Экспресс из одиночества

I like that you're lonely Lonely like me I could be lonely with you lovelytheband — broken

      Гермиона заметила его ещё на вокзале: в своей привычной потёртой мантии он не спеша шёл к вагону, здороваясь с каждым вторым учеником. Длинные руки, большой чемодан, ранняя седина — Ремуса Люпина легко было узнать даже спустя столько лет. Он почти не изменился. Это приятное открытие вселяло надежду на то, что она приняла правильное решение.       До отправления Хогвартс-экспресса было ещё несколько минут. Родители суетились вокруг первокурсников, поправляя их мантии и воротнички. Слёзы гордости и грусти из-за предстоящей разлуки, многочисленные наставления, толкотня с тележками и предвкушение настоящего волшебства. Гермиона по-доброму завидовала новичкам: им только предстоит столкнуться с этим чудесным школьным миром. Первое впечатление многое решает. Она вспомнила, как сама прощалась с родителями на перроне, как деловито в четвёртый раз проверяла список необходимых вещей, как робко прижимала ладонь к стеклу, когда поезд тронулся и мама с папой медленно отдалялись от неё.       Это была их первая разлука, которой Гермиона очень боялась. У неё было дурное предчувствие, что ей там не понравится. Что-то среднее между страхом и интуицией. Эта чужесть, непринадлежность к миру магии ещё долгое время будет сеять сомнения в её душе. Но как только она попала в Хогвартс и поднялась в Большой зал… Маленькая одиннадцатилетняя девочка поняла, что оно того стоило. Что бы не говорили, первое впечатление решает всё! Школа показалась Гермионе большой загадкой и новым стартом, где она собиралась выложиться на все привычные 100%.       Спустя 12 лет она нервничала не меньше первокурсницы. Конечно, теперь ей не предстояло такое глобальное погружение в чужой для неё мир. Её ожидали испытания другого рода. Когда ты едешь в Хогвартс учиться, от тебя ждут только стремления к знаниям да собранный список учебников. Но если ты молодой аспирант, не относящийся уже ни к студентам, ни к преподавателям, то, вероятно, испытываешь смешанные чувства. Если бы не профессиональная необходимость, Гермиона никогда бы не решилась на эту поездку. Она предвкушала удивлённые взгляды учеников, знавших её в лицо (спасибо «Ежедневному пророку»), оживлённый интерес профессоров к её деятельности, а также неминуемые встречи со старыми знакомыми. Ох, какие жертвы пришлось принести ради этой чёртовой диссертации!       Сама того не заметив, Гермиона оказалась уже в вагоне. В её интересах было забрести куда подальше: где бы она не проходила, она так или иначе оказывалась окружена любопытными наблюдателями. Эти «тихие» шёпотки до сих пор сопровождали её в магической Англии. Ведь всем кажется, что сказанное соседу «Смотри, Гермиона Грейнджер» услышит только он. Сначала она злилась и демонстративно старалась уйти, но через какое-то время смирилась.       Свободным (в том числе и от лишних глаз) оказалось лишь одно купе в конце 9-го вагона. Подойдя к двери, Гермиона невольно усмехнулась: около окна сидел Люпин и вдумчиво читал газету.       — Разрешите составить вам компанию? — с шутливыми нотками в голосе спросила она.       Люпин тут же оторвался от чтения. Совсем не изменился! Только парочка едва заметных морщин добавилась на высоком лбу. Его мальчишески робкая улыбка подарила Гермионе долгожданное ощущение спокойствия.       — Гермиона! Откуда ты…? — изумился Люпин и без промедления перехватил её тяжёлые сумки. — Минерва не говорила, что у нас в этом году такое прекрасное пополнение.       Она не успела и рта раскрыть, как он управился с её багажом, отправив его на верхнюю полку, смёл с сидений разложенные им вещи, а заодно предложил помочь снять её пальто. Всё, что Гермиона успела заметить, как её большой чемодан уместился рядом с маленькой сумкой Ремуса, на которой поблёскивали знакомые инициалы «Р. Дж. Люпин». В её голове тут же пронеслось воспоминание об их первой встрече: как он спал в пустом купе, как спас их от дементоров, как помог Гарри прийти в себя. Ей он тогда показался странным и каким-то излишне заботливым: будучи хорошей девочкой, Гермиона помнила, что доброжелательные незнакомцы могут быть опасными преступниками. Интересно, что она подумала бы, познакомившись с ним теперь? Вероятно, эти впечатления были бы совсем другого рода.       