***
Это случилось в 1994 году. В августе. Кристофер был далеко, как обычно, с головой ушёл в работу. В актёрском искусстве ничтожно мало свободных минут, особенно на то, чтобы поспать. Но как можно уснуть, если не можешь ждать до рассвета, ведомый вдохновением? Да и в сроки просто необходимо уложиться, при этом ничего не растеряв. Словом, август не был щедр на отдых. Кристофер держался за это как никогда, имея вескую на то причину. И вдруг рабочий ритм замедлился, наступила ночь: холодная, быстротечная, опутанная печальной звенящей тишиной и тревогой. Успокоиться долгое время не удавалось. Наконец, Кристофер буквально провалился в сон. Ему приснилась комната в пастельных тонах, с тёмной дубовой мебелью. Приглушенный свет торшера освещал широкий письменный стол с аккуратно сложенными на нём книгами и рисунками. Кристофер никогда раньше не бывал здесь, но чувствовал себя, как дома, ведь рядом был его лучший друг — Питер Кушинг. Он разлил по хрустальным бокалам темно-красное вино и подал ему один. Питер был молод и весел, много шутил. Его страшный недуг остался там — в реальности. А здесь — во сне, они оба были молоды и счастливы. Разум Кристофера нещадно выбрасывал проблемы, как лишний мусор. В последнюю их встречу, в мае, он пользовался любой возможностью, чтобы оградить Питера от лишних вопросов. И искренне радовался, слыша смех друга, пусть и понимал: в более половины случаев, веселость — лишь защитная реакция. Кристофер не хотел оставлять его одного наедине с тишиной, ведь то и дело замечал в бледно-голубом взгляде друга просто неимоверную боль, как слёзы подступают к глазам, и как Питер их проглатывает, снова очаровательно и заразительно ведясь на очередную шутку. В такие минуты Кристофер нарочно заговаривал с ним о его умершей жене, о Хелен Кушинг. Аккуратно, осторожно, наощупь пробираясь ближе к кровоточащей ране и мягко прикрывая её. Он никому никогда не пожелал бы держать в себе подобную муку, которая с возрастом только росла в лучшем друге. Кристофер помнил, как приехал к Питеру без звонка, как принёс соболезнования в связи с кончиной супруги, и как экономка шепнула ему на ухо о том, что Питер часами, как заведённый, носится по лестницам, в надежде спровоцировать сердечный приступ или, рухнув вниз, сломать шею. А ведь Хелен всегда просила его жить, обещала, что, когда придёт время, они вновь будут вместе. Питер не отходил от неё до последней секунды. Клялся, что вытащит из лап смерти. Не спал ночами, отчаянно ловя каждый слабый, но вздох самого дорогого человека в мире… Хелен ушла. И у Питера не осталось больше сил. Несправедливо… Всевышний не дал им детей. Слыша о Хелен, Кушинг менялся в лице, словно наливался жизнью. Он подхватывал речь Кристофера и многократно повторял, сжимая вышитый им для супруги шёлковый платок, что придёт тот миг, когда они встретятся снова. Говорил об этом так просто, будто это столь же очевидная вещь, как зелёная трава под ногами и синее небо над головой. Создавалось ощущение, что Хелен и не умирала. Питер никогда не расставался ни с обручальным кольцом, висевшим на одной цепочке, пристегнутой к жилету, ни с часами, что подарила Хелен — они были пристегнуты ко второй. — Знаешь, а у меня ведь никого больше нет, — сказал Питер в пустоту, когда Кристофер собрался уходить. Такой маленький и хрупкий, но по-прежнему красивый и благородный, с чуть потускневшими голубыми глазами. Он мягко коснулся губами длинных пальцев Кристофера и крепко обнял в упор, словно… Нет, ему не хотелось думать о том, что это было в последний раз. В его августовском сне они оба были сильны телом и духом, но Кристофер всё равно извинился за то, что оставил его в тот день наедине с неизлечимой болезнью. Питер внимательно посмотрел ему глаза, поправив чёрный смокинг, слабо улыбнулся, словно не понимая природу извинений. В комнате стало заметно прохладнее — окно открылось из-за ветра. Питер допил свой бокал и поставил на лакированный стол, отошёл к двери, и в синих глазах заплясали огоньки. — Я должен идти. Не провожай. Ветерок ласково коснулся тёмных прядей, и Кристофер вдруг осознал, что значит их встреча. — Я нашёл её, — шире улыбнулся Питер, произнеся эти слова так тихо, будто боясь спугнуть. — Я нашёл мою Хелен. В следующий миг Питер заключил друга в крепкие объятия, а затем оттолкнул, скрываясь за дверью. Замок щелкнул снаружи, подтверждая: Кристоферу рано… туда, где вечный покой. Тяжесть объятий легла камнем на грудь. Кристофер вскочил с постели и тут же включил телевизор. В ясный августовский день диктор с прискорбием сообщил о кончине Питера Кушинга.