День души

Звон. Бьётся стекло, и Кристофер слышит истошный мамин крик. Он кидается на кухню и успевает увидеть в руках отца что-то прозрачное и острое. Ему всего шесть, но он вцепепляется в эту руку и кричит. Папа раньше никогда не бил маму. — Не трогай маму! Пап, пожалуйста, не трогай! Ему так страшно. Буквально вчера он думал, что страшнее быть не может, когда закрывали крышку и странно, неправильно неподвижное лицо бабушки скрывалось в темноте. А потом гроб опускался вниз и Кристоферу хотелось кричать, чтобы его бабушку выпустили из этой коробки, потому что ей нечем там дышать. Но теперь ему ещё страшнее. Перекошенное лицо отца кажется почти неузнаваемым. Мама рыдает и боится даже пошевелится, на её лице уже горит какой-то красный цвет. Тот человек, который почему-то назывался его отцом, папой, резко дёргает рукой, и мальчик отлетает в сторону, натыкаясь спиной на плиту и больно ударяясь головой. Мысли путаются, и всё кружится. Чан плачет и прижимает к лицу ладони, сквозь слёзы замечая на запястьях цифры. Ложь. Цифры на запястьях — ложь. Бабушка врала ему. Кристоферу четырнадцать, и он сидит на лавочке в парке и курит сигарету. Домой не хочется. Скорее всего родители опять ссорятся или сидят по разным комнатам. Папа с бутылкой, а мама с работой на дом. Он не понимает, почему мама до сих пор не ушла от отца. Потому что они соулмейты? Чушь. Они кто угодно, только не соулмейты. Они совершенно точно неправильно решили в тот день, когда цифры на левых и правых руках у них стали одинаковы. Про такое грустно говорят: «Бывает… Редко, но бывает…» И предлагают поискать в гос. базах данных, у кого цифры сходились в этот же день. Но это гораздо больше, чем печальное «бывает», этот день стал для них катастрофой. И Кристофер больше всего не хочет, чтобы эта катастрофа случилась и в его жизни тоже. — Да идите вы все нахер, идиоты, — недовольно цедит он и сваливает с «вечеринки» друзей, которая превратилась в мерзкое измерение цифрами. На левом запястье Чана около пяти с половиной тысяч, а на правом 6 570. Он не хотел показывать, пока друзья шутили и подначивали его «Ну что ты, как девственница в средневековье. Сейчас всё по-другому.», а после того, как с него сдёрнули левый напульсник: «Ты что, сумасшедший? Вообще нихера не спишь? Тебе чё, на своего соула похер?». Он врезал оборзевшему придурку и ушёл из квартиры, полной мразей и алкоголя. Цифры слева — это то, сколько субъективных суток прожил человек. Единица прибавляется после того, как человек проспит определённые количество часов, опять же, через определённый промежуток времени. Как бы прожив свои субъективные сутки. Ведь для многих понятие «завтра» не настаёт, пока он не поспит. На правой руке — на какой день своих субъективных суток человек встречает соулмейта. Никакого указания сверху на этого человека не происходит. Просто день X в который вы пересечётесь с вероятностью сто процентов. И у тебя, и у него цифры в этот день сойдутся. Поэтому иногда случаются катастрофы. Чану шестнадцать. У его сверстников на левом запястье от пяти тысяч восьмисот пятидесяти до пяти тысяч девятьсот дней. Чан же смог отсрочить мерзость почти на два года. Он крайне редко и крайне мало спит, стараясь задержать свои цифры. Его организм почти смирился. Конечно, иногда рубит. Но всё освобождающиеся время Чан тратит на что угодно. На чтение, на учёбу, написание музыки. И на страх. Постоянный страх. Он боится за маму, потому что его отец полностью неадекватен. Он боится, что когда-нибудь просто умрёт от истощения. И он боится того самого дня. Дня Души. Праздник, который празднуют в день, когда цифры сходятся. Он