, что все рассказы и лестные речи, все они правдивы. А Шан Цинхуа ещё шёпотом добавляла от себя, что нет никого в трёх мирах прекраснее её королевы. Однажды эти слова от неё услышала Мобэй, Шан Цинхуа покраснела, залепетала что-то в своё оправдание и сбежала, сославшись на дела, не заметив тёплого взгляда. Сама королева считала прекраснее всех совсем другого человека. Несмотря на свою смелость и отвагу, которые прославили её во всех трёх мирах, Мобэй не могла решиться сделать одну очень простую вещь: сказать своей служанке – нет, просто Цинхуа, – что она прекрасна. Королева была мрачна на протяжении последних нескольких дней. Ещё мрачнее, чем обычно. А уж Шан Цинхуа знала об этом побольше прочих. Солдатам доставалось от острого меча её госпожи, Лингуан, который вновь попытался втереться племяннице в доверие, оказался на койке лекаря со сломанными костями, после повторного настаивания, что его советы необходимы ей и что её служанка, бывшая рабыня, совсем не может занимать такой пост, сколь великой властью бы не обладала сама Мобэй, всесильной, равной богам, она не была, – королева его, конечно же, не дослушала, избила до полусмерти и велела слугам прибраться в тронном зале; пришедших к королеве с просьбами на поклон она едва не столкнула с королевской лестницы, но Шан Цинхуа, вовремя объявившаяся там, разрешила этот вопрос и не позволила репутации королевы пострадать. Но настолько разозлённой, – даже не так, нет, задумчивой и подавленной, – Шан Цинхуа видела свою королеву впервые. – Вас что-то беспокоит, моя королева? – вечером, когда Шан Цинхуа готовила постель для госпожи, озвучила она своё волнение, не поднимая головы. Руки её дрожали, голос был ломким, как в первые дни после того, как Шан Цинхуа была куплена королевской семьёй и отдана в подчинение юной принцессе, той самой беглянке, с которой они столкнулись во дворе господского дома. – Ты должна уехать, – тихо бросила Мобэй. Королева сидела перед зеркалом, но взгляд её, хоть и казалось, что был направлен на себя, на самом деле был устремлён за плечо, где отражался хрупкий силуэт её служанки. Руки Шан Цинхуа выпустили чёрный шёлк покрывала, и ткань подхватил морозный ветер, задувающий в щели меж камней. Он сверкнул, словно украшенный снежинками, в лунном свете и укрыл собой пол. Шан Цинхуа потупила взгляд. – Моей королеве… опротивела эта служанка?.. – прошептала Шан Цинхуа дрожащим голосом. Мобэй повернулась и замерла, заметив дорожки слёз, блеснувшие на пухленьких щеках её верной служанки. – Цинхуа… – Эта служанка уйдёт, если так прикажет моя королева. Но только, прошу, ответьте, что эта недостойная сделала не так? Она поклянётся, что всё переделает и впредь никогда не совершит подобной ошибки. И любой другой. Выдержит любое наказание, которое сочтёт нужным назначить моя королева за соответствующий проступок. Не пискнет и не покажет своей боли. Больше не позволит себе вмешиваться в королевские дела и давать советы. Эта служанка глупая. Как она могла подумать, что королева желает слушать её глупые речи? Эта служанка совсем забыла о своём месте. – Цинхуа! – грозно окликнула её королева. Шан Цинхуа вцепилась в её ногу и обнимала королевский сапог, вымаливая снисходительность для себя. Прощение, милость. Она была готова пойти на любое унижение, лишь бы быть рядом со своей королевой. – Моя королева?.. – неуверенно позвала она, поднимая голову. Злость покинула черты её лица, и теперь Мобэй смотрела на неё с… нежностью?.. – Твоя королева приказывает… просит, – исправилась она, – отправиться Цинхуа в родную деревню на юге. Все траты возьмёт на себя королевская казна. Цинхуа будет сопровождать личная охрана. Она доберётся домой с королевским комфортом. Эта королева обещает… – Моя королева! – вскрикнула Шан Цинхуа и обняла её ногу сильнее. Боли не было – Шан Цинхуа была слишком слаба, чтобы причинить совершенствующейся хотя бы минимальный дискомфорт своими действиями. Скорее, больнее она делала только себе, сжимая каменные тренированные мышцы. Ноги её сейчас не были скрыты слоями