"Закат над Горящей Пустыней"

Его рука была тёплой. Слишком тёплой. Температура демона северных пустынь не должна была быть такой высокой. Словно раскалённое железо, обжигающее; было страшно прикоснуться, даже просто смотреть. Омовения в холодной воде не помогали сбить этот ужасный жар. Любой лёд, снег превращался в воду только его переносили за порог. Смоченная тряпица также быстро нагревалась и едва ли помогала, но Шан Цинхуа смачивал её и протирал лицо и руки Мобэй-цзюня, стараясь загасить умертвляющий жар. Ло Бинхэ пообещал, что доставит Му Цинфана во дворец как можно быстрее. Они уже поняли, что не справятся с этим своими силами. Лекари в демоническом царстве пусть и были, но в человеческих ядах разбирались слишком плохо. Шан Цинхуа ничего не осталось, как на коленях просить Шэнь Цинцю и его супруга о помощи. Сам он никак не смог бы уговорить лорда пика Цяньцао пойти на такие уступки, до сих пор числясь предателем всей школы. Хоть он и оставался официально лордом пика Аньдин, на Цанцюн Шань был более не вхож. Ему бы отказали, не выслушав даже молящих слов, стой он хоть несколько недель на коленях перед их дверями. Таков уж оказался его путь, написанный без капли жалости. Демона, лежащего среди дорогих мехов и плотных тканей, тёмных, исшитых золотыми нитями, била крупная дрожь. Это была уже третья стадия. Он достиг её один сгоревшей ладан назад. Аромат догоревших благовоний ещё витал в воздухе и вызывал жжение в носу, и как бы сильно Шан Цинхуа не желал избавиться от него, не мог этого сделать, ведь только этот аромат ещё был способен замедлить действие яда. Теперь глаза его были сухими — слёзы Шан Цинхуа успел все выплакать раньше. Их совсем не осталось. Только желание рыдать, кричать и биться в стены — головой, кулаками — не имеет значения. За свою писательскую деятельность он написал о стольких многих ядах, обладающих тысячей и одним свойством, что не мог упомнить их все. Никто бы не смог. Кроме этого задрота, братца Огурца. Он и помог определить, что этот яд тот самый, знаменитый, "Закат над Горящей Пустыней". Глупое название, глупые симптомы и глупое решение. Такой яд был нужен ради одной единственной постельной сцены, которая произошла бы после чудесного спасения девушки главным героем. Девушка эта была демонессой, родом из северных земель, одной из подчинённых Мобэй-цзюня, на которую напали заклинатели и отравили её, намереваясь ослабить и добить. Но главный герой вовремя вмешался, убил виновных и спас девушку, после, конечно же, взяв в свой гарем. Но не это имело значение. Значение имел яд. И как от него можно избавиться. Именно Шэнь Цинцю напомнил ему, как эта ситуация разрешилась в новелле и что сделал оригинальный Ло Бинхэ. Му Цинфан в обоих вариантах развитиях сюжета оставался единственным, кому это было под силу. Шан Цинхуа стоит на коленях в изголовье кровати своего короля. Руки его трясутся. Снова. Тряпица в них тоже дрожит, разбрызгивая капли холодной воды в разные стороны. Они исчезают паром, стоит им достигнуть кожи демона. Будь тот простым человеком, уже был бы мёртв. Будь он и обычным демоном северных земель, достигнув третьей стадии действия яда, тоже бы умер. Только наследие предков и его собственные силы помогали ему сохранить жизнь. Сохранить то, что никак не мог уберечь Шан Цинхуа. Его не было рядом, когда он был нужен. По его вине пострадал Мобэй-цзюнь. Это была только его вина. Неважно, что говорил по этому поводу Шэнь Цинцю, неловко опустив ладонь на его плечо, главное, как считал он сам. Их последний разговор — их ссора — яркими пятнами всплывал перед внутренним взором. Разозлённый Мобэй-цзюнь, горящие смертельным пламенем глаза, сомкнутые на его горле пальцы и ранящие острые слова. Это была обычная помощь. Шан Цинхуа делал это множество раз до этого. Он всегда знал то, что другие знать не могли, даже обладая тысячей шпионов. Конечно же, у него была своя сеть, но всегда есть вещи, которые он знал только благодаря своей участи создателя их мира. Не единожды эти знания спасали либо подчинённых, либо самого Мобэй-цзюня. И если до этого он только что-то подозревал, так и не найдя веских доказательств, то на этот раз Шан Цинхуа просчитался. Стать предателем в глазах своего короля — участь, которой он старался избежать. Ему, а не кому-то другому, он готов был отдать свою жизнь в служении. Остальные кандидаты — ничто в сравнении с его королём. Вот только стал бы он слушать все лестные слова в свой адрес? Уж точно не от кого-то, кого заподозрил в шпионаже, зная, как искусен в нём может быть Шан Цинхуа благодаря долгим годам работы на