***
Спаннер невозмутим и довольно молчалив, однако Хаято никогда бы не назвал его плохим собеседником. Но в данной ситуации лучше подходит словосочетание «послушный исполнитель, не задающий лишних вопросов». Гокудера позволил себе курить в душной коморке, устало сверкать глазами без особого энтузиазма и натыкаться на тактичное понимание ситуации. Механик просто не хотел проблем с начальством. У Урагана же в голове пели колокола из католической церкви, в нос забился душок благовоний, а уши раздражали остатки голосов церковного хора и речи священника. Пальцы озябли. Февраль. Вонючий, грёбаный февраль, грязь на подошвах ботинков, ужасные комья снега, серо-коричневого, с застывшей корочкой чёрных вкрапинок — мерзость. — Вы не в духе. Налить кофе? Хоть взбодритесь, — равнодушно пробубнил владелец помещения, подбросил в перчатке шурупы, зажал дрель между ног, прикрутил что-то к чему-то (Хаято не так в этом хорош), удовлетворённо хмыкнул и не посмотрел глаза, ведь не видел в этом смысла. Гокудере тут скучно, но он не простой обыватель. Терпел, устало опёрся плечом на неустойчивую переносную лестницу, а затем зацепился взглядом за раскладушку в углу комнаты. Зевок подавить — не так уж и трудно, но отвести взор в сторону уже не получилось. — Обойдусь без твоего кофе, — жёстко отчеканил в ответ, усиленно удерживаясь от повторных зевков и закрытия век хотя бы на секундочку. Или на минуточку, что даже желательнее… — Показывай, мне, в отличие от тебя, нужен он. Срочно и без промедлений, пока не пришёл Реборн. А ты знаешь, если он придёт… — Это прототип, — монотонно повторил Спаннер, откровенно проявляя хамство и с досадой выкидывая в мусорное ведро палочку от чупа-чупса, чтобы уже более бодро схватить новую порцию сладостей. — Он может себя выдасть очень легко, даже человек с улицы поймёт, в чём дело. Внешность, бесспорно, та, что и… — Он сконфуженно прервался, заметив, как из мини-машинки вытекает масло. — У-у-у… Где тряпка?.. А-а-а, вижу… — Твою мать, — раздражённо отлипнув от лестницы, в сердцах выкрикнул Хаято. — Твоя задача притащить это дерьмо ко мне и дать инструкцию. Всё! Ты понимаешь? Больше ничего. Просто дай, а потом доделаешь. — Вы не понимаете, — в сотый раз шикнул механик, небрежно подпихивая носком ботинка тряпку под лужу — и так сойдёт, если рядом есть дела поважнее. — У него могут произойти сдвиги, сбиться настройки или его вовсе переклинит так, что подумают, будто Дечимо Вонгола — эпилепсик, но это заметят все. Что стоит взять человека и поместить под иллюзию? Всего один вечер, разве критично? — У нас встреча с Варией. Ты думаешь, можно обмануть Аркобалено Тумана иллюзией? Не смеши, — убрав со лба светлые пряди, Гокудера вновь вздохнул. — Хотите сказать, что человеческие двойники не прокатят? Тогда стоит ли их оставлять? — Они для других ситуаций, — оскорблённо оскалился Ураган. — Для критических ситуаций, их меняют местами с главой Семьи во время передвижений по странам в транспорте, в случаях терактов. А сраный робот — образец особый, который должен присутствовать практически на каждом мероприятии серьёзного масштаба и на встречах с играющими не последние роли людьми, ты же знаешь, как много такого происходит в последние пять лет. Конечно, до взросления старшего сына Тсуны. Если мафиозный мир узнает, что умер Дечимо Вонгола, начнётся отвратительная распря, гражданские пострадают, и мирное время канет в лету. Нам следует этого избежать и начать с главного — показать это Занзасу. Думаю, не нужно пояснять, насколько важное дело я тебе поручил. И не только я. А ещё это добило бы ранимую беременную Киоко и вывело бы из строя такую боевую единицу, как Сасагава Реохей. Порой, Хаято ловил себя