ткани. Поняв это, Шан Цинхуа залилась румянцем, выпустила бёдра королевы из захвата и подскочила на ноги. Кончики ушей Мобэй тоже окрасил румянец, но Шан Цинхуа посчитала, что это из-за злости и тут же принялась извиняться, глубоко кланяясь. Мобэй остановила её, схватив плечи служанки в железные тиски своих сильных, натренированных с мечом рук. Шан Цинхуа замерла в крепкой хватке и подняла несмело взгляд на свою королеву. – Эта служанка смеет спросить, не из-за этих ли дум её королева была столь мрачной последние несколько дней? Ответа не последовало, но Шан Цинхуа словесный ответ уже давно не был нужен – она научила пусть и не мысли читать, но угадывать их, проведя часы, дни, наблюдая за своей королевой. И только частично в этом была виновата её работа. В остальном же это было вызвано другим, очень сильным чувством, никак не связанным с долгом. – Вы думали, что я вас покину, как только вы предоставите мне такую возможность? В льдисто голубых глазах отразилась такая сильная боль, что она легко могла бы разбить любое сердце вдребезги. Мобэй отвернулась, поджав губы, и сжала сильнее в руках тонкие плечи Шан Цинхуа. От боли она не вскрикнула, за годы службы привыкнув к грубости её королевы. – Моя королева, как вы могли так подумать? Эта служанка никогда вас не оставит. Всегда будет прислуживать вам. На земле и на небе. В этом мире и ином. В этой жизни и следующей. Нет никого важнее моей королевы. Я отдам за вас жизнь. Я отдам свою жизнь тебе. Она и принадлежит тебе. Моя королева… Мобэй… Я люблю тебя… Рискнув всем на этом свете, что она имела, Шан Цинхуа поддалась вперёд и прижалась своими губами к холодным губам королевы. Как странник, наконец-то нашедший воду, как утопающий, обрётший спасение, в которое перестал верить, как укрывшийся от непогоды прохожий, как верующий, узревший бога, она получила то, на что не смела надеяться, но о чём мечтала глубоко в своей душе – поцелуй её королевы. Пусть и такой. Пусть и украденный. Свой первый поцелуй Шан Цинхуа берегла и теперь была рада, что отдала его Мобэй. Так и должно было быть. Теперь, когда её оттолкнут и ударят, а потом запрут в клетке подземелья и казнят на рассвете за покушение на королеву, она ни о чём не будет жалеть. Смерившись со своей скорой кончиной, Шан Цинхуа не сразу поверила, когда холодные губы двинулись навстречу, открылись, их языки заскользили друг по другу, а поцелуй потерял всю свою невинность и целомудренность. Теперь он стал страстным, сжигающим недопонимание, дающим ответы без слов, что желанен он был обоюдно. Крепкие руки обхватили талию Шан Цинхуа, подняли её над землёй. Она скрестила ноги за спиной своей королевы, обвивая её шею руками и с не меньшим энтузиазмом, без должных умений, целовала, отдавая всю себя этим касаниям. Прижималась к пышной груди, едва прикрытой лёгкой прозрачной голубой тканью нижних одеяний. Крепкая, мягкая, она давно манила Шан Цинхуа к себе, но во время омовения служанка не смела коснуться королеву так неприлично, теперь же она могла исполнить свою мечту. Она прикоснулась рукой к красивой большой груди, огладила набухший сосок и, оторвавшись от губ королевы, прикоснулась к нему и вобрала в рот, лаская языком. Мобэй издала тихий звук, очень похожий на… стон наслаждения… Воодушевившись реакцией своей королевы, Шан Цинхуа проделала то же самое с другим её соском, не забывая о втором и лаская его пальцами. В этот раз стон был громче и отчётливее. – Моей королеве нравится? – спросила Шан Цинхуа, взглянув на раскрасневшуюся девушку снизу вверх. Она поджала губы, но кивнула. – Эта служанка рада. – Цинхуа, – перебила королева и захватила её губы в горячий поцелуй. Все лишние мысли покинули голову Шан Цинхуа, когда королева опустила её на постель. Она склонилась над ней, словно дикий голодный зверь, наконец-то добравшийся до вожделенной жертвы. Шан Цинхуа застонала, предвкушая то, о чём боялась даже мечтать, но мечтала, представляя свою королеву тогда, когда лежала ночью без сна и ласкала себя пальцами там. Как бы это сделала королева. Как она бы