прорези розмарина на твоих запястьях

Гортензия — по викторианскому языку цветов, символ холодности, безразличия, бессердечности. Некоторые говорят, что гортензия означает хвастовство и тщеславие из-за обилия цветков, собранных в большие соцветия; тем не менее, изящество и красота гортензии неоспоримы.

Это было довольно символично: цветы неосязаемым другом сопровождали человека с того момента, как он впервые полюбил и был любим в ответ; они видели восторг первой любви, чувствовали бешеное сердцебиение молодого неискушенного сердца при случайных касаниях и встрече взглядов, когда комната сужается до вас двоих, резко не хватает воздуха и ты медленно задыхаешься, в смущении отводя взгляд. Собирали на коже пролившиеся в горе слезы. Они же и провожали его в последний путь. Тони всегда знала о цветах, что крупными сиреневыми шарами вились у отца на предплечье и бархатистыми лепестками обхватывали шею матери. Цветы были такими же неотъемлемыми частями человека, как конечности, сердце или душа; в последнее Тони мало верила со своим природным скептицизмом — бог для нее он один и он поделен на сто с лишним элементов в таблице Менделеева. Из веры в любовь и соулмейтову молитву о том единственном принце, что ждет тебя где-то на свете и неизменно дождется, она также выросла, как из старой детской куртки — незаметно и неосознанно, вот ты механически вешаешь ее в прихожей на крючок после очередной прогулки, но на следующее утра она неожиданно оказывается не по размеру и душит теснотой. Ты прячешь ее в коробки с вещами, которые уже не по размеру, и отправляешь пылиться на полки в кладовку, сдавая на антресоль. Но тогда ей было шесть, она смотрела на мир и ей было мало, безумно мало того, что она уже знала. В Тони была ненасытная жажда узнать весь свет вдоль и поперек, одна лишь мысль о том, что она не увидит какую-либо его часть, прошибала все ее маленькой тельце страхом. Итак, кровь транс-пор-ти-ро-вала (боже, какое сложное слово) кислород и другие очень нужные вещества по организму, сердце обеспечивало движение крови, а конечности нужны были для опоры, передвижения, осязания и обоняния. Но цветы — в чем их смысл?  — Ты пока не поймешь, Антония, дорогая. — Тони смешно поморщила нос и хмыкнула. Как же она ненавидела, когда мать называла ее полным именем; еще больше ее злило, когда она припоминала ей ее возраст. Да, может ей и было шесть, но кто еще в этом возрасте мог собрать двигатель? Мария бросила на нее взгляд, отвлекаясь от модного каталога, которым была занята до прихода дочери, и коротко рассмеялась. Она погладила дочь по голове, мягко разглаживая спутанные темные пряди: — Не смотри на меня таким злобным взглядом. Это правда: чтобы понять, что на самом деле значат цветы, это нужно пережить.  — Ага, значит, они просто… есть? — протянула она, все еще пытаясь понять. Она была маленькой, но уже точно знала, что у всего есть значение. Даже у мелких черных муравьев, вечно пробегающих в их дворе и разносящих что-то в свой дом, выстроенный на территории их дома. Они нужны были друг другу и, ну, тем, кто их ел, как бы это ужасно ни звучало, так что исчезни эти надоедливые букашки, их привычный мир бы изменился. Но исчезни цветы, Тони осталось бы такой же Тони — зачем тогда они вообще нужны? Мария Старк отложила журнал на кофейный столик. Она сидела на безумно дорогом бархатном диване в узком зеленом платье, с пышными волосами, уложенными по моде в стиле Синди Кроуфорд, такая грациозная и статная, что могла бы сойти за королеву. Хотя, Тони изредка смотрела тв, когда не пропадала за разбором техники под надзором внимательного взгляда их дворецкого Джарвиса, и могла поклясться, что ее мать была куда красивее морщинистой Элизабет.  — Иди сюда, — позвала ее Мария, отложив журнал. Он с шлепком упал на стеклянную поверхность кофейного столика. Тони все еще уперто стояла на пороге комнаты, сложив руки на груди. Мария закатила глаза и добродушно усмехнулась. — Ну же, Bambino*, иди сюда. Не нужно было повторять в третий раз — Тони прильнула и с удобством устроилась в руках матери, с удовольствием шкодливого избалованного ребенка предвкушая, как диван испачкается после ее ботинок. Мария ласково, но слегка растерянно погладила Тони по плечам и спине, пытаясь подобрать правильные слова.  — Понимаешь, Тони, моя Бэмби, все люди рождены любить. Это то, что в нас заложено. Мы любим наших детей, наших родителей, но больше всего мы стремимся найти того, с кем можно будет разделить нашу жизнь и в счастье, и в невзгодах. Опору, защиту. Конечно, можно всю жизнь от этого прятаться, чтобы рок судьбы тебя не настиг, но в конце концов любовь найдет себе проход в твою жизнь, как бы с ней не бороться. — Ее рука на пару секунд застыла перед тем, как продолжить нежные поглаживания. — Но вот незадача: не всегда можно понять, что человек тот. На земле… Сколько людей на земле?  — Четыре с половиной миллиарда, — с ходу ответила Тони, довольно улыбнувшись. Она любила умничать, но ей это было простительно из возраста.  — И как же среди этих людей найти того самого, кто идеально подойдет именно нам, если их так много? Цветы помогают нам понять, когда любовь правильная. Если честно, Тони не ожидала, что мама пойдет в такие сантименты. Тони не любила сентиментальную чушь, что, похоже, переняла от отца. Она переключала каналы каждый раз, когда на них показывали, как главный герой поет под окном возлюбленной, обещая ее луну, звезды и прочее, что никогда не даст. Слава богу, ее родители никогда не показывали свои чувство открыто — Тони ни разу не видела, чтобы они целовались или, что еще мерже, обжимались. Буэ-э-э. Она заерзала в маминых руках, недовольно кривя лицо.  — Я поняла, поняла, — она поспешила сменить тему. Она повернулась, протянула руки к маминой шее и осторожно обвела пальцами контуры нежно-розовых аккуратных пионов. — А что означают сами цветы? Вот у тебя пионы, почему именно они? Широкие лепестки роскошных цветов слегка задрожали, покачиваясь от прикосновений, словно подул легкий ветерок. Тони замерла, побоявшись потревожить их — еще не дай боже натворит что-нибудь, как тогда, когда разбила любимый чайный сервиз матери — но Мария наблюдала за дочерью с мягкой, вкрадчивой улыбкой. Она восприняла это как разрешение, так что принялась поглаживать бутоны. Ей казалось, что они будут на ощупь шелковыми, но под пальцами была лишь теплая кожа. Задержись немного пальцами, почувствуешь сердцебиение, бьющее сквозь препятствия о подушечки мерным глухим ритмом, но не цветы. А может, цветы и сердце и были связаны крепкой нитью нужды друг в друге и без одного не могло быть другого? Может, цветы и были сердцем?  — Бабушка говорила, что цветы показывают наш характер. В редких случаях могут и предсказать судьбу. Пионы на моей шее означают нежность, сострадание, изящность. Спустя годы Тони заметит, что пионы безумно подходили матери — а как могло быть иначе? Природа не ошибается.  — А папины цветы? — поинтересовалась она, головой указав на фотографии в рамках на полке над холодным сухим камином. Там были разные фотографии: с коллегами отца, семейные, на которые мама заставляла наряжаться в кукольно-пышные платья, но в большинстве все же отцовские с друзьями по работе. Мария проследовала за ней взглядом. Одно из фото, особенно потертое и желтое от старины, выделялось от других: оно стояло в центре, как бы выпятившись перед другими. На нем были отец и Капитан Америка в звездно-полосатой форме, при параде. Капитан на фото отдавал честь, его щит стоял у его ног в красных сапогах и поблескивал, а отец смеялся и широко улыбался. Отец особенно берег это фото от всего сердца. Тони смутно помнила, как слегка охмелевший и развеселый отец брал ее на руки, тогда ей было где-то всего три года, и поднимал выше, чтобы она смогла полностью разглядеть это фото. Ее пухлая детская ручка тянулась больше к золотой блестящей рамке, чем к полуразмытым лицам на черно белом фото. «Смотри, Тони», указывал отец с теплой ухмылкой, «это самый великий человек, которого эта продажная загнившая нация увидит», и Тони не могла не посмотреть на него восхищенно.  — Гортензии могут означать скромность, — нарушая тишину, робко предположила мама, не отрывая взгляда от фотографий. — Но я не совсем разбираюсь в значениях цветов.  — Наш папа? Скромный? Тони резко убрала руки от маминой шеи и выпучила глаза, показывая, какой это абсурд. В конце концов, ее артистичность брала начало именно с него — мама не умела даже врать без заикания и покрасневших щек.  — Такая маленькая, а уже поддразниваешь, так какой же занозой ты вырастешь? — Мария цокнула языком, бросив на нее осуждающий взгляд. — Еще они могут означать добродушие.  — Он добр ко всем, кроме нас, — пробурчала Тони под нос. Зря она спросила о папе, знает же, что мама опять начнет ее выгораживать. Ах, если бы она хоть раз встала на ее сторону и поверила ей, то раскрыла бы себе глаза и поняла сама! Тони отстранилась от матери, наполненная детской обидой, еле сдерживаясь, чтобы не топнуть ногой и разъяренно уйти.  — Дорогая, нельзя так говорить. — Мария покачала головой, ее пышные белокурые пряди подскочили вслед за ней из стороны в сторону, ударяясь о тонкие плечи.  — Но я же права, почему я не могу говорить правду вслух?  — Потому что… — Мария запнулась и облизнула светло-коралловые губы. — Потому что это неправда. Ты неправа, Тони. Мама тогда принялась гладить ее лицо, целовать и уверять, что отец любит их, просто не может проводить достаточно времени из-за его работы, а работает он ради них, и будущего всей их страны, как патриот, и что она все равно для него на первом месте, и бла, бла, бла… К шести годам упрямство научило Тони пропускать большинство лишнего и не несущего значение мимо ушей. Спустя пятнадцать лет, находясь на похоронах родителей, Тони была все так же уверена в том, что отец ее не любил. Его цветы никогда не означали скромность или добродушие — это была холодность и безразличие. Голубые шары гортензий насмехающе нависали над ней, слегка покачиваясь от сквозняка.