Сев напротив Люпина, Гермиона принялась разглаживать складки на своей юбке. Ткань на её коленях лежала идеальней некуда, но руки ещё искали места.       — Я просила профессора МакГонагалл никому пока не говорить, — ответила она, возвращаясь к его вопросу. — Не хотела привлекать внимания.       Ремус понимающе закивал головой. Желание спрятаться от людей было ему хорошо знакомо: они как-то говорили об этом на кухне в доме Сириуса, когда все отправились спать. Задушевный полуночный разговор между ними завязался случайно и закончился почти трагично. От обсуждения музыки 70-х беседа как-то сама по себе вылилась к теме одиночества и несчастья. Люпин не жаловался на жизнь, напротив, он считал, что гораздо более несчастен тот, кто об этом даже не подозревает. Иллюзия полноценности способна выбить человека из колеи на долгие годы. Он будет стойко воспринимать всё происходящее, как должное, принимать действительное за желаемое и не попытается ничего исправить.       — Когда обманываешь сам себя вместо жизни выходит какая-то трагикомедия, — сказал Ремус. — Уж лучше честно себе признаться, что одиночество — твой удел, и не притворяться добровольным отшельником.       Его горечь Гермиона проглотила вместе с остатками своего чая. Он был прав, обманывать себя бесполезно. Зачем врать самому себе, что ты не тот, кем являешься на самом деле? Если общество не способно принять тебя таким, какой ты есть, это не означает, что болен ты, а не люди вокруг. Современный мир учит нас ломаться в угоду стереотипам, но кому это выгодно? Люпин навсегда останется оборотнем, хочет того общество или нет. Таков он есть, этого не изменить. В этом уравнении должна поменяться другая переменная, которая, к сожалению, так и останется константой.       — Ты давно не писала, — Ремус постарался деликатно продолжить разговор. — Гарри сказал, ты была у родителей. С ними всё в порядке?       — Да, с ними всё хорошо, — живо отозвалась Гермиона. — Они в восторге от Мельбурна. Совсем не хотят уезжать. Отправила же на свою голову!       Разговор о родителях подарил ей несколько спокойных минут. Мистеру и миссис Грейнджер так понравилась Австралия, что они стали часто приезжать туда почти каждый год и даже подумывали о переезде. Они были в Мельбурне, когда Гермиона сообщила им, что не защитилась, и тут же приехала сама. Пожалуй, ей там было даже лучше перенести эту новость: не пришлось ни перед кем краснеть, путаться в глупых отговорках и объяснениях, что всё случившееся — недоразумение. Миссис Грейнджер не стала её расспрашивать, только сделала горячее какао и с тяжёлым сердцем дала дочери выплакать всю свою боль. Удивительно, но Гермионе после этого немного полегчало.       А ведь ей хотелось, чтобы всё было совсем иначе! Она собиралась вернуться из Сорбонны в Англию триумфатором, с защищённой диссертацией, но вышло совсем по-другому. Дался комиссии этот практикум! Гермиона, конечно, была согласна с тем, что практическое применение разработанного ею подхода в дешифровании Древних рун необходимо испробовать на конкретном примере, но надеялась сделать это с уже полученным дипломом.       Теперь у неё было чуть меньше года для того, чтобы экспериментально подтвердить свои научные изыскания и в июне снова предстать перед комиссией. Формулировка, которую при этом выбрал председатель совета, звучала настолько унизительно, что Гермиона чуть было не расплакалась прямо в аудитории. Она была уверена в своих исследованиях и сделала всё возможное, чтобы её аргументы были убедительными. Этого было достаточно, все это знали. И несмотря на это, её буквально срезали, сломали, поставили подножку на предпоследней ступеньке. Самое неприятное, что она знала почему.       