была груба и нетороплива, как проникла бы в неё пальцами резко, несколькими и на всю длину, как похитила бы губами первый стон, изданный Шан Цинхуа, громкий, несдержанный, стон удовольствия, которое причинила ей королева, не боли, как было раньше, а наслаждения, чистого наслаждения, захватившего все её мысли, всё её естество. Мобэй стянула с неё одеяние служанки и оставила нагой в свете луны. Контраст её белой кожи и чёрных шёлковых простыней бросился в глаза как никогда сильно, заставив королеву прижаться губами к маленькой аккуратной груди – теперь уже она дразнила чувствительные соски и вкушала сладкие стоны, на которые Шан Цинхуа не скупилась, издавая очень громкие неприличные звуки, ёрзала по постели и тянула свою королеву за волосы, то ли пытаясь её отстранить, то ли поощряла энтузиазм. Следующий стон Мобэй испила с губ Шан Цинхуа. Она лежала перед ней такая красивая, открытая, принадлежавшая сейчас только ей. Как же она могла устоять? Метки расцвели на её шее, плечах и груди. Шан Цинхуа громко-громко стонала, лаская своим голосом слух королевы. Самые красивые звуки, которые ей только доводилось слышать. С ними не сравняться ни лучшие певчие голоса девиц, приезжавших в её дворец на коронацию, ни голоса птиц, певших в дворцовых садах всё короткое лето. Нет, то, как звучала Шан Цинхуа в её руках, из-за неё, было самым прекрасным в этом мире и стоило любых сокровищ, любых жертв и сражений. Лишь бы только слушать её всегда. Мобэй бы отдала своё королевство не моргнув. Всё бы отдала. Своё сердце, жизнь. Всё то, что ещё не успела вручить в эти руки, которые сейчас так нежно касались её волос, её плеч, проводили кончиками пальцев по коже, лаская и нежа. По подушкам разметались волосы, шпилька, удерживающая их в причёске, была вырвана властной рукой и отброшена в сторону. Мобэй проводила рукой по волосам, наслаждаясь ими. Такими свободными она не видела их со дня встречи. Теперь она сама добралась до того, о чём мечтала эти долгие годы, когда осознала свои желания и призналась себе во влечении. Она гладила её по волосам, зарывалась в них и целовала Шан Цинхуа до кругов перед глазами. Наигравшись с волосами, Мобэй повела рукой по её телу: коснулась груди, живота и уверено направила руку ниже. Шан Цинхуа застонала ей в рот и укусила за губу. Ожидая вспышки гнева, она зажмурилась, но вместо этого в неё проник один палец. Она была уже влажной, очень влажной – палец вошёл легко и безболезненно. Шан Цинхуа сама поддалась вперёд, насаживаясь. – Моя королева!.. Ах!.. Моя королева!.. – громко простонала Шан Цинхуа, прижимаясь всей собой к Мобэй, к её согретому страстью телу. Внутри неё задвигался второй палец. Затем и третий. Губы Мобэй всё терзали её собственные. Яростно, страстно, с не озвученной любовью. И Шан Цинхуа отвечала ей тем же. То нежно, то пламенно, то жадно, то ласково. В ответ с не меньшей любовью. Со всей любовью, на какую она была способна. Ритм толчков был быстрый. Мобэй вдавливала её в кровать, входя глубоко, задевая точку удовольствия внутри неё каждый раз. Надолго её не хватило. Шан Цинхуа скомкала пальцами простыни, выстанывая на пике «Моя королева», перед глазами её взорвались фейерверки, каких не бывает и на самом богатом празднике, и сорвалась в пропасть никогда не испытываемого раньше удовольствия. Дышала она громко, тяжело. Мысли постепенно возвращались в её блаженно пустую голову. Тогда же Шан Цинхуа поняла, что тяжесть была совершенно реальной – Мобэй лежала поверх неё с закрытыми глазами. Она потянулась к её волосам и убрала упавшие и налипшие на лицо пряди. – Моя королева? – позвала она и встретилась с яркой озёрной гладью её глаз. – Позвольте мне… – Нет. – Увидев мелькнувшее разочарование, Мобэй поспешила успокоить Шан Цинхуа. – Не нужно. Мне уже… Я тоже… Вот! Она взяла руку Шан Цинхуа и направила её пальцы вниз. Ох! Шан Цинхуа покраснела – даже после такого! – и одёрнула руку. Её королеве было с ней так хорошо, что она и так… получила удовольствие. – Я люблю тебя, моя королева, – порывисто произнесла Шан Цинхуа