* А в памяти вспыхнула далёкая весна. Верхушка Empire State Building и его День Рождения. Как сильно кружилась голова, как пьянила высота и свобода! Как Питер был счастлив тогда, и сколько таких моментов они провели вместе! Сама судьба, должно быть, продлевала их, ведь вместо одного праздника у них было два. Только на следующий день праздновал уже Кристофер. Тридцать шесть задутых свечей на торте… Больше этого никогда не будет. И Кристофер при всём желании не успеет проводить друга в последний путь… Питер умер в своём доме, с боем вырвавшись из больничных стен, в окружении любимых вещей, но Кристофер знал: его не стало гораздо раньше. Питер, тот, который всегда дышал оптимизмом и заряжал всех коллег по съемочной площадке энергией; тот, который лишал любого волнения, погиб в ночь, когда не стало его Хелен — в 1971 году. С той самой ночи Кристофер пытался спасти Питера: долгие беседы, встречи в Рождество… Он всеми силами стремился заглушить боль, но депрессия друга ощущалась всеми, вплоть до операторов кинокамер и самих зрителей. Хоррор «Упырь» стал ярчайшим тому примером. Питер пытался уйти в работу, пытался жить дальше, но практически обезумевшие от отчаяния глаза, вдруг сменяющие хрупкое смирение, сорванные от крика связки и кокон, который он сам вокруг себя построил, превращали его в какую-то призрачную субстанцию. Но никто не смел его винить, а поддержка рассыпалась об улыбку, полную печальной благодарности. Оставалось только догадываться, что с ним происходило, когда он возвращался в дом, что помнит любимый запах. Или оставался наедине с портретом Хелен, возле которого всегда горит свеча. Кристофер представил Питера сейчас так ясно: восковая куколка, маленькая, безжизненная, с полным умиротворением на лице, лежащая в обитом тканью гробу. Какая-то бутафория, чья-то злая жестокая шутка, но никак не Питер. Как болезнь изуродовала его… Отняла стать и блеск в синих глазах, а ведь когда-то Питер и Кристофер были почти одного роста. И всё же… он всегда оставался истинным джентльменом, тем же прекрасным аристократом с очаровательной улыбкой и открытыми всему миру чертами. Кристофер понимал, ночью лучший друг приходил с ним прощаться. Утешала лишь мысль: ему больше не больно, и никогда не будет больно. Он с той, кого любил всю свою жизнь, и однажды они снова будут все вместе. Смотреть на цветущую жизнь, неудержимо летящую вперёд. Перед глазами на миг снова вспыхнуло его лицо. И розы… Питер разводил эти прекрасные цветы последние годы, и один из сортов когда-то назвал в честь Хелен Бек. Хелен Кушинг… Кристофер верил: они обязательно встретятся. Возле памятного знака в честь Питера Кушинга с видом на море. И в свежем воздухе прочтёт он вновь запах льна и лаванды. «Когда придёт время, — гласила пришедшая по почте записка, вложенная в маленькую табакерку из агата, — я хочу, чтобы это стало твоим. Потому что это — табакерка, которую я использовал в пьесе Шеридана «Школа злословия». Тогда я впервые встретил Хелен».***
6:00 утра. Грудь сдавило ещё сильнее, и Кристоферу хотелось думать, что это Питер его обнимает, что так с ним прощаются те, кого он взаимно любил. Солнце робко постучало в окошко. Такое красивое и тёплое, живое. Такими же были всегда взгляд и улыбка Кристофера Ли. Они загорались, стремительно срывали с лица серьёзность, встречая чьё-то родное, милое сердцу лицо. Так с высоты двухметрового роста он вставал на колено перед своей маленькой дочерью Кристиной, и само время замедляло бег. Мысли больше не тревожили, сильно захотелось спать. Окружающий мир со всем его шумом и заботами, казалось, окончательно потерял для него смысл. Сердце больно ударилось о ребра. Потом резко набрало темп, но снова ухнуло вниз и застучало туже, будто извиняясь за собственную изношенность. Жена с дочерью обещали прийти сегодня. Единственное, чего боялся теперь Кристофер, что не успеет с ними попрощаться. Он устал. Такой усталости он никогда не ощущал или просто не замечал подобной. Он слышал, как открылась дверь. Слышал, как кто-то засуетился рядом, и знакомые руки сжали запястье. Кристофер даже откликнулся, когда его позвали по имени. Это была Гитте… Гитте и Кристина, такая уже взрослая, но по-прежнему его самая любимая малышка. Кристина Эрика Ли. Но он слишком устал, чтобы открыть глаза, и на краткий миг ощутил, что дышать вдруг стало совсем легко. В 8:30 утра сердце Кристофера Ли остановилось.