боится, что в тот самый день просто наткнётся на не того человека. И будет боль. Много боли. Наверное, тогда он просто не выдержит… Чану двадцать, и он в ужасе смотрит на картину, что открывается ему. Он уже год не живёт дома, уйдя из ада, как только появилась возможность. И лишь иногда он навещает семью в выходные. Сегодня же пришёл в середине недели, потому что у родителей был День Души. И вот мама лежит в обмороке на полу, а отец висит под люстрой, с перетянутой шеей ремнём. Он уже посинел и не дёргается. Чан не успел. Кристофер набирает номер скорой и как только та обещает приехать, падает возле мамы на колени. Ему просто хочется, чтобы всё это кончилось. Пожалуйста. Пусть это кончится. Чан остекленевшими глазами смотрит на свои запястья. 6 669 слева. 6 670 справа. Сутки. Остались сутки. Стены маленькой общажной комнаты давят на него. В глазах песок, хочется выдрать их, чтобы не видели этого кошмара, а голова шумит и кружится, будто просит сильно побиться об угол тумбочки. Отец повесился. Мама в специальном учреждении. Чан не спал уже трое суток. — Бабушка. Ты же говорила, что нет большего счастья, чем жизнь с соулмейтом. Бабушка, ты врала мне… — Чан не замечает, как начинает дрожать. Надо что-то делать. Надо. В руках оказывается бритвенное лезвие. Как-то само, Чан не замечает. Он уходит в свою маленькую ванную, включает в раковине воду. Пусть так. Лучше так, чем ошибиться. Аккуратно проводит острой стороной по цифре девять. Порез ложится почти не ощутимо, а на коже выступает красное. Вода розовеет. Чан резко чиркает поперёк цифр. Потом ещё и ещё. Кровь хлещет потоком, заливает раковину, а Кристофер заворожённо смотрит на то, как красный поглощает белый. Всё ощущается слишком правильно. Этих цифр не должно существовать. Вообще не должно. Именно с такой мыслью Чана подавляет пугающая темнота. Кристофер надеется, что не откроет глаза. Под веками светло. Всё настолько белое, что слепит даже сквозь уходящий сон. Чан открывает глаза и видит знакомый потолок. Он в больнице. За свою жизнь он уже не раз бывал здесь из-за регулярных недосыпов. Через секунду приходит осознание. День Души. Кажется, сегодня его День Души. Он резко садится, несмотря на головокружение и поднимает руки. Левая ладонь и запястье плотно обмотаны бинтами. Он остервенело срывает ткань, чувствуя боль и жжение. Те не поддаются и Чану приходится рвать зубами. Спадают последние клочки, Чан отрывает свежеобразовавшиеся корочки, красные капли вновь падают на белое. Развороченное запястье. Сквозь вздутие, воспаление и кровь всё равно чётко выступают цифры. 6 670 — 6 670. Это сегодня. Катастрофа. Нет. Нет, нет, нет. Он должен спрятаться, пока никто не пришёл. Он должен убежать. Бан буквально скатывается с кровати и выбегает из палаты, заполошно оглядываясь. Наугад бросается налево и почти ничего не видя перед собой, бежит в конец коридора. По пути он задевает кого-то плечом. Слышит тонкое «Эй!» и чуть не взвыв от ужаса добегает до таблички «кладовка». Истерично дёргает дверь и обнаруживает, что проход в темноту открыт. Кристофер залезает в самый дальний угол на ощупь и крепко обнимает колени. Случайное столкновение же не может считаться нормальной встречей? Да? Теперь самое главное просидеть тут до того момента, пока он не уснёт и всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Неожиданно для самого себя Чана начинают сотрясать рыдания. Он пытается сдержаться, но слёзы будто выплёскиваются. Вырывают из груди глухие всхлипы. — Эй, ты чего? Вдруг откуда-то слева раздаётся низкий, приглушённый голос. Чан дёргается, ударяется спиной о какую-то из полок и ему на голову падает