и крепко поцеловала, подкрепляя свои слова действиями. Только так она поверит. Всегда поверит. Мобэй обняла её и прижала голову Шан Цинхуа к своей груди, к тому месту, где её сердце отбивало ответное – самое искренне – признание. – Я знаю. Я знаю, моя королева. Она никогда не сомневалась в её чувствах. Ей не нужны были громкие слова, заявления, клятвы или подарки. Ничего из этого. Шан Цинхуа ловила мягкий взгляд своей королевы, видела улыбку, притаившуюся в уголках её губ, слышала, как она ласково зовёт её по имени. Это было громче любых признаний в любви; не верить им было невозможно. Шан Цинхуа была рада уже от того, что её королева позволяет ей оставаться рядом, подле неё, не прогоняет её прочь, не причиняет боль, а только нежно, до беспамятства, целует, стоит только им остаться наедине. Эти поцелуи и ласки были драгоценнее всех сокровищ королевства. Никто не знал, что вскоре их разлучит вознесение королевы. Однажды это должно было обязательно произойти. Её королева была сильнейшей из ныне ходивших по земле заклинателей. Никто не смог бы сравниться с ней в силе. Разве что только Небожители и только главный Бог Войны Ло. Остальные бы проиграли ей – Шан Цинхуа верила в свою королеву. В одном из военных походов – последнем – войско северного королевства наткнулось на сильного монстра. Отправленные убить его солдаты не вернулись. Они только разозлили зверя и выманили его из укрытия. Тварь бросилась на заклинателей, но выбрала своей жертвой самого слабого противника. Им оказалась Шан Цинхуа, которая всегда сопровождала свою госпожу во всех походах и поездках. В этот момент Мобэй пожалела об этой своей эгоистичной прихоти, закрывая Шан Цинхуа своим телом от острых когтей существа. Они вспороли доспехи королевы, будто это были всего лишь тонкие ткани, и пронзили тело Мобэй насквозь. Шан Цинхуа закричала, не помня себя от шока и горя. Королева упала перед её ногами, и свет в глазах её померк. Не успел никто моргнуть более пары раз, как ослепительный свет от выброса энергии уничтожил тварь, а тело королевы исчезло. Оплакивающему народу явилось знамение – их королева вошла в пантеон небесных жителей и стала Повелителем Льда – снег укрыл столицу и во всех землях королевства несколько дней бушевали сильнейшие метели – и всё это в разгар самого тёплого месяца года. Снежные бури успокоились только тогда, когда верная служанка королевы уговорила впустить её в главный и пока единственный храм богини и помолиться ей. Снег перестал идти в тот же момент, стоило её голосу прозвучать. Она убедилась, что её любимая служанка жива, и гнев её истлел. Тяжёлые снежные тучи вернулись обратно к высоким горным пикам и укрыли их, солнце согрело землю и растопило весь заполонивший поля снег, люди сбросили шубы и выстроились в очередь к храму, чтобы вознести молитву и дары богине, которая совладала с бурей, обрушившейся на её бывшую вотчину, – это рассказала им служанка, молившаяся день и ночь, чтобы спасти королевство. Ночью, при свете полной луны, Шан Цинхуа поклялась своей богине – своей королеве, – что посвятит свою жизнь служению ей, повторила эту клятву, пролила свою кровь и вино, долго-долго стояла в коленно-преклонной позе перед статуей Повелителя Льда, новой богини, звала её, повторяла, что любит её больше жизни, готова на всё ради неё и будет отныне служить ей как богине. Шан Цинхуа было не дано знать, что сама Мобэй стояла перед ней на пьедестале в ногах своей статуи и так и не приблизилась к любимой служанке, не коснулась её щеки своей прохладной ладонью и ничем не выдала своего присутствия; она слышала её голос, повторяющийся в её голове, видела слёзы, что обезобразили прекрасное лицо, и боялась даже дышать. Но её преданная верующая, даже не видя Мобэй, знала, что она слышит её слова, её обещания и клятвы, видит её искренность и верит ей. На следующий день, возложив на себя новую миссию, Шан Цинхуа отправилась в путь, и дорога её лежала через все города и поселения, в которых стали появляться храмы их новой небесной покровительницы – Повелителя