it's all your love

      «Агапе… Агапе… Что для меня это чертово Агапе?!»       Разгоняясь, Юра сделал прыжок, так яростно, что лед разлетался в разные стороны. Его ступни гудели от боли, колени уже дрожали, но он продолжал агрессивно катать программу, поставленную Виктором. Он оттачивал каждый элемент, но каждый раз получал лишь замечания от Никифорова, что, мол, его движения все еще жесткие и тяжелые. Видите ли, в этой программе, чтобы раскрыть Агапе, нужны нежные и плавные движения, настолько чувственные, чтобы на глазах зрителей появлялись слезы и чтобы у них внутри что-то затрепетало. Он хотя бы в своем уме, этот Никифоров? Будто не замечал ни разу, какие программы Юрий катает. «Чтобы удивить зрителей», сказал он тогда, но на кой черт нужны эти зрители, если судят судьи. Или Юра слишком груб с ними?..       Глубоко дыша, он остановился возле бортика, схватившись за него руками и повиснув, пытаясь сравнять свое дыхание. Разве, если он еще не познал Агапе, то ему не начислят баллы за элементы? Зачем держать свою любовь в голове при прокате программы, если об этом даже никто не узнает? Но, видимо, нужно. Вот только Юре тяжело это понять. Каждый гребанный день он стоял то в монастыре, то под водопадом, чувствуя, как сильно бьет по плечам вода, но в голову так и не пришел объект любви. Он не знал, должен ли это быть именно человек, или предмет. Хотя, вспоминая Эрос Кацуки, можно было понять, что любовью может быть хоть куст. Котлета, понимаете, котлета! У этой свиньи объект Эроса — свиная котлета! Плисецкий усмехнулся, поднимая голову.       Юри с полной сосредоточенностью на лице слушал Виктора, который что-то ему лепетал, смотря на него влюбленными глазами. Аж блевать тянет.       Как этот старик вообще может быть тренером? За все то время, которое Юра занимается с ними, он не видел что-то серьезное со стороны русского. Он только «незаметно» пытается сковать япошку в свои извращенские сети. Как Юри только этого не понимает? Как можно не замечать, как тот с каждым разом все уменьшает личное пространство, залезая в него так нагло и бесцеремонно, будто делал обычные бытовые вещи? Либо Кацуки слепой индюк (что очень возможно, так как без очков ему лихо), либо его голова забита неожиданными соревнованиями в этом ледяном замке.       Кацуки делал вид (или правда не замечал), что не замечает Юру. Он объезжал его стороной, пытался не начинать с ним разговор, ведь знал, что тот снова начнет заводиться. Конечно, пусть лучше он молчит, занимаясь спортом, чем жужжит в уши какие-то оскорбления на русском.       И Юра только сейчас понял, как ему не хватает такого же внимания японца, которое он дарит Виктору. Его всегда начинало злить его игнорирование.       «А кто виноват, Юрочка?»       Следя за тем, как Кацуки делает свои фирменные дорожки шагов, Плисецкий на миг что-то почувствовал, что-то такое, что на мгновение перевернуло все его внутренности. Он перевел взгляд на Никифорова: тот, закусив губу, не сводил с японца свои небесные глаза. Русский точно что-то удумал. Юра опустил глаза на лед, на котором красовались свежие следы от лезвия коньков.       «Черт…»       Он, как ошпаренный, вылетел со льда, большими шагами направляясь в раздевалку. Глухой звук двери и Юрий упал на скамейку.       Если это и есть то самое чувство нежной любви, то Юра не собирался в это верить. Как тот, кто так нагло отнял у него надежду, может быть объектом Агапе?       Он запустил руки в волосы, пытаясь успокоиться. Все это чушь собачья. Его Агапе — это… Это… Ударился затылком о шкафчик, проматерился и поднялся с пола. Это не дело. Ему нужно выложиться по полному на соревновании, чтобы Виктор Никифоров улетел с ним обратно в Россию. И тогда Юрий может обо всем забыть. О нем.

***

      Плисецкий видел этот плотоядный взгляд «тренера». Он смотрел своими глазами на фигуру на льду и пожирал его. Снова нагло. Снова так, будто это обычное дело. Виктор был доволен, а Юра не стал досматривать программу Кацуки.       Эта свинья обыграла его! Представляя тарелку с котлетой. Как он, такой никчемный фигурист, получивший шестое место в финале, смог вызвать такую заинтересованность у зрителей и у самого Никифорова? Неужели это настоящий Юри?       Ему не хотелось слышать бессмысленные слова Юко. Ему не хотелось слышать бешеные овации из катка. Ему больше не хотелось видеть Виктора… Все, что хотелось Юре — это сесть в самолет и улететь из этой страны.       Но в голове все еще крутилась фигура в середине катка. Его изгибы тела обтягивала ткань костюма, камни на нем блестели под светом прожекторов; аккуратная стойка, тонкие руки и женственная шея — какого черта?! Зачесанные назад волосы, намазанные гелем, хитрые вишнево-шоколадные глаза метали молнии, вздернутый нос, пухлые губы, сложенные в ухмылке — почему это не покидало его голову?       Русский беспомощно посмотрел последний раз на дворец и пошел прочь.       Он снова зол и опустошен — что и значит быть Юрой.