В тамбуре загремела тележка со сладостями. Ремус тут же обернулся, будто бы давно её ждал.       — Будешь что-нибудь? — спросил он, запуская руку в карман. — «Карамельные бомбы», пожалуйста.       Гермиона удивлённо вскинула брови.       — Я думала, ты не изменяешь своим шоколадным привычкам, — усмехнулась она. — Будьте добры, шоколадный батончик.       В ответ на её замечание Люпин только довольно хмыкнул, отсчитав нужное количество монет. О его любви к шоколаду не иронизировал только ленивый. Он всегда отшучивался, что когда-нибудь приобретёт себе карманный шоколадный завод, чтобы не тратить время на прогулки до ближайшей лавки сладостей. Никто уже не помнил, с чего это началось. Только Гермиона знала, что шоколад — это всего лишь отвлечение. Люпину нужно было хоть чем-то иногда подсластить свою жизнь. Шоколад при этом был вполне безобидным решением.       Старушка-продавщица сделала вид, что не заметила их детских переглядок, и поспешила к следующему купе. Протянув Гермионе её шоколадный батончик, Люпин сел с ней рядом.       — Так, что ты собираешься делать в Хогвартсе? — Ремус наконец задал этот вопрос, который она искренне хотела бы пропустить.       — Я… собираюсь поднабрать практический материал для своей диссертации, — неловко отбилась Гермиона, но, не желая показаться односложно грубой, добавила, — мне нужно подтвердить, что мой способ разгадки Древних рун работает, чтобы наконец получить свою степень.       С трудом сдерживая приступ гнева, она надеялась, что её ответа Ремусу будет достаточно. У неё всё ещё не получалось спокойно говорить о защите. Но Люпин этого не понял. Как назло, он искренне изумился:       — А я думал, ты успешно защитилась в Сорбонне.       Вот и всё. Ремус, сам того не ведая, даже будучи человеком очень тактичным, умудрился открыть ящик Пандоры, из которого в один миг вылетело всё то, что Гермиона старательно закупоривала в себе несколько недель. Теперь эти чувства уже было не остановить.       — Нет, я не защитилась, — цедя слова сквозь зубы, сказала она. — Уровень моей квалификации недостаточно высок для теоретических исследований, если я не могу обосновать их ничем, кроме претенциозных предположений.       С жгучей ненавистью она процитировала заключение председателя комиссии — этого напыщенного французского петуха с соответствующей внешностью. Он молча слушал всю её защитную речь, любезно задал несколько лёгких вопросов, не покидал аудиторию даже во время доклада рецензентов, а затем удалился на совещание с миловидной улыбкой. Как только Гермиона не догадалась, что это обман?       Вдохнув побольше воздуха, она вдруг поняла, что вот-вот расплачется. Только этого не хватало! Разрыдаться от обиды на глазах Люпина — какая нелепость. Хотя в глубине души она знала, что он поймёт.       — Чувствую, зря я не захватил парочку батончиков, — словно в подтверждение её мыслям произнёс Ремус. — Рассказывай, милая.       И она рассказала. Вместо истерики Гермиона как на духу выплеснула на него все свои переживания и впечатления несдерживаемой лавиной. Её откровения впервые прозвучали вслух. Даже родителям она не передала всего так, как теперь Люпину. Потому что он мог её понять.       — И этот председатель, старый подонок, — в сердцах она сыпала оскорблениями, даже не задумываясь о словах. — Самодовольный мерзавец наверняка из когорты чистокровных снобов, которые скорее проглотят целиком водяного чёрта, чем дадут защититься маглорождённой выскочке.       — Разве сейчас это ещё имеет значение в науке? — осторожно спросил Люпин.       — Ох, Ремус, если бы только это! — Гермиона завелась не на шутку. — Проблема ещё и в том, что я женщина, к своему несчастью, очень молодая для того, чтобы меня серьёзно воспринимали в науке. Честное слово, хуже они относятся, наверное, только к домовым эльфам и оборотням!       Как только последняя фраза сорвалась с её губ, она осознала, что только что произнесла. Ах, чёртов язык! На гребне волны своей ярости не смогла вовремя остановиться, хотя раньше с ней ничего подобного не случалось. Бедный Ремус, она ведь совсем не хотела!       