Льда. Статуя, что стояла в этом горном храме, была неказистой, материал, из которого сделана – дешёвым и некачественным, выточили её местные жители и тем самым, вероятно, накликали на себя гнев богини, потому что местный облик её был мужским. Такая ошибка оказалась нередкой. Заслышав о подвигах Повелителя Льда, о силе и могуществе, о флёре, что окружал эту фигуру, люди начинали думать, что это прославленный мужчина, да и к тому же бог войны, покровительствующий Северу. Из-за этого недопонимания статуи в отдалённых деревнях тоже стали делать мужскими, чем гневили богиню, и она насылала страшные снежные бури. Шан Цинхуа старалась попасть во все эти храмы и исправить облик Повелителя Льда на женский, добившись для местных жителей милости богини. В этот храм она явилась по той же причине – изменить статую и задобрить богиню. Недавно деревня пострадала из-за лавины, сошедшей с горы, на которой стоял храм. Храм, конечно же, не пострадал, чего нельзя было сказать о стоящих на окраине деревеньки домах. Заслышав о произошедшем, Шан Цинхуа тут же отправилась в отдалённое поселение, намереваясь молиться богине, чтобы она простила своих верующих и не гневалась на них. Путь занял слишком много времени, и на деревню снова сошли снега. Черты лица статуи были острыми, резкими, очень грубыми. Для мужчины-бога они бы подошли идеально, сделали его ещё более величественным, но для её королевы они были слишком жёсткими, далёкими от настоящего облика богини. Однако мастеру удалось передать взгляд, которым одаривала своих подданных королева, одними глазами приказывая им становиться на колени или падать ниц к её ногам. Не раз и не два сама Шан Цинхуа становилась на колени от одного этого повелительного взгляда, направленного на неё, и дарила своей королеве наслаждение. С этой статуей ей придётся провозиться долго. Но она никуда не спешила. Вся её жизнь теперь – странствие от одного храма богини до другого, поклонение, молитвы и принесение даров. По кругу. Каждый день. Жизнь её – служение. Как простой прислуги или же верующей. Не имело значения, как прислуживать её королеве. Шан Цинхуа была согласна на любую службу, лишь бы только ей. Лишь бы только иметь возможность видеть её величественный облик в отражении статуй, только бы говорить с ней, хотя бы через молитвы, только бы делить с ней трапезу, хотя бы через подношения. Вместе, но навсегда разделённые вознесением одной, самой достойной и почитаемой, той, о ком сложатся легенды в веках, той, перед кем все стоят на коленях, той, чей гнев подчиняет себе метели, самой прекрасной и любимой. – Цинхуа, – послышался звенящий голос, отразившийся от промёрзших стен священного места. Шан Цинхуа вскинула голову, оглянулась, но, конечно же, никого не увидела. Ей померещилось. Снова. Горькие слёзы наполнили её глаза. Вновь она услышала голос её королевы, чего не могла слышать даже здесь, в её храме. Небожители не общаются со своими верующими, пусть это и самые преданные верующие. – Цинхуа. Сквозь пелену слез, она увидела её. Одетая в чёрные доспехи, с развивающимся на холодном ветру плащом с богатым мехом, блестящим снежинками в неровном свете свечей, с мечом в изящных ножнах у бедра, с распущенными волосами, украшенными тонкими серебряными цепочками с камнями того же цвета, что и её глаза, стояла Повелитель Льда. Божественное явление. Шан Цинхуа упала на колени перед своей богиней и взмолилась ей, прося избавить её от видений, которые помутили её рассудок. – Моя королева… моя королева, эта недостойная верующая видит вас перед своими глазами. – Знаю. Я явилась тебе. Шан Цинхуа выпрямилась и вновь взглянула на богиню, возникшую из ниоткуда у ног собственной статуи в мужском обличии. Она была реальной. Неужели она была реальной? – Моя королева, – ломким голосом воззвала к ней Шан Цинхуа и расплакалась. Это не видение. Это реальность. Её богиня явилась перед её взором спустя годы разлуки. Мобэй совсем не изменилась. Только теперь её фигура была окутана божественным светом, который могли увидеть все, а не только Шан Цинхуа – она всегда знала, что путь совершенствования её королевы завершится вознесением. Были те, кто сомневался в этом, но она не сомневалась ни мгновения. Метель за стенами храма усилилась. Ветер жалобно запел. Шан Цинхуа вскинула заплаканное лицо и взглянула на богиню. Её хмурый недовольный взгляд был направлен на статую, представляющую её в мужском облике. Это не могло не вызывать её праведного гнева. – Моя королева! – взмолилась Шан Цинхуа, бросаясь к ногам богини. Она так и повисла на ней, обнимая колени, припадая к ним так же, как и в далёком прошлом, когда Шан Цинхуа просила прощения за все свои ошибки и неудачи – прислуживать царственной особе ей было впервой, с этикетом северного царства она была не знакома, а характер юной принцессы оказался таким непростым и скорым на яростные вспышки – немалой доли вины в этом было восстания и смерти её мамы, царствующей королевы, и горя отца. Жизнь подле её принцессы научила Шан Цинхуа с одного мимолётного взгляда определять настроение госпожи и позволила методом проб и ошибок подобрать такие слова и действия, которые могли успокоить её гнев. И этими знаниями Шан Цинхуа поспешила воспользоваться. – Не гневайтесь на этих верующих, они почитают мою королеву как умеют. Эта верующая научит их делать это правильно. Тогда богиня будет рада? Она с надеждой взглянула на богиню. Взгляд её до этого будто покрытый ледяной коркой, как на озёрах в самую суровую зиму, истончился и начал лучиться тёплым светом. Мобэй только в последние годы, после их сближения, позволяла себе так смотреть на Шан Цинхуа. Та нежность и любовь всколыхнули душу в хрупком теле – Шан Цинхуа засветилась от счастья и одарила свою возлюбленную самой широкой и влюблённой улыбкой. – Твои одеяния неподходящие, – нахмурившись, сказала Мобэй и накинула на Шан Цинхуа свой плащ. Божественный предмет тут же отогнал стужу и окружил Шан Цинхуа щитом, не позволяющим холодам касаться её бледной кожи. Её тонкий стан, бледная кожа, стёртые подошвы сапог и изношенные одеяния заставляли гнев в душе богини клокотать и заглушать голос разума. Разве могла она спокойно смотреть на страдания Шан Цинхуа? – Эта верующая много странствует, моя королева. Других одеяний у неё нет. Она благодарит за заботу и оказанную честь. Шан Цинхуа низко поклонилась. Взгляд богини стал ещё более мрачным, словно тяжёлые тучи, несущие хлад и смерть. – Такая жизнь причиняет тебе страдания. Служение мне причиняет тебе страдания, Цинхуа. Её богиня… считает так? Она действительно посчитала, что служение ей причиняет Шан Цинхуа лишь неудобства и муки? Как она могла так ошибиться? Разве она не видит счастья в её сердце, которое цветёт там, пока Шан Цинхуа имеет возможность продолжать служить своей королева даже тогда, когда она вознеслась на небеса. – Моя королева, это не так! Служить вам – мой смысл жизни. Ничего в этом мире нет для меня важнее этого. Только вы имеете значение. Только тебе я готова отдать всю свою жизнь. Позволь мне служить тебе. – Цинхуа, – прошептала Мобэй, сжимая её ладони и прижимая их к своей груди, закованной в холодную броню, через которую Шан Цинхуа чувствовало пламенное тепло ответных чувств и громкое сердцебиение, повторяющее слова так ни разу и не произнесённые вслух. – Я люблю тебя, моя королева. В этом мире и ином. В этой жизни и следующей. На земле и на небе. Я служила тебе и буду служить тебе вечно. Невзгоды, лишения, страдания – ничто из этого не заставит меня свернуть с выбранного пути. И пока я могу ходить по этой земле, пока могу посещать возведённые в твою честь храмы, я буду служить тебе и быть рядом в каждой своей молитве. Если это единственная близость, которая нам доступна, не лишай меня её. Шан Цинхуа обхватила руками лицо богини и заглянула в любимые аквамариновые глаза. – Вам нельзя здесь находиться, моя королева. Являть свой лик смертной. Вы же богиня. Вам пора уходить. – Ты не рада меня видеть? – удивилась Мобэй, крепче обнимая Шан Цинхуа за талию. – Нет, моя королева. Я очень вам рада. Эта служанка слышала, что богам запрещено