Обнаженная натура

      Солона Амелл всегда любила рисовать. В Башне Круга у нее отбирали грифели, когда изрисованными оказывались не только доски и поля учебников, но даже тумбочка и спинка кровати. Она рисовала лик Андрасте и шлем дежурного храмовника, ласточку, пролетевшую за окном, и дракона, увиденного в книге. Однажды ей согласился позировать даже сам архимаг Ирвинг! Огорчало Солону одно — отсутствие обнаженной натуры, особенно мужской. Почему-то это считалось неприличным, но как она могла постичь тонкости анатомии, не рассмотрев, как устроено живое человеческое тело?       Она была уверена, что в большом мире с этим будет гораздо проще, особенно когда у нее появился собственный мужчина, но Алистер как-то странно изменился в лице, когда Солона впервые озвучила свою просьбу.       — Я должен снять рубаху и все остальное? Это как-то даже неприлично!       — Мне кажется, с твоим телом мы делали куда более неприличные вещи. Сейчас я к тебе даже не прикоснусь. Мне нужны только торс, твои прекрасные косые мышцы живота, и сильные бедра, и одноглазый Маферат, и...       — Одноглазый Маферат? В смысле...       — Ну, это, — Солона дотронулась до нужной части тела. — Предательский столп. Храмовники как-то иначе его называют, чем сестры Церкви?       — Да, вообще-то это копье Гессариана, просто... Погоди-погоди! — Алистер сглотнул и помотал головой. — То есть ты нарисуешь меня голым, и все, кто посмотрит на рисунок, будут говорить: «О, глядите-ка, это Алистер и его одноглазый Маферат!»?       — Так много народу может узнать тебя по Маферату?       — Нет, но они же могут догадаться, если сумеют оторвать от него глаза и посмотреть вверх, на мое лицо!       — Я же говорю, мне нужно только твое тело. Если хочешь, я пририсую к нему голову Огрена.       — О-о-о-о, спасибо, и пусть люди думают, что вот этот торс, с прекрасными косыми мышцами живота, сильными бедрами и всем остальным принадлежит какому-то пропитому гному?!       Солона вздохнула, теряя интерес к затянувшемуся спору.       — Наверное, мне стоит попросить Зеврана.       — Э, нет! — Алистер даже схватил ее за руки, словно она уже рисовала чьего-то чужого Маферата. — Не надо Зеврана! Просто... тебе обязательно нарисовать меня голышом?       — Это же моя жизнь, мое призвание! А твое тело лежит на пути моего совершенствования. Конечно, я могу нарисовать его по памяти, но это будет не то. Мне нужно посмотреть, как на него ложится свет, как играют тени, это сочетание цветов, текстур...       Должно быть, лицо Солоны раскраснелось, губы приоткрылись, а в глазах появилась мечтательная пелена, — она как-то даже нарисовала автопортрет под названием «Экстаз творчества», — потому что Алистер застонал в голос и расцеловал сначала веки, потом щеки, а наконец и рот, после чего, сам немного раскрасневшийся и запыхавшийся, отпрянул.       — Хорошо. Кто я такой, чтобы лежать на пути таланта? — Он решительно ухватился за полы рубахи. — Но давай с одним условием? Сколько я сниму с себя, столько ты снимешь с себя. Чтобы по-честному, на равных.       На радостях Солона согласилась бы и не на такое: в конце концов, они в кои-то веки ночевали в гостинице, а не под открытым небом, хотя для практики стоило понаблюдать и за тем, как меняются цвета человеческого тела на холоде. Алистер снял рубашку — она скинула мантию. Алистер стянул сапоги и выпутался из штанов — она спустила с плеч сорочку и сбросила туфли. Он избавился от подштанников — она отпихнула в сторону слетевшие панталоны.       — Ложись на спину, левую руку под голову, немного развернись ко мне, — потребовала Солона, придвигая к постели низенький стульчик. — И ни в коем случае не шевелись, как будто от этого зависит твоя жизнь! Я знаю, это немножко скучно — позировать, но...       — Да ничего, — неожиданно слабым голосом произнес Алистер. — Мне... в общем... сейчас есть на что посмотреть.       — Это прекрасно, что ты можешь чем-нибудь занять голову... — уже рассеянно сказала Солона.       Как раз специально под такой случай она прикупила в Денериме коробку пастели и плотную белую бумагу и теперь изнывала от желания опробовать и то, и другое. Удерживая на раздвинутых коленях доску, Солона принялась рисовать. Тело Алистера ласкало взгляд: Солоне не терпелось запечатлеть и грудные мышцы, с великолепным сочетанием кожи персикового оттенка и темно-коричневых сосков, и два бледно-розовых шрама на мускулистом животе, на который идеально ложились тени, подчеркивая все нужные мышцы. Ну и, конечно же, поиграть цветом и штрихами, подчеркивая контраст между жесткими вьющимися волосками в паху и нежной упругой плотью....       — Я же просила тебя не шевелиться! — с упреком воскликнула Солона, когда прямо на ее глазах одноглазый Маферат начал превращаться в неумолимое копье Гессариана.       — Это не я, — торопливо отозвался Алистер, — это он. Предательский столп, помнишь?       — Мне нужно, чтобы он лежал! Это большое искусство, а не скабрезная картинка, как ты не понимаешь?       — Я? Я-то понимаю, но попробуй объяснить это ему... Серьезно! — Алистер облизнул губы и вдруг, не удержавшись, расплылся в улыбке. — Ну, ты же знаешь, что нужно сделать, чтобы он снова лег?       — Заморозить тебя заклинанием?       — Дать теперь мне порисовать? Языком? По твоей коже? И... кое-где еще? — Алистер покраснел, и, к разочарованию Солоны, краска разлилась не только по его лицу, но и по шее и груди. Еще и тут все поменялось!       — Потрогаешь меня, рассмотришь, текстуру оценишь еще раз, — продолжал соблазнять Алистер. — У меня ведь хорошая текстура?       Будто призывая Андрасте в свидетели, Солона возвела глаза к потолку, вздохнула, потом потянулась к Алистеру. Сочетание бугрящихся твердых мышц и мягкой кожи было волнующим, но, определенно, тут хватило трудных мест, сложных переходов — едва ли получилось бы нарисовать все за один раз...       — Превосходная, — согласилась она, перекидывая ногу через бедро Алистера.       В конце концов, она может сделать много этюдов.