Ей было жутко стыдно. Буквально хотелось выпрыгнуть из окна, как заколдованная лягушка, упущенная однажды Гарри. Как у неё только возникла эта чудовищная мысль? Сравнить свою неудачу на защите с постоянной ежедневной и абсолютно незаслуженной дискриминацией из-за болезни, приносящей и так немало боли. У оборотней жизнь была, конечно, в сотни раз сложнее, чем единичная неудача в погоне за степенью.       Вопреки её опасениям Люпин даже не дрогнул, а только как-то странно улыбнулся.       — Чёрт, Ремус, мне так жаль…       — Нет-нет, я понимаю. Ты расстроена, обижена, подавлена, — он потянулся к ней и приобнял за плечи. — Тебя можно понять. К тому же, ты ведь сказала правду. Они тебя недооценили из-за глупых предрассудков, хотя очевидно, что твоя диссертация безукоризненна. Уж я в этом уверен.       Если она не нашла слов, чтобы исправить ситуацию, то ему это удалось в два счёта. Его забота и приободряющая улыбка кому угодно могла вернуть душевное равновесие. Или наоборот лишить покоя… Гермиона с трудом отмахнулась от этих мыслей. Она помнила, как старшекурсницы шептались в гриффиндорской гостинице о новом профессоре ЗОТИ, который, по их словам, был «невероятно горяч». На третьем курсе Гермиона как-то не торопилась заметить в нём ничего подобного, да и вся эта девчачья болтовня казалась ей такой ничтожной. Но встретившись с Люпином позже в Ордене, она вернулась к этому воспоминанию и вынуждена была признать, что девочки не соврали. Хотя куда больше его «горячести» её привлекал его интеллект: Римус был невероятно интересным собеседником. С ним можно было обсудить всё, что угодно. Бывало, что они вместе пропадали в библиотеке Блэков. Усевшись напротив в потёртых креслах, они читали каждый свою книгу, иногда переглядываясь и отпуская вслух комментарии, после которых непременно завязывалась беседа. Гермиона обожала с ним спорить. Он был азартен, но не продавливал своим мнением о чём бы они не говорили.       — Всё-таки почитай Лакана, — с хитрым прищуром Люпин кивнул в сторону книжной полки. — Самая блистательная волшебница, которую я когда-либо встречал, не может так рассуждать о структурализме.       Послевкусие от этих споров оставалось горьковато-сладким, и это было лучшим ощущением для юной Гермионы. Она была очарована Ремусом. Тот в свою очередь относился к ней очень трепетно, с уважением к её порой максималистским идеям и радикальным предположениям. Ни с кем другим у неё не было такого взаимопонимания. И чем больше они общались, тем плотнее становилась их связь.       Лишь однажды эта устойчивая дружба пошатнулась. Два года назад в канун Рождества бывший Орден Феникса неожиданно для самих себя собрался в полном составе: даже Чарли Уизли приехал из Румынии впервые за долгое время. Миссис Уизли хлопотала за троих, приговаривая, что ничего не успевает. Гермиона же разрывалась между кухней, столовой и гостиной: несясь с тарелками по коридорам, она то и дело притормаживала, чтобы обменяться любезностями с проходившими мимо гостями. Предпраздничная суета доставляла ей удовольствие. Она помогала ей на некоторое время прочувствовать свою принадлежность к этому миру. Здесь её ценили, любили, принимали. В Ордене и семье Уизли в частности Гермиона почти не чувствовала себя одинокой. Разве что иногда... Когда внезапно исчезал её любимый оппонент в вопросах философии.       Её пробежки по коридору продолжались около получаса, пока она случайно не поскользнулась на повороте и уже готова была прочесать носом по полу, если бы её вовремя не подхватил Ремус. И как он только оказался у неё за спиной! Посуда загремела, Гермиона громко ойкнула, а Люпин пошутил о том, что ей не стоит пробовать себя в конькобежном спорте.       