что-то пластиковое. — Не бойся, пожалуйста! Я тут тоже прячусь от старшего брата. Он сказал, что прибьёт меня, если я принесу холодный обед. И я облажался... Рядом загорается фонарик на телефоне и взгляду Чана открывается немного пугающая картина. Снизу подсвечено тонкое юношеское лицо. Нечто пластиковое, что ударило Чана по голове, в свете фонарика оказалось белой медицинской уткой. — Ой, а что с тобой? Кровь какая-то везде… Ты что, из палаты сбежал? Первый шок проходит и Чан снова сжимается, притягивает колени к себе поближе и прячет голову, надеясь, что у этого мальчика сегодня не День Души. Ну, пожалуйста? — Эй, ты опять?.. — глубокий голос становится каким-то тихим, — Я тебя не сдам, хорошо? Ты только не плачь больше. Всё нормально будет. Чан отрицательно мотает головой и чувствует сквозь тонкую хлопковую ткань больничной одежды, как по лопаткам скользит тёплая рука. Мальчик аккуратно обнимает его и похлопывает по спине. Посидев так немного, он отстраняется, а потом на Кристофера падает что-то мягкое. — Вот. Это кофта. А ни то тут довольно прохладно. Мне нужно к брату. Он остыл уже, наверное. Незнакомец выползает прочь из кладовки, не широко открыв дверь. А Чан выдыхает. В тонкой полоске света, на секунду осветившей белые волосы было видно, что запястья у парня закрыты напульсниками. А в День Души и после их обычно открывают. Кристофер вздыхает и остаётся сидеть, окутанный теплом большого, мягкого, вязаного кардигана и облаком какого-то сладковатого запаха, отдающего яблочным пирогом с корицей... Плакать больше не хочется. Его выпускают из больницы через неделю. В День Души Чану удаётся уснуть в кладовке в одиночестве и перейти в свои следующие сутки. И вот уже неделю он нормально спит, ест и чувствует себя опустошённым. Вот уже неделю как прошёл его День Души и он упустил своего соулмейта. Как и все проблемы. И с одной стороны ему жутко радостно, а с другой ужасно больно. Плюс на минус в этом случае давал ноль. В душе у Кристофера был ноль. Общежитие встретило привычным одиночеством. Хотя ему и сказали, что в ванной, в луже крови, его нашёл староста группы, когда обеспокоился тем, что Чан не явился на пары и не отвечает ни на какие сообщения. Получить такое внимание было неплохо. Даже немного приятно. И почти на следующий день его телефон вдруг зазвонил и, подняв трубку, Бан услышал знакомый низкий голос. — Эй, привет. Помнишь меня? Конечно, Чан помнил. Этот голос будто создан, чтобы его помнили. Тот парень из кладовки. — На самом деле, нет, — тихо отвечает Кристофер, — Откуда у вас мой номер? — Да быть не может, чтобы не помнил… Мы с тобой в кладовке вместе оказались, — Сначала голос звучит немного расстроенно и Кристоферу становится совсем чуть-чуть стыдно, но потом интонация меняется на более весёлую, — У меня брат в больнице работает. Он мне твой номер достал. Так что не бойся, я не сталкер какой-то. Просто хотел про кардиган спросить. Ты не подумай, мне не жалко! Особенно если ты его носишь. Но если не носишь, то я бы, конечно, забрал. Парень тараторил со скоростью самолёта. Чан еле успевал улавливать слова. И звучал своим низким голосом так весело, что было даже забавно. — Хорошо… Забери. Где мне его оставить? Принести в больницу? — Нет, нет, что ты! — из трубки испуганно, — Я сам зайду. Может встретимся где-нибудь, если выходные у тебя свободны? Неизвестно почему, но Чан соглашается. Они встречаются в центре города в тёплый осенний день. — Эй, Кристофер! — звучит со спины весёлый голос, когда Чан рассматривает какую-то витрину. Он оборачивается и видит солнце. Половина его лица скрыта синим шарфом, а половина покрыта веснушками. А