***

      Он пахал под указаниями Барановской, жил с ней и слушался только ее. Вся голова была забита предстоящим Гран-при, он не успевал даже думать о Викторе. Но на самом деле, он был даже рад этому. Он больше не собирался надеяться на него. Теперь он один. Теперь Юра самый лучший русский фигурист, хоть и такой юный.       Но зато успевал думать о Юри…       «Когда я перестал называть его свиньей?» — Юра не знал.       Плисецкий уверен, что тот о нем не думает, и возможно даже забыл. Но это ненадолго. Юра обязательно себя еще покажет. Ведь теперь он уверен в своем Агапе.

***

      Каждый шаг и каждое движение — решающее. Показать свою любовь через программу, но знать, что тот не поймет о ком идет речь. Быть уверенным в том, что тот вообще в другом месте… Все так глупо.       Показывая всем свою любовь, он не показывал ее Юри.       Как так получилось, что он думает о нем больше, чем о своей программе и о своей победе? Что ему сделать, чтобы не думать о нем? А стоит ли вообще что-нибудь делать?       Юри… он такой… загадочный? На вид стеснительный, но если раскроет свою сущность, то точно как Дьявол, соблазняющий своими движениями, своими бедрами. Он танцевал на льду запретный танец, жаркий, сексуальный. Он неестественно женственный для мужчины. Он кажется живым. Кацуки опьянял Юру, тот терял голову. Ему хочется большего, ему хочется… чувствовать его тепло…       Ему хочется знать, что он видел программу, посвященную ему.       Ах, точно, он не знал, что она посвящена ему.       «Для кого тогда я стараюсь?»       Плисецкому хотелось поддержать Юри в такой сложный для него момент: его тренер улетел, оставляя его на Якова, но даже так он сумел все просрать. Он не мог видеть в его стеклянных глазах боль и грусть. Поэтому, как всегда грубо, он кинул ему фирменные пирожки деда.       «Как стать для него лучше Виктора?»       Он наконец увидел в его глаза спокойствие и нотку счастья.       — Вкусно, правда? — как ребенок спросил русский, во все глаза пялясь на свой объект Агапе.       — Да, — выдохнул Юри, и Плисецкий впервые почувствовал свободу (хоть и на время).

***

      — Юри уходит?! — сорвался с места Юра, не веря своим ушам.       — Дальше решать только ему, — слишком спокойно для тренера, слишком театрально, ведь в глазах можно было увидеть печаль.       Вот так просто Кацуки собирается убежать от всех? Так просто забыть все, что получил за это время? Вот так просто снова погрузиться в себя?       Юра снова чувствовал злость и пустоту. Может, он был создан для этого?       Не находя глазами Юри, русский сдерживал в себе порыв чего-то необъяснимого, чего-то такого, что точно сломало бы его. Он судорожно выдохнул. Последний шанс…       «Не посмею,» — проскакивает у Юры в голове, когда он яростно делает четверной сальхов.       «Получишь золото и сразу уйдешь?» — тройной аксель. На глаза навернулись предательские слезы, так и норовя обжечь щеки.       «Побил рекорд Виктора и теперь на все плевать?!» — четверной тулуп, но он слишком слаб, чтобы не коснуться рукой льда. Ему плохо. Ему можно. Но нельзя отпускать Юри.       «Уйдешь сейчас — и я заставлю тебя жалеть об этом всю жизнь!» — упал на лед, срываясь в рыдания. Удар по твердому, толстому слою льда... а дальше все, как в тумане. Он не помнил, как сидел на лавочке и как услышал свои результаты. Он не помнил, как стоял выше всех на пьедестале. Он лишь помнил, как боком чувствовал Юри, который стоял с натянутой улыбкой, а на шее его висела серебряная медаль.       А еще помнил, как Юри обнимался с Виктором, и как Никифоров сказал, что возвращается на лед. Трепещущее чувство безысходности, ведь Юра подумал, что Кацуки все равно решил уйти, но…       — ...я остаюсь тренером Юри. — сказал тогда Виктор, и Плисецкий видел это детское счастье в небесных глазах.       Юрий наконец-то чувствовал легкость...