Так они и замерли на несколько мгновений. Он всё ещё крепко держал за талию, несмотря на то, что они оба уже давно находились в полном равновесии. Случайный прохожий со стороны мог бы созерцать картину, достойную замедленной съёмки в голливудских мелодрамах. Но для Гермионы волшебная тревожность момента была самой настоящей. Её сбитое дыхание. Мальчишеская улыбка на его губах. Затянувшаяся пауза, которую никто их них не спешил нарушить. Притяжение между ними натянулось плотной тетивой, вот-вот готовой отпустить стрелу в неожиданном направлении. Сама не зная почему, Гермиона вдруг осмелела и потянулась к нему первой. Едва она успела передумать, как ощутила тёплое прикосновение его губ к своим. Люпин всё-таки поцеловал её. Нежно, бережно, как во сне. Так, вероятно, целовали принцы диснеевских принцесс, чтобы разрушить сонные чары. Однако счастливый конец бывает только в сказках, она это знала.       Волшебство разрушилось от тихого хруста фарфора под её каблуком. Отвечая на поцелуй, Гермиона отступила на шаг назад, где лежали разбитые тарелки и… Часы пробили 12, карета снова превратилась в тыкву, а мыши разбежались по углам. Наваждение рассеялось в воздухе, и они оба поспешно отстранились друг от друга. Это было неправильно. Между ними ничего не могло быть. Люпин поджал губы, попытался что-то сказать. Гермиона, пряча глаза отвернулась, дрожащими руками собрала осколки и вернула им прежний вид с помощью «Репаро». Сердце колотилось в её груди с каждым шагом всё сильнее. Что она наделала? Ремус был её другом, хорошим другом, понимающим и заботливым, но не более того. Ведь он счастлив с Тонкс. Мысли крутились в её голове, как в калейдоскопе, но сводились к тому, что случившееся между ними не должно ничего изменить.       И они не возвращались к этому случаю ни в одном разговоре. Сначала было непросто — множество неловкостей, косые взгляды со стороны самых близких. Гарри, Джинни, даже Джордж — они понимали, что что-то произошло, но никто ничего не спрашивал. А потом они разъехались: Люпин вернулся в Хогвартс, Гермиона — в Лондон, где заканчивала магистратуру. Со временем у них даже завязалась переписка, возрождённая на прежней дружеской волне. Оборвалась она тоже как-то сама собой. Словом, их встреча на Кингс-Кросс сегодня была случайностью для обоих.       За окном уже стемнело. Электрическая лампа в купе нервно мигала. Гермиона устроилась на плече Люпина, рассуждая о несправедливости в этом мире и тотальном одиночестве.       — Ты знаешь, ведь Хайдеггер был прав: мысль — всегда одиночество, — она нахмурилась, как ребёнок, пытающийся в уме сложить большие цифры. — Чем больше я понимаю о мире, вернее мне кажется, что понимаю, тем меньше ощущаю с ним связь.       — Философия — занятная вещь, милая, но ты, кажется, слишком ею увлеклась, — Ремус ласково погладил её по волосам. — Мир требует от тебя не только мысли, но и действия.       — Мыслить мне удаётся лучше, чем действовать, — отозвалась Гермиона.       От ироничности своего замечания ей самой сделалось даже смешно. Теория интересней практики — в этом её обвинили не только на защите. Близкие тоже часто страдали от её принципов. Слишком увлечённая своими познаниями, она оставляла за бортом тех, кто нуждался в её внимании куда больше, чем сухая наука.       — Мы расстались с Роном, — сама не зная зачем, сказала она вслух.       Не то, чтобы у неё болела душа от этого разрыва. Скорее было как-то досадно. Потратить столько лет на построение хрупкой конструкции, но забыть подкладывать спички в её основание. Как итог — всё рухнуло быстрее, чем она успела моргнуть.       Для Ремуса эта новость, казалось, не стала неожиданностью. Не меняя положения, он чуть откинул голову в сторону, чтобы взглянуть на Гермиону.       — Непримиримые разногласия? — спросил он с небольшим напряжением в голосе.       Неспроста он это сказал. Обо всех своих бывших поклонниках Гермиона отзывалась именно таким образом. Было забавно, что теперь её так передразнил Люпин, никогда не находившийся в их числе. А жаль. С ним никаких разногласий практически не было бы.       — Что за юридические термины? — парировала она. — Да и мы не разводимся, чтобы искать для этого подходящую формулировку.       — Её не так легко найти, знаешь ли.       — С каких пор ты эксперт в этом деле?       