спускаться на землю и представать перед верующими. Разве это не так? – Повелитель Льда вынуждена была кивнуть – обманывать любимую она не могла. – Тогда моя королева должна вернуться в Небесную Столицу. Её ждут божественные дела. Шан Цинхуа опустила голову, скрывая горечь, наполняющую её глаза. Не стоит её королеве видеть боль, что отражается в них из переполнившейся души. Быть так рядом и всё равно невероятно далеко. И объятия эти, это присутствие, эти слова – медленный яд, разрушающий её изнутри. Что будет с ней, когда богиня вернётся на небеса? Шан Цинхуа едва ли найдёт в себе силы не сломаться. Не проплакать три дня и три ночи, как после вознесения королевы. Не умертвить себя от боли из-за вынужденного расставания – расставания на этот раз навсегда. Только молитвы, только статуи её богини в храмах позволяли Шан Цинхуа обманывать себя, своё сердце, избегать боли и реальности, в которой они оказались так далеко друг от друга. Шан Цинхуа готова была смириться с тем, что однажды её королева была бы вынуждена выйти замуж и родить наследницу или наследники, отдалиться от своей служанки и перестать делить с ней постель, но она не думала, что это произойдёт так скоро и у них даже не будет времени попрощаться. Их разделил не мифический мужчина, объявившийся у их порога, а целые Небеса. С ними спорить сил у них не было. Однако Мобэй явила себя Шан Цинхуа сегодня в своём храме. Хотя бы одного горения ладана хватило ей, чтобы насладиться присутствием её королевы рядом, одного прикосновения, одного ответного взгляда, о большем даже небесам она бы не взмолилась. Того, что она имела сейчас, уже было много. – Цинхуа всегда была мне верна. – Моя королева? – вопросила она, взглянув на величественные черты Повелителя Льда. – Захочет ли эта Цинхуа отправиться на Небеса вместе со своей королевой? Надежда переполняла голубые глаза Мобэй. Она светилась в них, словно солнце многократно отражённое в гладкой поверхности озёр. Не было ничего красивее в этом мире и ином, чем её королева. Драгоценный камень, прозрачный и хрупкий, требующий огранки в виде любви, окружающий её, словно плащ – изящные плечи. И если не Шан Цинхуа, то кто ещё сможет подарить Мобэй всю свою любовь. – Да, – прошептала Шан Цинхуа, едва способная контролировать свой дрожащий голос. Но тело её подвело, и она совсем повисла в крепких руках своей богини. Она удержала её легко – для Мобэй не было чем-то сложным держать в руках своё главное сокровище. Ни одну драгоценность, ни один божественный предмет она не держала с таким трепетом. Ничто из этого и не значило столько же, сколько и жизнь её Цинхуа. – Я хочу, чтобы мы всегда были вместе, – призналась Мобэй, приподняв голову Шан Цинхуа за подбородок и заглянув в её глаза. Их губы соединились в нежном поцелуе, наполненном любовью и духовной энергией. Сильный поток влился в тело Шан Цинхуа, когда она того не ожидала. Её королева решила воспользоваться таким интимным способом, что смущение затопило разум Шан Цинхуа. Не помня себя, Шан Цинхуа отвечала со всей страстью своей королеве, обнимала её и цеплялась пальцами за плечи, старалась стать с ней ближе, так близко, как то было возможно. – Я никогда тебя не оставлю, моя королева, – пообещала Шан Цинхуа, прежде чем её втянули в ещё один страстный поцелуй. В следующее мгновение Мобэй уже опустила её спиной на алтарь, сбросив с него курильницу и подношения. Самым главным подношением для неё было совсем другое, что сейчас наконец-то оказалась там, где было её место. Глаза Мобэй горели вожделением. Шан Цинхуа даже в одеждах и в мантии богини ощущала себя нагой под таким горячим взглядом её королевы. Она смотрела на неё, как жадные люди смотрят на свои богатства, как завистники – на предмет своей зависти, как голодные – на самое сочное блюдо. Желанная столь долго, она снова была со своей королевой. – Моя королева, – позвала её Шан Цинхуа. И её губы попали в ледяной плен губ богини. Слой за слоем они освобождали друг друга от одеяний. Теперь одеяния Мобэй стали сложнее, с ними пришлось повозиться, но