на мысли, что он слишком устал жить. С детства подчиняясь чужим мнениям и законам, он много лицемерил и юлил, плёл вокруг себя тонкую, но прочную паутину обмана, пока в глубине души плакал маленький мальчик, хотящий тепла. А когда обрёл это тепло, его легко отобрали, как у беспомощного мальца — игрушку. Играючи. Забавляясь. А потом треск дерева, гвоздь, гвоздь и тянущее ко дну чувство беспомощности. И оборвалась связь, как натянутая струна. Лопнула, а Хранители захрипели, завыли, слетел с катушек кровожадный Туман, Докуро Хроме следом, а другие не заставили себя ждать. Они все нуждались в жалкой пародии на реальность. Абсолютно любой. Тсуна корил бы его за ложь самому себе, но Хаято не мог не соврать, что делает это на благо — ему не нужно это благо, когда ты высох, как герань на подоконнике. Тсуна его вытащил. Его смерть втянула Ураган в лживый круг жизни обратно. Почему время так беспощадно стирает всё самое лучшее, не оставляя ничего, кроме зеркальной пустоты, царапающей сердце изнутри острыми иглами? Отчего так ноет, зачем так сильно дрожат рёбра от слёз, не выплаканных, горьких и до одуряющего чувства боли злых? Гвоздь, гвоздь и жестокость. Казалось, Тсунаёши смог научить своего верного друга всему: жизни, дружбе, любви. Той самой крепкой связи, нерушимой по мелочам, по пустословным руганям. Тому прочному доверию, когда ты можешь замолчать и не сыскать осуждения, стоит оступиться — не упадёшь, потому что со всех сторон тебя подстрахуют, а ты в ответ протянешь руку и улыбнёшься с теплотой. В присутствии Урагана перед Спаннером было нечто собачье, то нервное состояние, когда ты ждёшь с надеждой, не затухающей и сильной, какого-то чуда, веришь и надеешься, а твой хозяин не возвращается. Хаято ненавидел фильм о Хатико. Удушающее одиночество самого искреннего существа, любящего и преданного пса, о котором с печалью отзывались люди. Боль занимала не так уж и много места. Смерти больше нет — внутренности обожглись, в них вонзились заточенные колья, а брюхо распороло бездушное отчаяние. Старуха с косой не унесла гнильцу и запах пыльных костей. Она ждала. Кто же сорвётся первым? Которая псина сожмёт челюсти и вгрызётся в кусок мяса, не ограниченная ничем? — Мне кажется, Вам не стоит видеть моё творение. Ваши силы на исходе, отдохните, синьор Хаято, — Голос Спаннера подействовал, как ушат холодной родниковой воды, отрезвил мгновенно и заставил резко вдохнуть. — Да ты мастер: оттягиваешь неизбежное уже такое большое количество времени. Идёшь к успеху. Хвалю. В какой-то степени, механик достоин благодарности. Нажал на кнопку пульта он столь же просто, как заговаривал зубы. «Мудак!» — восхищённо проносится в голове. И так же быстро померкло восхищение, стоило выйти из-за тёмной плотной ширмы ему: наряженному с иголочки, до дрожи и пьянящей уязвлённости походящему на знакомый образ, посещающий Хаято в ночных кошмарах; взъерошенные волосы, отдающие в медь, такие же по цвету глаза — всё это оно. Родное, нежное и дорогое. Только вот очевиден препарирующий взгляд мрачных равнодушных глаз. Сухая улыбка, жёсткие жесты — то, что видело Десятое поколение редко, только перед отвратительными людьми, и Правая рука с нескрываемой агрессией понимает, что программа требует доработок уже сейчас. Непозволительная роскошь — так смотреть на своих нельзя. Искусственная ласковость в произносимых словах вынула его душу и раздавила, Хаято в ней захлебнулся и растворился, как в кислоте: — Хаято, будь добр, введи меня в курс дела. И Гокудера вновь превратился в ложь и лицемерие.***