Поразительная догадка мгновенно пронеслась у неё в голове. Гермиона резко подскочила на месте и обернулась с Люпину. Тот как-то смято улыбался, как будто заранее знал, куда дальше свернёт их разговор.       — Нет, не может быть… — пробормотала она. — Вы с Тонкс…?       — Мы разводимся, — подтвердил Ремус. — Вернее уже почти развелись. Через неделю последние документы подпишем и всё. Оба станем свободными.       Разумеется, сказал он это с большим сарказмом, пусть и без соответствующей интонации. Ему скромность не позволяла заявить об этом событии так же эмоционально, как Гермиона сообщила о своей неудачной защите. Новость о разводе Люпина и Тонкс буквально сбила бы её с ног, если бы она уже не сидела.       Они были прекрасной парой. По крайней мере казались таковой со стороны. Сколько раз Гермиона мысленно отмечала, как счастлива была Тонкс, когда Ремус подходил к ней и улыбался, как светилось его лицо, стоило ей сказать о нём что-то милое. Её борьба за его сердце заслуживала восхищения. Самоотверженности, с которой молодая волшебница сражалась с предубеждениями Люпина, можно было только позавидовать. Она смогла это сделать, пока Гермиона наблюдала со стороны и сама не знала, чего хочет.       — Мы не хотели никому сообщать раньше времени, — Люпин говорил сдержано, его чувства выдавали лишь нервные похлопывания ладонью по колену. — Чтобы не волновались. И не пытались переубедить. Ведь этот вопрос давно решён на самом деле.       Давно решён? Гермиона решительно ничего не понимала. Неужели она так выпала из жизни со своими Древними рунами, что упустила момент, когда у её друга рухнула семейная жизнь? Предательское ощущение вины защекотало горло.       — Почему? — всё, что она смогла спросить.       — Почему? — с горькой усмешкой ответил Ремус. — Потому что всё с самого начала было не так. Мы с Дорой никогда не понимали друг друга, как…       Он запнулся неслучайно. То, что осталось на кончике языка, было совсем неправильно. После тяжёлого расставания человек не может мгновенно стать счастливым. Окружающие ждут от него естественной реакции — страданий, переживаний, хотя бы их видимости. Люпин, постоянно притесняемый обществом, не посмел бы нарушить традицию. У него было слишком много обязательств перед Тонкс. Но здесь с Гермионой он чуть было о них не позабыл.       В его глазах она увидела то, что должна была. И они был красноречивей любых признаний.       — Как мы с тобой? — озвучила Гермиона за него.       Люпин нервно сглотнул и очертил взглядом её лицо. Он раскрасил её щёки жгучим румянцем, пробудил в ней таинственный трепет, так редко дававший о себе знать. С ней уже давно не было ничего подобного.       — Верно.       Коснувшись кончиками пальцев её подбородка, он упрочил их визуальный контакт. Голубые глаза в полусумрачном свете поблёскивали жёлтым — то ли от тусклой лампы, то ли от волка, сидящего внутри. До полнолуния было ещё далеко.       — Так странно, — произнёс Ремус, разглядывая её ресницы. — Я всегда чувствую себя одиноким, где бы ни был. Но только не с тобой.       — Я тоже, — Гермиона тихо усмехнулась. — Может, это просто какие-то чары?       Люпин коротко улыбнулся перед тем, как наконец её поцеловать. От него всё так же приятно пахло: карамелью и пряным мускусом. Воспоминание об этом запахе когда-то смутило её на зельеварении, когда Слизнорт спросил её о свойствах амортенции. Она всегда знала, кому он принадлежал, потому не решилась описать его вслух.       Хогвартс-экспресс приближался к месту своего назначения. Студенты суетились в тамбуре, толпились со своими чемоданами и клетками для питомцев. Парочка любопытных варвар заглянула в полупустое купе, но не успела ничего рассмотреть. Только на станции, пока Хагрид распределял всех учеников по лодкам и фестралам, кто-то заметил, как профессор Люпин подаёт руку Гермионе Грейнджер, помогая ей спуститься на платформу. Она улыбалась ему и выглядела неприлично довольной. Кто знает, может, её возвращение в Хогвартс спустя столько лет было очень даже правильным решением.