два фронта. "Ты знал", — прорычал Мобэй-цзюнь, сжимая пальцами шею, на которой ещё утром оставлял собственнические страстные метки. "Мой король", — из последних сил взмолился Шан Цинхуа, цепляясь за руку, которая ещё ночью дарила ему ни с чем несравнимое удовольствие. "Ты знал. Убирайся прочь!" Шан Цинхуа не смог его ослушаться. И теперь корил себя за это. Если бы он только не ушёл... Если бы только остался... Он бы точно уберёг. Не позволил бы тому яду на кончике иглы оказаться в крови Мобэй-цзюня. Не позволил бы своему королю лечь на порог смерти. Слишком рано. Слишком много времени они похитили для себя, выторговав его у системы в этой переписанной вселенной. Но Шан Цинхуа ещё не был готов вернуть этот долг. Из черт лица его исчезло то надменное превосходство, с которым он взирал на этот мир. Его заменила болезненность, растёкшаяся по бледным щекам, не ведавшим огня смущения. Капли пота устилали его кожу, подобно звёздам на небе. Но кожа его оставалась горячей. Слишком горячей. Его уже измучила лихорадка. Но когда она закончится, наступит четвёртая стадия, а именно она и является необратимой. Даже мысленно Шан Цинхуа боится произносить эту цифру вслух. Беду не надо кликать, она уже здесь — на их пороге. Шан Цинхуа было невыносимо смотреть на страдания любимого. Но он не мог их прекратить. Никак не мог. Тряпица прохладой осторожно касалась кожи лица, остужая щёки, лоб, смачивала сухие потрескавшиеся губы, опускалась на шею и открытые предплечья. Старалась подарить тот вожделенный покой, то спасение, которое всё не могло снизойти. Но этих усилий было мало. Слишком мало. Недостаточно. — Прости меня, мой король, - взмолился Шан Цинхуа, прижимаясь губами к горящей коже тыльной стороны руки. — Я не должен был... Моя вина... Слёзы блеснули в уголках его глаз и заскользили по щекам. Крик отчаяния остался безмолвным. Шан Цинхуа вцепился пальцами в густой мех покрывал. Сжал его из последних — единственных — сил так крепко, будто именно от этого зависела жизнь. Если бы он уже не сидел на коленях, упал бы навзничь. Будто то, что поддерживало его, раскрошилось, оставив после себя пустоту. — Ты слышишь, мой король? Пустота! Без тебя всё, что останется от меня, это пустота. Поэтому не покидай меня. Не смей меня покинуть! Крик потонул в тишине, так и не найдя отклика. Шан Цинхуа опустил голову, глотая слёзы. Холодные, они горчили на языке. В них было столько боли, целый непроизнесённый океан, потерянный, упущенный. Слёзы его были на вкус, как вина. И обжигали. Выжигали всё, оставляя после себя пустоту. Только глухая оболочка, в кончиках пальцев которой ещё оставалась жизнь. И она тянулась, тянулась к другой жизни, стремясь почувствовать её, убедиться, что она ещё есть — здесь, на расстоянии вытянутой руки. Что сердце бьётся, пусть и чаще, чем положено, что дыхание шумное, тяжёлое, но присутствует, что глаза его двигаются под закрытыми веками, спровоцированные лихорадкой. Сон его сильный, но ещё не вечный. Значит, шанс есть. Значит, Шан Цинхуа ещё не время сдаваться. Значит, он не имеет право опустить руки. Нет, этого он не сделает, никогда не сделает. Он будет бороться до конца, до последнего своего вздоха. А пока он жив, никто и ничто не сможет отобрать у него Мобэй-цзюня. — Цинхуа, — позвал его дрожащим голосом Мобэй-цзюнь, бессознательно протягивая руку. — Я здесь! — закричал Шан Цинхуа, крепче стискивая его ладонь. — Я здесь, мой король. Я никогда тебя не покину. Лоб его разгладился. Хмурость покинула густые брови. Дыхание выровнялось. Дрожь больше не сотрясала горячее тело. Рука его крепко сжимала ладонь Шан Цинхуа, словно это — его спасательный круг, последняя связывающая его с миром ниточка. Слёзы высохли. Никакой больше слабости. Он будет сильным. Ему есть, для кого быть сильным. Потом, когда Мобэй-цзюнь придёт в себя, он побудет слабым для него, зная, что имеет на это право, зная, что под защитой. Но пока именно грозный северный правитель нуждается в защите, в покое и спасении. И Шан Цинхуа сделает для него эту малость. Он склонился над ним и запечатлел поцелуй на его лбу, в аккурат на разгорающейся метке. — Обещаю, ты выкарабкаешься. Иначе Шан Цинхуа разрушит этот мир, но найдёт способ вернуть Мобэй-цзюня. Он не позволит ему умереть. Один раз он уже позволил этому случиться, а потому не имеет права допустить повторение. — Я люблю тебя, мой король, — дрогнувшим голосом сказал Шан Цинхуа. — Борись, чтобы вернуться ко мне. Шан Цинхуа переплёл пальцы их рук. Жар и лёд соединились. Ещё не правильно, но надежда возгорелась. … За дверьми покоев короля раздались шаги.