Новый Тсунаёши — ожившая кукла. Хаято взмахнул рукой Спаннеру, а Савада ожил, заблестели напускным восторгом от жизни глаза и расцвела улыбка. Гокудера уже не чувствует рёбер, их пробурил ужас, разодрал костяные соцветия, растоптал и спрятался во мрак. — Есть одна ж-жизнь, кто плохо спрятался — тот с-с-съеден. Вышла из игры ещё одна семья предателей. Интересно, кто хочет быть следующим? Его голос на таких речах жужжал и хрипел, как у Бельфегора, срывался на жуткий шёпот, у которого есть возможность перерасти в громогласный звук и хохот. Смешки неестественные, сиплые, но Хаято ничего не хотел с ним делать, наблюдая со стороны. Такеши смотрел на него, как на сошедшего с ума, переставал улыбаться (Он уже месяц не улыбался, как же ты себя запустил, Хаято, что аж не заметил?) и тряс его за воротник, дышал мятным дыханием в лицо и вопил: — Это же не он! Не он! Чем больше эта машина сотворит бед, тем сильнее увязнет Вонгола и больше будет вопросов! Ты в своём уме, скажи? Хаято, ты же понимаешь… Понимаешь же? Хаято устал, но бездна в грудине свербила сегодня слишком сильно. — Что ты предлагаешь? Открыть всем правду? — Да что угодно, кроме этого! Он же ничем не лучше Занзаса. — А тому теперь нравится расклад дел — хлюпик возмужал, всех жаждет прикончить, — ощерился Ураган. — Всех прибьёт, а сколько у других людей восторга от этого! Пусть это дерьмо сгорит нахер! Тсуна сдох — пусть за ним следом и всё остальное! Гокудера упал. Сердце ёкнуло и ускорилось. Пусто. Пусто, пусто, пусто. Как же здесь одиноко и грустно. Зачем они выросли физически, если душевно уже сгинули? А есть ли эта душа вообще? Хаято задавался этим вопросом с детства. Детство кончилось, а ребёнок остался. Хаято собственноручно начал ваять из робота человека — Такеши махнул на него и отступил.***
— То, что у обычных людей под рёбрами — сердце. Полагаю, душа там же: ведь когда человеку страшно, переживает он за кого-то или испытывает тепло — оно всё там, томится, ласкает рёбра. — А у тебя она есть? — с замиранием сердца спрашивает Хаято и глупо, как же глупо. останавливает руку с сигаретой у рта — чувствуется дым, никотин кружит голову болезненно и, в той же степени, эйфорически, расслабляюще. Он знает, что так похожий на дорогого сердцу человека кусок пластмассы и металла его разочарует, разобьёт сердце на куски. Он почти готов к этому. Почти — как много в этом слове надежды, да так, что становится тошно, брюхо пронзает дрожью и хочется выблевать внутренности вместе с этими мыслями. Схаркнуть, как цветы в крови, которые лежали рядом с заколоченным гробом во время кровавой бани, развязавшейся из-за непрошенных гостей на траурной церемонии. Хаято посчитал свои руки золотыми — он вложил в нового робота душу, перелопатил всё на чувствах и эмоциях, а получил замечательный результат. — А я пустой. У меня этого нет.Почему же кости так скрипят и ноют? Почему же впиваются в кожу, как колючки, непрошенные воспоминания?
У Тсунаёши поразительно живая улыбка, мягкий голос, словно перед Гокудерой не жалкая пародия — оригинал. Но Ураган не обманывается на лживые жесты, ввинченные в железную головёшку программой, как болты; игнорирует и то, что тупой механизм считал поведение, голос и многое другое с приемлемого количества записей настоящего Савады Тсунаёши. А то, что Хаято программу дополнил сам — пустой звук. Пустой гроб. Деревянная крышка. Гвоздь, второй, третий — отскок молотка. Бьёт набатом, оглушая. Холодно и тоскливо. — У тебя почти получилось, Хаято, — Тсунаёши положил ладонь ему на плечо и сжал в ободряющем жесте. — Но забыл, что он тебе говорил. — Он молчит уже полгода. — Он хотел, чтобы ты жил. Создавая меня, свою душу ты потерял. — Она гниёт рядом с ним. Я устал. Гроб. Гвоздь, второй. Отскок. Набатом. Что такое душа? Душа — это твои воспоминания и слёзы.Это твоя жизнь.
Береги её.