Шан Цинхуа поклялась сама себе, что обязательно разберётся с ними, чтобы потом помогать своей госпоже одеваться и раздеваться. Её собственные одеяния оказались на полу быстрее, разодранные нетерпеливой богиней – она пообещала, что отныне, как у её служащей на Небесах, у неё будут одежды только из самых дорогих тканей самых красивых фасонов, которые не снились даже королевским особам поднебесного мира. Плащ под её телом был очень мягким и тёплым. За него было удобно цепляться, комкать его и скрывать в нём своё горящее от смущения лицо и стоны, так и рвущиеся с её губ. А когда Мобэй попросила её не сдерживаться и не прятаться, она застонала так громко, как ни разу не стонала наедине в покоях королевы. Губы и язык Повелителя Льда были холодны, как раньше никогда не были. Но это изменение только заставляло Шан Цинхуа млеть под этими ледяными касаниями, наслаждаясь каждым поцелуем, каждым укусом и засосом, что оставляла Мобэй на её коже. Она нежно касалась её грудей, проводила пальцами вдоль тела, царапала длинными ногтями бока, вызывая дрожь. Продолжила цепочку поцелуев по её животу, языком обвила пупок и аккуратно, дразня, прикусила кожу, пуская мурашки по чувствительному к ласке телу. Шан Цинхуа громко застонала на одной ноте, лаская своим голосом чуткий слух богини. Пальцы Повелителя льда огладили бёрда, больше всего внимания уделяя чувствительной внутренней поверхности, прошлись по острым коленям и тонким икрам, а потом обхватили лодыжки. Ноги Шан Цинхуа оказались закинуты на плечи богини. Не успела Шан Цинхуа отойти от этого, как Мобэй коснулась её киноварной пещеры холодным языком. Она погружалась в неё, толкалась, ласкала, обхватив её ягодицы руками и приподняв. Держала темп, который сводил Шан Цинхуа с ума. Наслаждалась её удовольствием и старалась доставить его как можно больше, извиняясь за все прошедшие годы их вынужденной разлуки. Сжав Мобэй ногами, Шан Цинхуа смогла привлечь её внимание, подманила её к себе и крепко поцеловала, ощущая свой вкус на её языке. Лаская её рукой и целуя, Мобэй подводила свою любимую к пику удовольствия. Она была в шаге от фейерверков, которые бы окрасили внутреннюю сторону век. – Цинхуа, посмотри на меня, – попросила Мобэй. И она не смогла отказать своей королеве, смотря только на неё в момент наивысшего наслаждения. Они любили друг друга на алтаре всю ночь, сплетаясь в жарких объятиях и обмениваясь поцелуями-обещаниями. Когда взошло солнце, оно осветило растопленный вокруг храма снег. Горный склон покрылся талыми ручьями. Теперь поселению грозила не лавина, а вышедшие из берегов реки, которые за ночь избавились от сковавшего их льда. Такого потепления в северном царстве не было очень-очень долгое время. И все жители после обеденной трапезы отправятся в ближайшие храмы Повелителя Льда, чтобы взмолиться ей, выражая свою благодарность или прося не менять погоду так резко. Ни одной этой молитвы она не услышит и не исполнит, ведь на её плече сейчас спала её самая главная и дорогая верующая, ради которой она была готова уничтожить Небесную Столицу и свергнуть Верховного бога Ло, и ему просто повезло, что он позволил ей сделать Шан Цинхуа своей небесной служащей и поднять её до Нижних Небес, даровав бессмертие. Более они не расстанутся. Мобэй не позволит. Она сделает всё – возможное и невозможное, – только чтобы быть рядом со своей Шан Цинхуа. Верующая богини льда прижималась к ней, обнимая руками, тёплая, способная своим внутренним светом растопить любой лёд, которым бы только не защищала своё сердце Мобэй. Шан Цинхуа хватило бы одной улыбки, чтобы покорить её себе. Но ей не нужна была покорность, не нужен был статус или богатства. Ей была нужна просто Мобэй. И Мобэй пообещала себе, что отныне отдаст себя ей целиком и полностью, вручит себя в её руки, зная, что она никогда её не предаст и не оставит. Любовь её сильна. Сильнее всего в этом мире. И никакие доказательства больше не были нужны. Мобэй убрала мешающуюся ей чёлку и поцеловала, вкладывая в это касание всю свою любовь. Отныне и навсегда.