ещё он улыбается. Улыбка скрыта за тканью, но играет в прищуре его лучащихся внутренним теплом глаз. — Я Ли Феликс… Ты даже не спросил ни разу, как меня зовут. Ни тогда, ни по телефону… Тебе совсем не интересно? — Извини, — почему-то тушуется Бан и опустив голову протягивает Ли пакет с постиранной кофтой. Феликс медленно забирает у него свёрток и на секунду задевает Бана кончиками тёплых пальцев. — Давай прогуляемся, — вдруг предлагает он, — Мне совсем никуда не надо спешить. Я хочу угостить тебя чем-то вроде кофе. Пожалуйста, можно? — робко спрашивает Феликс и заглядывает снизу-вверх Бану в глаза. Такому просящему взгляду старший не может отказать. Феликс оказывается шумным, улыбчивым и болтливым. Он не может долго стоять на одном месте и постоянно шутит глупые шутки. С ним Бану весело. Как ни с кем. Даже с условными друзьями, которые, конечно, больше похожи на просто знакомых. Кристофер чувствует, как его ноль начинает заполняться. Пустота постепенно отпускает его. Феликс как-то незаметно интегрирует в его жизнь. Они переписываются по ночам, а днём вместе гуляют. Ли знакомит его со своими друзьями и, оказывается, что несколько ребят постарше, которых знает Феликс, учатся в одном университете с Кристофером. Просто на других факультетах. И тот староста, который нашёл когда-то Чана в комнате, тоже знает Феликса. И даже со старшим братом парня Чан пересекается. Тот кажется ему немного странным и похожим на кота. А ещё Ли Минхо обещает, что если Чан вдруг обидит Феликса, то он Бана просто прибьёт и никакая клятва Гиппократа его не остановит. В принципе, в тот момент Крис понимает, почему Феликс прятался в кладовке. Чан же делится с Феликсом почти всем, что у него есть. Он даже отправляет ему свои треки, в которых рассказывает о самых сокровенных переживаниях. А потом Феликс звонит ему и плачет в трубку, извиняясь неизвестно за что и обещая, что защитит Чана от всего на свете. Кристофер его успокаивает, а сам тыльной стороной ладони вытирает капли, бегущие по щекам. Феликс, Феликс, Феликс. Феликса становится так много, что порой Чану слепит глаза и щемит где-то в груди от болезненного тепла. Он немного счастлив и совсем чуточку влюблён, хотя от себя Крису очень противно. Он всё ещё помнит, что оставил где-то в коридоре больницы своего соулмейта. Но он успокаивает себя тем, что уж лучше его соулмейт будет иметь выбор, чем вцепится в глупые цифры и погубит себе жизнь, как когда-то родители. И вот спустя три месяца знакомства, весной, когда в воздухе уже пахнет солнцем, будущим летом и всё просто зовёт на улицу, Ли в очередной раз звонит Крису. Но Чан сразу понимает — что-то не так. — Слушай. Не хочешь прогуляться сегодня вечером? Мне нужно тебе кое-что важное рассказать… Голос Феликса звучит тише, чем обычно и немного взволнованно. За всё время Кристофер научился определять, когда с младшим происходит что-то пугающее и серьёзное. Весь день Бан не находит себе места. Он уходит из универа раньше и оказывается на месте встречи за два часа до назначенного времени. Феликс появляется минута в минуту к назначенному, но не подбегает и кидается обнимать, как обычно, а подходит медленно и смотрит будто виновато. — Крис… Пообещай мне сначала, что не обидишься на меня? Хорошо? «Как на тебя вообще можно обижаться?» Умильно и обеспокоенно думает Чан, представляя, что если бы у Феликса были кошачьи уши, то сейчас бы он виновато прижимал их к голове. — Конечно, я не обижусь… Давай сядем. Всё хорошо будет, — он аккуратно тянет Феликса на лавочку рядом и внимательно рассматривает его немного бледное лицо. Тот вообще на него больше не смотрит, а потом закатывает рукава худи и медленно стягивает с запястья напульсники. С левого. 6 935. С правого. 6 935. Внутри Кристофера всё скручивается. Это то, о чём они никогда с Феликсом не говорили. О том, что у Ли тоже есть соулмейт. Бан практически задыхается, неуверенно тянет руку и касается кончиками пальцев цифр слева. Те немного горячие, а по руке Феликса вдруг разбегаются мурашки. Чан это видит. — Когда это… — севшим голосом говорит Чан, — Когда это произошло? — приходится сглотнуть горький комок в горле, — Ты уже видел кого-то? Он поднимает голову. Больше не может смотреть на эти отвратительные символы. Он ненавидит эти цифры. И Феликс кивает. Сейчас он скажет, что рад был общаться и оставит Кристофера. Навсегда. Навсегда одного. — Видел. Тебя. — Что? — Чан в шоке поднимает взгляд на Феликса и смотрит в неожиданно решительные глаза. — Три месяца назад. Я видел тебя там, в кладовке. Брат мне только сегодня рассказал, что тогда у тебя был День Души. Он не хотел, чтобы я осточертя голову бросался в это и желал, чтобы убедился в том, что ты тот, кто мне нужен. Я думал, что бракованный, раз не нашёл своего человека в этот день. — Что? — у Чана просто нет слов. Феликс… Его соулмейт? Его вторая половинка? Тот, в кого он влюблён? Самый замечательный человек на свете… Разве так… Может быть? Но Ли единственный, кого Бан видел в тот день своими глазами и с кем поговорил. Не значит ли это… От размышлений его отрывает поцелуй. Ли коротко прижимается к губам Бана, дарит тепло и быстро отстраняется, грустно улыбнувшись. — Просто хотел это сделать до того, как ты меня прогонишь… Я понимаю твою ситуацию. Ты, наверное, не хотел бы меня видеть никогда. Но я люблю тебя. Чану не хватает сил что-то сказать. Он не знает, что ему чувствовать. Перед глазами встают картинки из жизни с родителями, из этого сплошного ада. Мама в псих. лечебнице, повесившийся отец. И всё это забивается, закрывается словами о том, что Феликс его любит. Любит. Любит. Это сильнее его. Он коротко и болезненно всхлипывает и придвинувшись ближе, утыкается Феликсу в плечо. Вдыхает любимый запах. — Если… — вдруг выдыхает сверху Феликс, — Если ты вдруг дашь мне шанс. Я всё… Я всё сделаю. У нас всё хорошо будет. Мы справимся. Кристофер кивает куда-то в плечо. Все эти три месяца он чувствовал себя нужным. Защищенным. И спокойным. Впервые за всю его жизнь. И он не готов отпустить Феликса прямо сейчас. Совсем не готов. — Эй, послушай, — Феликс отстраняет его от себя и заглядывает в глаза. Бан успевает заметить, что и в глазах Ли стоят слёзы и испытать за это стыд. Как он может заставить его плакать? — Я люблю тебя совсем не потому, что ты мой соулмейт. Я люблю тебя просто потому, что ты такой, какой ты есть. За твою доброту, за твой смех, за твои песни. За всё за это. И я тебе докажу. Хорошо? Ты только не бойся. Кристофер выдыхает. Как так получилось, что этот ребёнок, которому всего лишь девятнадцать может говорить ему такие взрослые вещи? Должно же быть наоборот. Чан улыбается и сам целует. Поцелуй получается солёным и тягуче долгим. Ли углубляет его, придвигается ближе и перекидывает ноги через колени Кристофера. Еле оторвавшись, Чан тихо говорит. — Я люблю тебя. Тоже. И… Я согласен. Давай попробуем. Он выдыхает, когда из глаз Феликса всё таки начинают капать слёзы. Теперь они оба, как придурки, сидят и плачут на скамейке посреди парка, прижавшись как можно ближе друг другу. Чану очень-очень тепло, счастливо и немного страшно. Но этот страх какой-то другой. Какой-то предвкушающий. Он боится будущего. Но может быть… Может быть, у них что-то получится. Чану бы очень хотелось быть с Феликсом. Всегда.